«Эту книжку я, к сожалению, не могу продать, — с трудом проговорил молодой человек. — Она очень дорогая... они даже под подушку ее себе клали...

— Но, может быть, вы изволите хоть посмотреть ее? — сказал Ивлев.

— Пожалуйста, — прошептал молодой человек.

И, превозмогая неловкость, смутно томясь его пристальным взглядом, Ивлев стал медленно перелистывать «Грамматику любви». Она вся делилась на маленькие главы: О красоте, о сердце, об уме, о знаках любовных, о нападении и защищении, о размолвке и примирении, о любви платонической... Каждая глава состояла из коротеньких, изящных, порою очень тонких сентенций, и некоторые из них были деликатно отмечены пером, красными чернилами. — «Любовь не есть простая эпизода в нашей жизни, — читал Ивлев. — Разум наш противоречит сердцу и не убеждает оного. — Женщины никогда не бывают так сильны, как когда они вооружаются слабостью. — Женщину мы обожаем за то, что она владычествует над нашей мечтой идеальной. — Тщеславие выбирает, истинная любовь не выбирает. Женщина прекрасная должна занимать вторую ступень; первая принадлежит женщине милой. Сия-то делается владычицей нашего сердца: прежде нежели мы отдадим о ней отчет сами себе, сердце наше делается невольником любви навеки...» Затем шло изъяснение языка цветов, и опять кое-что было отмечено: Дикий мак — печаль. Вересклед — твоя прелесть запечатлена в моем сердце. Могильница сладостные воспоминания. Печальный гераний — меланхолия. Полынь — вечная горесть... А на чистой страничке в самом конце было мелко, бисерно написано теми же красными чернилами четверостишие. Молодой человек вытянул шею, заглядывая в «Грамматику любви», и сказал с деланной усмешкой: — Это они сами сочинили...

Через полчаса Ивлев с облегчением простился с ним. Из всех книг он за дорогую цену купил только эту книжечку. Мутно-золотая заря блекла в облаках за полями, желто отсвечивала в лужах, мокро и зелено было в полях. Малый не спешил, но Ивлев не понукал его. Малый рассказывал, что та женщина, которая давеча гнала по лопухам индюшек, жена дьякона, что молодой Хвощинский живет с нею. Ивлев не слушал. Он все думал о Лушке, о ее ожерелье, которое оставило в нем чувство сложное, похожее на то, какое испытал он когда-то в одном итальянском городке при взгляде на реликвии одной святой. «Вошла она навсегда в мою жизнь! — подумал он. И вынув из кармана «Грамматику любви», медленно перечитал при свете зари стихи, написанные на ее последней странице:


 Тебе сердца любивших скажут:

«В преданьях сладостных живи!»

И внукам, правнукам покажут

Сию Грамматику любви.

Графиня

ЕВДОКИЯ РОСТОПЧИНА

(1811-1858).

ЦИРК

ДЕВЯТНАДЦАТОГО ВЕКА


1

Да, я люблю средь залы позлащенной

На шумный пир задумчиво смотреть

И в праздничной толпе принаряженной

Сквозь маску лиц во глубь сердец глядеть;

И мыслию, догадкой проясненной,

Их тайнами, их мыслью овладеть,

Разузнавать их страсть, их цель, их волю,

Их грустную иль радостную долю.

Люблю, хочу, умею понимать

Живой душой чужую жизнь и душу;

И хоть могу я многих разгадать,

Личины их и роли не нарушу!

Они пришли, чтоб ловко роль сыграть, —

Пускай себе! На них я не обрушу

Вниманья беспощадной суеты,

Ни любопытства праздной пустоты!

Они пришли — пред светом, их владыкой,

Противником и вместе судией —

Свершить мудреный подвиг и великой

(Иные, может быть, последний свой!).

Страданью их здесь тесно, душно, дико,

Простора нет в толпе душе больной,

Но тайный ад их скрыт под принужденьем,

Но лица их сияют наслажденьем.

И свет на них глядит: они должны,

Как на смотру военном рядовые,

В своей броне стальной закалены,

Ему предстать, блестящие, живые,

Веселые... Улыбки ведь даны,

Чтоб ими скрыть мученья роковые!..

Они должны, чтоб свету угодить,

Устав его приличия хранить.

Приличие велит — оставить дома

Забот, тоски и тяжких мук семью;

Таить свою сердечную истому;

Приязнию одеть вражду свою;

Не допускать в веселые хоромы

Ни правды луч, ни теплых чувств струю;

Не отвечать на голос, сердцу близкий;

Не замечать, что люди злы и низки...

Приличие велит и хочет свет!..

Мы все покорны им и их влиянью;

Быть в милости у света — вот предмет

Всеобщего усилья и старанья!

Рабы его, несем ему привет,

Как в древности бойцы, среди собранья,

Пред цезарем поникнув головой,

Несли ему поклон предсмертный свой!

И цезарь наш, наш свет, не рукоплещет.

Не удостоит нас хвалы своей!

Зачем?.. Ему нет дела, что трепещет

У нас в груди больной гроза страстей:

Мы тут... для нас бал пляшет, праздник блещет

И с смехом речь кипит в устах людей, —

Чего ж еще?.. Достаточна награда,

И требовать не вправе мы пощады!

Страдай, терпи, терзайся, умирай!

Но умирай с достоинством, с улыбкой!

И не бледней, и духа не теряй, —

Свет не простит бессильному ошибки,

Он слабым враг!.. Будь тверд!.. Не оплошай

В борьбе с самим собой, в смертельной сшибке...

И как боец средь цирка, так и ты

Будь горд среди толпы и суеты!
2

Вот черный фрак, перчатки щегольские,

И голова в изящных завитках,

И громкий смех, и речи удалые,

И бойкий ум в сверкающих глазах;

Подумаешь — надежды молодые

Тут кроются в безоблачных мечтах.

Подумаешь — счастливец в шуме бала

Ждет милого, живого идеала...

Нет, то отец семейства: он пришел

С последними червонцами своими

Отдать себя судьбе на произвол,

Ожить в игре богатствами чужими,

Спасти детей!.. Его сюда привел

Враг — нищета... С карманами пустыми,

С отчаяньем в душе к себе домой

Назавтра не вернется он живой...

И мимо, мимо!.. Много здесь подобных

Отыщется несчастных иль глупцов.

Толпа привыкла к ним. Лишь для способных

Понять в них драму гибнущих умов,

Страданий и надежд междоусобных,

Проклятий, мук и ропота без слов, —

Лишь для таких внятна в их диком взоре

Немая весть о смертном приговоре!
3

Вот вам другой. Он тоже весел, мил,

Он тоже сыплет шутки, уверенья,

А между тем недостает в нем сил,

Чтоб скрыть грызучей зависти мученья.

Он места ждал. Давно уж возложил

На эту цель все помыслы, стремленья;

Свои запродал двадцать лет давно,

Забыл, что дважды жить нам не дано,

Что молодость, здоровье, мощь и сила

Все наслажденья просит, хочет, ждет,

И от него уж гостьей легкокрылой

Умчалась их пора!.. И он живет

Лишь жаждою достичь. Судьба сулила —

Он поприще желанное пройдет,

Свершит свой путь, на высоте счастливой

Достигнет цель мечты честолюбивой!

А между тем до время седина

В златую прядь волос его закралась.

Душа его, умом поглощена,

Немела, вяла, сохла, истощалась:

Он днем в трудах, проводит ночь без сна,

И вышло, что судьба над ним смеялась!

Что он желал — то получил другой!

Он жизнь сгубил в ошибке роковой!

Он мучится теперь как тени ада, —

Но здесь его соперник, и пред ним

Не выдаст он себя, тому в отраду,

Не изменит он правилам своим.

Спокойный вид он сохранит как надо,

Поклонится начальникам большим,

И личному врагу протянет руку,

И свет его не разгадает муку!
4

Вот девушка, красавица, дитя,

Чело ее венчано цветами,

И, локон свой рассеянно крутя,

Она порхнет как птичка перед вами.

Но, с резвыми подругами шутя,

Но, в польке мерно стукая ногами, —

Куда глядит так пристально она?

Зачем дрожит, смятения полна?

И у нее заветная есть тайна,

Есть свой роман, печальный и простой!

Она бедна; издалека, случайно

Пришлось ей в наш свет попасть большой,

Влюбиться и судьбой необычайной

Понравиться... Мечтатель молодой,

Вельможа и богач, пленившись ею,

Назвал ее невестою своею.

Завистница нашлась, — и где ж их нет? —

Которая сумела клеветою

Расстроить это счастье; свой обет

Жених презрел — и с знатною княжною