— Родители не знают, что он у меня. И не должны знать. Я потратила столько сил, чтобы привести его в чувство. Малейшее неверное слово, и все пойдет прахом.

Гарри разозлился и швырнул трубку на рычаг. Он думал о том, что более вздорных, испорченных и эгоистичных людей, чем семейство Калвинов, ему не доводилось видеть в жизни. Вот что значит иметь слишком много денег!


В то самое время, когда Тиффани в Вайнленде, а Морган в Нью-Йорке ожидали рождения ребенка, Закери решил, что устал от Парижа.

Он колесил по европейским столицам уже много месяцев, но не мог положить этому конец. Потребность бежать, скрыться от пережитого кошмара, который как заноза засел в памяти, стремление обрести хотя бы недолгое забвение в новых впечатлениях и все более серьезных дозах наркотика заставляли его двигаться вперед не останавливаясь.

В тот день, когда они с Митч, переодевшись в посыльных из цветочного магазина, благополучно обчистили квартиру его родителей, погибла Смоки. Около девяти часов вечера, когда она вышла из дома, чтобы встретиться с ними, на нее напал уличный грабитель и забил до смерти. Эти два обстоятельства — ограбление и убийство — неразрывно переплелись в сознании Закери. Стоило ему подумать о драгоценностях матери, представить себе безупречные грани бесценных бриллиантов и рубинов, как перед его мысленным взором возникало окровавленное лицо Смоки, проломленный кастетом череп, набухшие от крика синие прожилки на висках, похожие на извилистые линии рек, сеткой покрывающие географическую карту.

Митч с самого начала поразила его хладнокровием. Мало того, что она великолепно справилась с ролью посыльного, ей пришло в голову выкрасть паспорт Закери, чтобы иметь возможность скрыться за границей, пока полиция не нападет на их след.

Закери, узнав о гибели Смоки, находился в шоке и плохо соображал. Если бы не Митч, которая тут же взяла на себя заботу о его дальнейшей судьбе, он сломался бы и скорее всего явился в полицию с повинной. Она, напротив, была чрезвычайно довольна сложившимися обстоятельствами — ведь делить добычу теперь надо было на две части, а не на три.


Начиная с рокового дня ограбления все события представлялись Закери как дикая фантасмагория, навеянная наркотиком, как дьявольская шутка, которую сыграл с ним проклятый белый порошок.

Прилетев в Рим, он прямо в аэропорту по каталогу заказал номер в дешевом отеле. Потом взял такси и велел отвезти себя в центр. Еле живой от напряжения и усталости, юноша переступил порог номера, рухнул на кровать и провалился в сон на двадцать четыре часа, после чего вдруг проснулся в холодном поту. Желудок у него разрывался от боли, руки тряслись, в голове плыл туман. Если он немедленно не примет наркотик, рассудок и тело откажутся ему подчиняться, и тогда не миновать беды. Закери с трудом дотянулся до своей дорожной сумки, но тут же вспомнил, что с собой у него нет ни грамма — Митч строго-настрого запретила ему пересекать границу с наркотиками в багаже, который могли досмотреть на таможне.

— Поезжай чистеньким, парень, а не то в два счета засыплешься, — наставляла она его.

По крайней мере у него были деньги. В спешке он так и не пересчитал их, но знал, что владеет двенадцатью пачками банкнот, перевязанными одинаковыми красными ленточками. Купюры стодолларовые. Значит, у него порядка полумиллиона баксов. Ну что ж, на какое-то время этого хватит.

Инстинкт подсказал Закери правильную дорогу, и вскоре он оказался на виа Венето. Здесь среди площади, окруженной десятком открытых кафе, в которых лениво убивали время загорелые итальянцы, к нему подошел флегматично жующий жвачку тип лет тридцати. Через час Закери вернулся в отель с запасом героина, достаточным, чтобы продержаться в форме несколько дней.

Из Рима Закери подался в Неаполь, и именно в этом городе, в квартале трущоб, обрел для себя рай на земле. Ему казалось, что он провел здесь всю жизнь — настолько это местечко прикипело к его сердцу. Закери носил драные джинсы и майку, покупал у бродячих торговцев копченую рыбу и фрукты, целыми днями валялся на пляже, бесцельно шатался по узким кривым улочкам, наблюдая, как женщины вывешивают на балконах белье и добродушно переругиваются, как загорелые и грязные дети возятся в пыльных канавах и провожают прохожих долгими любопытными взглядами и белозубыми улыбками. Он был счастлив, потому что впервые в жизни попал в близкую ему среду, где можно жить, ни о чем не задумываясь, подчиняясь лишь велению сердца. Именно тогда он поклялся никогда больше не возвращаться под гнет своего сурового, самовластного отца.

Из Неаполя Закери отправился в Мюнхен, оттуда в Берлин и, наконец, в Париж. Обычно он путешествовал самолетом, предварительно приведя себя в порядок и смешиваясь с толпой американских туристов под видом студента на каникулах. Но случалось ему ездить и автостопом, ночуя где придется и по нескольку дней питаясь гамбургерами и кока-колой в забегаловках для шоферов-дальнобойщиков.

Главное, где бы он ни оказался, проблемы с покупкой наркотиков не возникало. Закери колесил по свету в полубессознательном, одурманенном состоянии, не замечая течения времени, смены климата, своеобразия стран, через которые лежал его путь. Он утратил способность воспринимать мир без посредничества героина, поскольку боялся его и не имел смелости бросить взгляд в свое прошлое.

Закери часто думал о Смоки и иногда просыпался среди ночи от собственных рыданий. Он понимал, что идет по пути саморазрушения, и благословлял его, как избавление от боли, от давления пережитого кошмара. Единственным человеком, о потере которого он сожалел, была Смоки, но и ее смерть он воспринимал как смутный эпизод из прошлой жизни, мало соотносимый с настоящим.

Париж поначалу ему понравился. В аэропорту Де Голля он по обыкновению взял такси и велел отвезти себя куда-нибудь в центр. Таксист всплеснул руками, пожал плечами и переспросил:

— Qu'est-ce que vous avez dit? Au centre?

— Да, в центр… все равно куда. — Закери почти не говорил по-французски.

Машина сорвалась с места и понеслась по улицам, скрипя тормозами на поворотах, пока не остановилась вдруг посреди какой-то площади.

— Voila! — Шофер сплюнул в окно табачную жвачку и жадно схватил протянутую Закери купюру.

Закери вылез из машины и пошел куда глаза глядят. Вскоре он оказался возле Лувра и внезапно почувствовал, что валится с ног от усталости. Прямо перед ним лежала улица Жан-Жака Руссо. Уныние и обшарпанный вид старинных зданий пришлись ему по душе, и он бодро вошел в дверь под вывеской «Отель "Аркадия"».

В холле за маленькой конторкой сидела пожилая женщина в черном платье по моде начала века. Она была окружена несколькими десятками кукол, большими и крохотными, одетыми в самые экзотические наряды. Куклы лежали на конторке, стояли на полках вдоль стен, украшали собой широкие подоконники, опираясь на задернутые кремовые шторы, которые выполняли роль театрального задника. Воздух в холле был спертым, из кухни откровенно несло чесноком.

— Oui? — тяжело вздохнула женщина, будто сошедшая с рисунка Тулуза Лотрека.

— Une chambre… s'il vous plait… — запинаясь вымолвил Закери, не в силах оторвать взгляда от кукол.

Женщина пробормотала что-то невразумительное и достала из ящика конторки огромный старинный ключ, после чего протянула руку за деньгами.

— Сколько… э-э… combien? — Закери вытащил из кармана пачку денег.

Женщина презрительно хмыкнула и на пальцах объяснила ему, сколько франков он должен.

Его комната оказалась на втором этаже и выходила на фасад соседнего дома. В самом углу ютилась кровать, застланная красным бархатным покрывалом, напротив — допотопный умывальник, у окна красовались дубовый стол на толстых ножках и громоздкий стул.

Закери не раздеваясь бросился на постель и тут же уснул. Среди ночи он несколько раз просыпался от стука ставней на ветру и скрипа лестничных ступенек, ведущих на второй этаж. Только спустя четыре дня Закери понял, что этот отель является негласным пристанищем проституток, приводящих сюда клиентов.

Тем не менее жил Закери в свое удовольствие. Ему никто не досаждал, не запрещал приходить и уходить когда вздумается, хоть среди ночи. Больше всего ему нравилось бродить по городу и наслаждаться бездельем. И только по ночам его иногда мучили кошмары: страшные куклы старухи пробирались тайком в комнату и таращили на него свои круглые стеклянные глаза.

Проснувшись однажды на рассвете, Закери вдруг почувствовал, что ему ужасно скучно. Он вспомнил, что Морган теперь живет в Лондоне, и решил преподнести ей сюрприз — нагрянуть без предупреждения.


Тиффани мучили сильнейшие приступы боли в пояснице. Первый случился рано утром, когда она только поднялась, второй — час спустя. Она собрала сумку для больницы, позвонила Морган и вдруг задумалась, не напрасно ли бьет тревогу. Может, это в порядке вещей? Тиффани успокоилась и решила спросить совета у своей соседки Бетти, матери двоих детей.

— Прими лучше аспирин, дорогая, — сказала ей Бетти. — Если это не ложная тревога и после таблетки тебя снова скрутит, быть тебе к утру матерью.

Тиффани обуял смертельный ужас, особенно поразило то, что к ней впервые всерьез отнеслись как к матери. Какая она, к черту, мать! Просто паршивый инкубатор!

— Хочешь, я приготовлю кофе. Тебе надо расслабиться, — сказала Бетти. — Знаешь, а я тебе немного завидую. Носить ребенка — это ни с чем не сравнимое блаженство. Уверяю тебя, когда начнутся роды, ты будешь так счастлива, что не почувствуешь боли. — Она с нежностью посмотрела на своих малышей, видимо, вспоминая, как они появились на свет.

Тиффани понуро опустилась в кресло. Она не могла загореться воодушевлением Бетти и молила Бога только об одном — скорее бы приехала Морган.

— Ты плохо выглядишь, дорогая. Выпей-ка вот это.