— Меня? — удивилась она. — Кто же?

Светловолосый парень с насмешливыми глазами улыбнулся и ответил:

— Мне очень жаль разочаровывать тебя, дорогая, но это всего лишь твоя мать.

— Мать? Что за черт! — Тиффани посмотрела на часы. Что, интересно знать, могло понадобиться от нее матери поздним вечером в театре? Уж не стряслось ли еще чего-нибудь?

— Не знаю. Во всяком случае, мне передали, что к тебе пришла миссис Калвин, — добавил осветитель.

Тиффани бросилась к проходной и застала там охранника Эдди. Он, лениво перекатывая жвачку, в полном одиночестве смотрел по телевизору бейсбольный матч.

— Эдди, мне сказали, что моя мать здесь. Она уже ушла?

Эдди оторвался от телевизора и лаконично ответил:

— Насчет матери мне ничего не известно.

— Но…

— Вас спрашивала миссис Калвин.

Тиффани недоуменно огляделась и только тогда заметила женскую фигуру в полумраке проходной. Девушка в ярко-розовом платье и с высоко подобранными в пучок темными волосами стояла в отдалении, подперев плечом стену. Она оглядела Тиффани с головы до пят, и на ее губах появилась усмешка.

В памяти Тиффани вспыхнул образ девицы, которую они с Грегом видели в клинике у Закери, и в следующий миг ей все стало понятно. В проходной повисла тишина, которую через некоторое время нарушила Смоки.

— Это я миссис Калвин. Миссис Закери Калвин, — сказала она, горделиво выпрямившись. Смоки репетировала эту встречу перед зеркалом весь вечер и теперь была уверена, что говорит и держится как подобает настоящей великосветской даме. — Я подумала, что нам не помешает встретиться.

Смоки плюнула на окурок своей сигареты, прежде чем бросить его на пол и растоптать каблуком модельной туфельки. При этом она ни на мгновение не упускала из виду собеседницу.

— Вы вышли замуж за моего брата? — надломленным голосом спросила Тиффани.

— Разумеется! А почему бы и нет? — усмехнулась Смоки и, заняв прежнюю позицию у стены, вызывающе выставила вперед бедро. — Я единственный человек, кому есть до него дело.

— Это неправда! — Ярость окрасила щеки Тиффани, а ее глаза презрительно сощурились. — Нам есть до него дело, поэтому мы и отправили его в клинику. Я все время с ума схожу от неизвестности. Мы… Я пыталась найти вас… Я знала, что это вы помогли ему бежать!

— Я и не отпираюсь. Уж больно плохо ему было в этой дерьмовой дыре. — Смоки напрочь позабыла о том, что собиралась изображать из себя леди. — И знаешь, что я тебе скажу? Закери счастлив со мной.

— И вероятно, снова принимает наркотики, — резко заметила Тиффани. — Разве вы не знаете, что говорят врачи? Если он не откажется от них, то погибнет через пару лет.

— Ладно заливать! — рассмеялась Смоки. — Тоже мне, моралистка отыскалась! Строит из себя неизвестно что… Можно подумать, я не знаю, что все вы в театрах наркоманы!

Тиффани набрала полную грудь воздуха и… заставила себя успокоиться. Главное, не выйти из себя. Тогда с помощью этой девчонки можно выйти на Закери.

— Где вы сейчас живете? — спросила она как можно более небрежно.

— У меня. Но это временно, пока мы не найдем что-нибудь поприличнее. Ведь Закери привык совсем к другой обстановке.

— Еще бы, — тщетно стараясь избежать сарказма в тоне, сказала Тиффани. — Так чем обязана удовольствию видеть вас?

— Зак отправил меня к вам потому, что у вас хорошие отношения с родителями. Заку уже исполнилось восемнадцать, и он хочет получить причитающиеся ему деньги от отца. Вот мы и подумали…

В груди у Тиффани клокотала ярость. Она всегда готова помочь Закери. Она все сделает для своего младшего брата. Но в эти игры играть не станет!

— Хорошо, — с улыбкой ответила Тиффани. — Когда я могу навестить вас? Я не виделась с Закери с тех пор, как в последний раз навещала его в клинике.

Смоки глубоко задумалась, так что лоб ее прорезали морщины.

— Зачем вам наш адрес? — спросила она наконец.

— Как же я смогу вам помочь, если не буду знать, где вас искать? Вам ведь нужно мое содействие, не так ли?

Смоки кивнула. В словах Тиффани был резон. И потом, ей понравилась новая родственница — что ни говори, сразу видно голубую кровь.

— Мой дом на пересечении Двадцать первой улицы и Девятой авеню.

Тиффани записала адрес в блокнот.

— О'кей! Я зайду завтра около восьми. Раньше не получится, я работаю.

— Как угодно, — сказала Смоки и пожала плечом. — Я только не могу понять, зачем вы вообще работаете, если и без того могли бы жить как настоящая леди. Как ваша сестра, например, о ней в газетах каждый день пишут.

— Мне это нравится, — просто ответила Тиффани и убрала блокнот в сумочку. — Сейчас я должна идти. Увидимся завтра. Кстати, как вас зовут?

— Смоки. До замужества я была О'Мэли. И не забудьте захватить с собой немного наличных, а то мы сидим на мели. На то, чтобы вытащить Закери из больницы и привести его в чувство, ушли все мои сбережения. Я не собираюсь содержать его и дальше. — С этими словами Смоки развернулась и ушла, и только стук ее каблуков какое-то время раздавался в темноте, а потом потонул в реве ночного Бродвея.

Облако невыразимой грусти окутало Тиффани, оставшуюся в одиночестве у служебного входа в театр. Она старалась совместить в своем сознании того Закери, которого знала всю жизнь — беспечного, добродушного подростка, и одурманенного наркотиками человека, женившегося на потаскухе. Почему он так быстро и необратимо изменился?

Тиффани было шесть, когда родился брат. Она любила прокрасться в детскую рано, когда все еще спали, и подолгу разговаривать с ним, любуясь его улыбкой. Тиффани помнила его пятилетним, когда он гонял по пляжу в Саутгемптоне разноцветный мяч, крича от восторга и мелькая загорелыми коленками. А разве можно забыть то Рождество, когда ему, двенадцатилетнему, отец подарил роскошный музыкальный центр? Как тогда сверкали от счастья его глаза! Они с Морган купили ему несколько дисков с популярной музыкой, и он трое суток подряд изводил родителей своей любимой вещицей «Мельницы на ветру».

Тиффани брела домой, и по щекам у нее текли горькие слезы. Последнее ее воспоминание о Закери так не вязалось со всеми предыдущими. В клинике ее встретил чужой, озлобленный человек, враждебно настроенный против своей семьи, вожделенно ожидающий прихода этой потаскухи с дозой наркотика.

Должно быть, все они виноваты в том, что Закери пошел неверной дорогой. Возможно, если бы отец не так сильно давил на него своим авторитетом, мать уделяла ему больше внимания и окружила нежностью и теплом, а Морган относилась бы к нему по-дружески, а не свысока…

Тиффани прервала поток обвинений. Это несправедливо. Она была ближе всех к Закери, но не хотела знать ничего, кроме своей работы и Ханта. Значит, в том, что случилось с Закери, виновата и она. Все были заняты собственными проблемами и довольствовались видимостью родственных отношений, не удосуживаясь поинтересоваться, что творится в голове у самого младшего, а значит, самого беззащитного члена их семьи. Дай-то Бог, чтобы эта ошибка была поправимой! Тиффани утерла слезы и взмолилась о том, чтобы найти способ спасти брата, пока еще не слишком поздно.


Морган медленно брела вниз по Харлей-стрит, не обращая внимания на ливень. «Вы не можете иметь детей», — звучал в ее мозгу приговор врача. Мимо проносились автомобили, из-под колес которых веером разлетались грязные брызги, ее слепил свет фар, но Морган не прибавляла шагу.

В голове у нее кружился вихрь мыслей. Понятное дело, нелегко пережить заявление о том, что ты обречена на бездетность, но если ты замужем за будущим пэром, свихнувшимся на сыне и наследнике, твое положение вдвойне серьезно. Морган старалась осмыслить слова доктора Теннанта… и понять, почему она отказалась от его предложения. Действительно, было бы куда проще, если бы Гарри узнал обо всем от него. Наверное, дело в том, что ей все еще трудно поверить в истинность его слов, смириться с приговором. Во всяком случае, сегодня она Гарри ничего не скажет.

Морган постаралась представить себе его реакцию. Конечно, муж будет в шоке. Затем его охватит глубокое разочарование, которое он, разумеется, постарается скрыть. Он начнет обращаться с ней с удвоенной нежностью и заботой. А дальше что? Морган рассеянно шла по Оксфорд-стрит, то и дело наталкиваясь на спешащих с работы людей, торопящихся за покупками домохозяек с пластиковыми сумками, молодых матерей с колясками. Что, если сострадание, которое, вне всякого сомнения, будет испытывать к ней Гарри поначалу, в конце концов сменится холодной неприязнью? Вдруг он начнет воспринимать их брак как ошибку, от которой его старалась уберечь мать?

Не исключено, что Гарри перестанет быть таким страстным любовником, каков он сейчас, — ведь каждую ночь он надеется зачать сына. Тогда их любовь во многом потеряет для него свой смысл. И что останется? Морган почувствовала слабость во всем теле и приступ дурноты — страх сковал все ее существо. Ей необходимо присесть хотя бы на несколько минут, чтобы прийти в себя и не упасть в обморок. Впереди за Мраморной аркой раскинулся Гайд-парк. Она бросилась через улицу, не разбирая дороги и рискуя оказаться под колесами машин, ей вслед летели разъяренные гудки клаксонов. Дождь перестал, но ледяной ветер пробрал ее до костей, когда Морган без сил опустилась на ближайшую скамейку.

Она вовсе не хотела иметь детей… впрочем… Если бы всего неделю назад у нее спросили об этом, она с чистой совестью ответила бы именно так. Дети вечно шумят, и хлопот с ними не оберешься. Они ограничивают свободу родителей и мешают им жить полноценной жизнью. И потом, целых девять месяцев надо быть толстой и уродливой, не говоря уже о том, что рожать больно. А она не выносит боли. Но дело в том, что брак с Гарри обязывает ее к деторождению. То, что она родит ему сына, само собой подразумевалось с самого начала. У Гарри нет родных братьев. Его кузен Эндрю Фландерс не в счет, поскольку он незаконнорожденный. Если у Гарри не будет сына, после его смерти угаснет род Ломондов. Не будет больше маркизов Блэмор. Генеалогическое древо, которому больше трехсот лет, зачахнет и погибнет.