Все получилось, как и было задумано. Домой вернулась веселая румяная Верочка. Обрадовалась встречающей ее у порога матери – такое в последние годы можно было назвать исключением. С удовольствием поужинала. Тараторила с полным ртом без остановки. Как она кого из лошадок чистила, как им нравилось, как они ей показывали, где еще почесать.

– Ну ты выдумщица! Как это – показывают? – хохотала Полина.

– Ничего и не выдумщица. Вот поедем завтра вместе, я тебе покажу как. Они знаешь какие умные! И если кого любят, во всем помогают. Прям следят, чтоб любимому человеку было хорошо.

Посидели как никогда. В доме пахло пирогами и семейным уютом. «Надо бы Алексея вернуть», – подумала расслабленно Полина о муже. Вот ведь, можно же и без скандалов. И хорошо. Главное – любовь.

Потом Верочка поцеловала маму и пошла к себе.

А через несколько минут произошло неожиданное, ужасное.

Поля ставила посуду в посудомоечную машину, когда на кухню ворвался вихрь. Веру узнать было невозможно. Просто все целиком лицо ее не воспринималось никак. Отдельно горели испепеляющим огнем глаза. Отдельно круглился в крике рот. Отдельно взлохмачены были волосы, как старый свалявшийся парик.

– Как ты посмела! Сволочь! Я тебя ненавижу! Ты мне не мать! Как ты смеешь всюду совать свой нос! Папу выгнала! Теперь меня на тот свет отправить хочешь? Я жить не хочу! Ты меня убила!

Никогда. Никогда и никто. Ни одна живая душа, включая педагога по специальности, не обрушивали на голову Полины подобные оскорбления. И чем же она заслужила подобное? Она даже растерялась поначалу. Но Верка так психовала и тряслась, что ее начало рвать – еле до туалета добежала. И вот пока ее там выворачивало, мать собралась и готова была дать достойный отпор распоясавшемуся подростку.

Верка, впрочем, на кухню продолжать скандал не вернулась. Полина ринулась в туалет, там дочери не было. Рубашка только клетчатая испачканная валялась.

Переодеться пошла, догадалась мать и стала ждать у двери на Веркину половину. В полной боевой готовности. Один вопрос не давал ей покоя: неужели этот развратник Илья до такой степени ничего святого за душой не имеет, что посмел (посмел!!!) переслать ее, Полино, письмо своей «милой любимой Верочке»? Очевидно, да. Потому что поколение выросло совершенно другое. И у них нет никаких принципов, никакого уважения к устоям, приличиям, к старшим и – даже – к самим себе. Нет ни уважения, ни страха. Пустота одна внутри у них. Куда мы только катимся, Боже мой! Ну, ничего. Она это так не оставит! Она ему тоже все порушит, как порушил он ее семейный покой и покой ее дочери.

Полина успела даже мельком глянуть на себя в зеркало и очень понравиться себе, как редко бывало в последнее время. Худенькая, светленькая (она в последнее время стала очень удачно осветлять волосы, подобрали с парикмахером очень элегантный оттенок), нежная, беспомощная. Глаза выражают скорбь и участие. Хороший сложился образ. Правильный. Сейчас главное внушить, что все делается для ее, Верочкиной, пользы и светлого красивого будущего.

Тут вихрем выскочила Вера. Все разумные гармоничные планы Полины рухнули в тот же миг. Видно было, что дочь решительно и бесповоротно собралась уходить. Не так даже важно куда. Важно, что ночь на дворе. Важно, что разговора не получится, проблема роковым образом усугубится.

– Нам надо поговорить, – стараясь казаться спокойной, промолвила Полина в спину обувающейся дочери.

– Со стенами разговаривай, – чужим бесцветным голосом откликнулось самое главное существо Полиной жизни.

– Может быть, ты выслушаешь и постараешься понять? – не оставила тем не менее попыток несчастная мать.

– Я ухожу. Понимать тебя не собираюсь. Ты сама никого никогда понимать не хотела и не пыталась даже. И я не буду. Все твое оставляю. Мне от тебя ничего не нужно.

Полина внимательно вгляделась и с тоской поняла, что даже одета расстроенная Вера более чем продуманно: в те простецкие вещи, совершенно, кстати, безвкусные, что покупал ей отец: невыразительные серые джинсы, такого же цвета свитер и синюю дутую куртку.

– Но как следует запомни, – сухо, без слез в голосе, но с такой интонацией, что у Полины мороз продрал по коже, произнесла дочь, – запомни и вникни: если Илья узнает об этом, если ты хоть словом… Я жить не буду. Только попробуй хоть кому-то об этом сказать, воровка! Оставайся жить одна в своей затхлой никчемной дыре. Я с тобой ничего общего иметь не хочу.

– Что значит «если Илья узнает»?! – отчаянно крикнула ничего не понимающая Полина в спину дочери.

Ответа можно было не ждать. Дверь за Верой резко, с грохотом захлопнулась. За той чужой непонятной разгневанной женщиной, которая когда-то, еще совсем недавно, уютно сидела с матерью на кухне, ела ее пироги, щебетала и болтала всякие веселые глупости про лошадиные повадки и ощущения.

– Так вот что чувствовали тогда мои, когда я уходила! – примчалось вдруг запоздалое понимание.

Но как примчалось, так и умчалось. Потому что Верочка ушла гораздо страшнее, чем когда-то она, Поля.

Вера не взяла ни одной вещички. Ключи ее остались лежать на столике у входной двери. Мобильник валялся на полу в ее комнате. Ничего. Никаких концов. Где ее искать?

Надо было звонить мужу, чтоб он провалился. Она не говорила с ним ни разу с тех пор, как он ушел. Знала, что он общается с дочерью. Куда ж они друг без друга! Но это ладно. Это пусть. Все-таки отец. И раз Верке это было так надо – пусть. Она никогда не возражала, хотя и радости, понятное дело, никакой не испытывала. Ее это выбивало из колеи, дестабилизировало. Но мириться все же с их общением приходилось. Но не самой же общаться с предателем!

Но тут случай особый. Экстраординарный. Кто знает, что ей в голову взбредет, этой пылкой влюбленной? То ли поедет сейчас прямо к Илье, семью его бить, то ли к отцу, то ли… Кто его знает. И – главное – характер какой нарисовался у мямли! Полина-то думала, что Верка вся в папочку-молчуна, а оказалось… Впрочем, что оказалось? Откуда Полина знает, какой у мужа характер? Молчал, терпел, уступал. Думала – слабак. А он, может, от снисхождения, от силы своей и уступал. Терпел многое. Имел силы терпеть.

Полина вдруг очень ясно поняла, что муж больше никогда не вернется. Вот она за ужином размечталась семью воссоединить. А он не мячик «йо-йо»: прыг-скок вверх-вниз. Он нормальный честный мужик. Как скала. Скалу можно дождем-градом поливать веками. Ей ничего не сделается. И может даже показаться, что вытерпит скала не только дождь и град, но и любые подрывные работы. Ан нет! Скала обрушивается. И остаются только осколки, которые не сложатся в единое целое никогда.

Руки Полины дрожали – не унять. Она выбрала слово «муж», и мобильник тут же высветил нужные цифры. А вслед за тем тетка-автомат равнодушно сообщила, что набранный номер не существует. Полина попробовала еще и еще раз – ответ оставался тем же.

– Инвалид номер сменил! – догадалась наконец Полина.

Но сдаваться она не собиралась. У Веры-то наверняка был отцовский номер, а как же! Она вцепилась в дочкин мобильник, как утопающий хватается за соломинку, – намертво. Телефон был отключен. А пин-код Полина не удосужилась заранее узнать. Вот в голову не приходило, что это может понадобиться. Впрочем, скорее всего, даже если она бы и знала заветные цифры, вряд ли Вера, наученная горьким опытом, оставила в телефонной памяти хоть какую-то информацию. Вряд ли.

Надежды не было.

Ей очень хотелось позвонить Ане. У них с Мишей наверняка есть новый номер Алексея. Они так плотно общаются друг с другом, наверняка сообщил, как сим-карту сменил. И, кроме того, хотелось посоветоваться, как поступить, где искать, возможно ли пережить… Аня подскажет. Она умная. У нее выдержка – любой позавидует. Что бы ни случилось, никогда из себя не выходит. Улыбается и ждет.

Полина совсем уж было засобиралась звонить Ане, но тут вспомнила, что напоследок посулила уходящая дочь: если кому-то скажет, жить Вера на этом свете больше не будет. Это было произнесено так, что не поверить твердому обещанию не представлялось возможным. Все сделает именно так, как сказала.

Полина взвыла от ужаса и понимания собственного бессилия. Ей по-прежнему было совершенно невдомек, что такого ужасного она сделала по отношению к дочери, на какую больную мозоль наступила. Ну – написала письмо. А что? Сидеть-молчать? Ждать, когда похотливый педофил обрюхатит ее единственную дочь? Что она сделала не так?

Она рыдала, но облегчение не приходило.

И тут зазвонил домашний телефон.

Полина, озаренная внезапной надеждой, рывком ринулась к аппарату: вдруг все-таки Вера опомнилась, хочет вернуться. А ключей нет… Или Алексей… Хоть кто-нибудь.

Это была всего лишь подруга Катька.

Катьку все происходящее касалось самым непосредственным и роковым образом. У Катькиной дочери, уже очень и очень сильно беременной – вот-вот родит, Верка собиралась увести мужа. И тот был не против. Но сказать об этом нельзя. Потому что иначе…

Вообще Полина плохо понимала, что происходит и о чем бормочет трубка Катькиным голосом. Речь подруги воспринималась как журчание горного ручья:

– Буль-буль-буль! Плюх-хрусь! Шшшшш! Буль-буль-буль-буль… – вещала на незнакомом языке Катерина.

Надо было как-то прервать шепоты и всплески воды.

– Как Ксения? – выговорила Полина, стараясь звучать достоверно по-человечески.

– Похоже, схватки начались. Илья собрался в роддом везти. Весь трясется, но, по-моему, еще рано, – прорезался вполне различимый ответ на людском, хорошо понятном языке.

Значит, с развратником Вера встретиться не сможет, обрадовалась Полина.

Ей слегка как бы даже полегчало. Пока там Ксения родит, пока что. Подонок своего первенца увидит… Может, и минует ее с Верочкой чаша сия. Позорная чаша. Сейчас в этом плане можно хоть дух перевести.