Московиты с детства имеют обыкновение так говорить и думать о своем государе, получив это установление из рук предков, что чаще всего на ваш вопрос отвечают: «Что бы мы ни имели, когда преуспеваем и находимся в добром здравии, все это имеем по милости великого государя». Такое мнение о себе он поддерживает среди своих с удивительной строгостью, так что решительно хочет казаться чуть ли не первосвященником и одновременно императором Можно сказать, что все это заимствовано от греческих императоров и патриархов, и то, что относилось к почитанию Бога, он перенес на прославление себя самого.
Могло бы показаться, что этот народ скорее рожден для рабства, чем сделался таким, если бы большая часть их не познала порабощения и не знала, что их дети и все, что они имеют, будет убито и уничтожено, если они перебегут куда-нибудь. Привыкнув с детства к такому образу жизни, они как бы изменили свою природу и стали в высшей степени превозносить все эти качества своего князя и утверждать, что они сами живут и благоденствуют, если живет и благоденствует князь. Что бы они ни видели у других, этому не придают большого значения, хотя мыслящие более здраво и побывавшие за границей без особого труда признают силу и могущество других государей, если не приходится опасаться доносчика.
Крайне интересен отзыв Рейнгольда Гейденштейна (польский дворянин, историк и хронист, секретарь королей Стефана Батория и Сигизмунда III, участник войны с Московским государством в 1578-1582 гг.) о великой популярности Грозного в своей стране. «Тем, кто занимается историей его царствования, тем более должно казаться удивительным, что при такой жестокости могла существовать такая сильная к нему любовь народа, любовь, с трудом приобретаемая прочими государями только посредством снисходительности и ласки, и как могла сохраниться необычная верность его к своим государям. Причем должно заметить, что народ не только нс возбуждал против него никаких возмущений, но даже выказывал во время войны невероятную твердость при защите и охране крепостей, а перебежчиков было вообще очень мало. Много, напротив, нашлось и во время этой самой войны таких, которые предпочли верность к князю, даже с опасностью для себя, величайшим наградам».
Стойкость и послушание русских Гейденштейн объясняет их религиозными убеждениями: «Они считают варварами или басурманами всех, кто отступает от них в деле веры по установлениям своей религии, считая верность к государю в такой же степени обязательной, как и верность к Богу, они превозносят похвалами твердость тех, которые до последнего вздоха сохранили присягу своему князю, и говорят, что души их, расставшись с телом, тотчас переселяются на небо».
Мы видели, в каких резких чертах рисуют иностранцы власть московского государя и его отношения к окружающим. В заключение наиболее спокойные из них приходят к нелестной дилемме: трудно решить, говорят они, дикость ли народа требует такого самовластного государя, или от самовластия государя народ так одичал и огрубел.
Но как ни резки черты, в которых изображают иностранцы отношения верховной власти к ее окружению, мы не можем назвать их преувеличенными. В XVI веке, к которому относятся приведенные известия, между государем и людьми, составляющими его двор, его думу, сохранялась прежняя близость, непосредственность отношений, но не сохранилось прежней свободы, прежнего доверия, потому что великий князь не остался прежним вождем дружины, получил другое, более широкое значение, получил большие силы и средства, предъявил новые требования, на которые прежние дружинники не могли согласиться, не отказываясь от своего прежнего характера. Отсюда борьба, результатом которой было низведение прежних дружинников и вступивших в их число служилых князей, советников и товарищей великого князя по прежним отношениям на степень слуг. Иностранцы не могли во всей ясности разглядеть все фазы этой борьбы, но результат они заметили: все эти знатные вельможи и советчики, говорят они, зовут себя холопами великого князя.
В сущности наша история никогда не обрывалась и не могла оборваться. Как ни крут и резок кажется переворот, произведенный в нашей истории реформою Петра, но если всмотреться в него пристальнее, то окажется, что он вовсе не так окончательно порешил с древнею Русью, как воображает, с глубоким прискорбием, большая часть славянофилов. Древняя Русь не могла внезапно исчезнуть вместе с обритыми бородами. Она вовсе не так далеко от нас, чтоб представить ее нам каким-то раем земным, населенным чуть ли не ангелами. Поверьте—
И прежде такал человек,
И прежде кровь лилась рекою.
И после нас опять будет плакать человек и кровь будет литься. Что же делать? От этого грустного обстоятельства не спасешься допотопными иллюзиями. Действительность напомнит о себе и покажет, что решительно не стоит убиваться из-за того, ежели в древности бояре в думе сидели, брады свои уставя, а ныне чиновники в разных местах сидят, вовсе бород не имея. Ведь они и без бород также точно думают и точно так же дело делают, как прежде делали с бородами. О чем хлопотать-то? Ведь форма решительно ничего не значит. Рассаживать ли гостей по местническим счетам или по табели о рангах, и то и другое равно скучно. Сходиться ли с мужчинами отай, через баб, или вьявь, самим по себе, и то и другое равно приятно.
Отдадим же древней Руси справедливость хотя бы в том, что она ничуть не хуже, чем новая, умела внести скуку во все официальные отношения и умела изыскивать средства для пользования запрещенными приятностями жизни. Зачем так отодвигаться от наших предков, смотря в уменьшительное стеклышко на их жизнь, со всеми ее пороками и слабостями? Посмотрим на них простыми глазами и нс будем смущаться, если они окажутся ближе к нам, нежели мы хотели бы. Неужели мы позволим себе испугаться, что через это сократится длина нашей генеалогии? Пора бы уж нам, кажется, смотреть на это равнодушно и, оставивши предков в покое, подумать несколько серьезно о том, на что мы сами-то годны.
В 1920 году Максимилиан Волошин прозорливо угадал, проследил и предвосхитил судьбоносную связь времен.
Расплясались, разгулялись бесы
По Руси и вдоль и поперек.
Рвет и крутит снежные завесы
Выстуженный северо-восток.
В этом ветре гнет веков свинцовых:
Русь Малют, Иванов, Годуновых,
Хищников, опричников, стрельцов,
Свежевателей живого мяса,
Чертогона, вихря, свистопляса:
Быль царей и явь большевиков.
Можно гадать, чьим наущением богомольный и великолепно образованный властитель обратился во «льва рыкаюшего.» Указывали, в частности, сопоставляя по времени со второй женитьбой, на дочь черкесского князя Марию Темрюковну. Только едва ли Иван нуждался в чьих-то советах. На похоронах первой жены Анастасии он бился в истерике, но не прошло и месяца, как, по слову летописца, «нача царь яр быти и прелюбодействен зело». Если Анастасию он, пусть по-своему любил, то прочих жен не слишком стеснялся. Чуть не на глазах гонялся за девками или, того хуже, возлегал с очередным недолговечным фаворитом. Он вообще был грязен в интимных делах. В Твери, где бесчинствовал, идучи с опричниками на Новгород, всем женщинам было велено встать у окон с задранными рубахами.
Кромешная бездна, втягивавшая в свою безумную круговерть и ближних, и дальних, просто не могла не затронуть Ивана Ивановича — наследника. Случайным это убийство назвать невозможно. На последнем отрезке жизни Грозный все чаще страдал недугами и как-то в припадке черной меланхолии заявил сыну, что передает трон шведскому принцу. Таков был патриотизм самодержца, чей пример ласкал больное воображение Сталина...
Первых двух жен цесаревича Грозный сослал в монастырь, третью Елену Шереметьеву, невзлюбив с первого дня, изводил придирками. Ее отца объявили изменником, одного дядю обезглавили, другого заточили в скит.
Однажды царь застал Елену в одной рубахе, тогда как положено было, невзирая на жар в натопленной комнате, сидеть по меньшей мере в трех. Несмотря на то, что женщина была на сносях, коронованный деспот нещадно отколотил ее посохом, отчего и произошел выкидыш. Напрасно пытался царевич удержать отца. Это лишь распаляло его всепоглощающий гнев. Венцом сцены явился тот самый удар в висок, приведший к смерти наследника.
Смерть, которую Грозный сеял повсюду, обрекла на исчезновение династию Рюриковичей. Закономерная развязка. Кончина самого царя подстать сталинской, тоже окутана тайной.
Умер он после бани, полулежа за шахматной доской, опрокинув конвульсивным движением своего короля. Упорно распространялась молва, что царю «даша отраву ближние люди». Говорили, что именно Богдан Бельский, племянник Малюты и последний царский любимец, подсунул яд вместе с лекарством. Как тут снова не вспомнить сцену на ближней даче другого деспота, также обреченного на полное одиночество!
"Блуд на Руси (Устами народа) — 1997" отзывы
Отзывы читателей о книге "Блуд на Руси (Устами народа) — 1997". Читайте комментарии и мнения людей о произведении.
Понравилась книга? Поделитесь впечатлениями - оставьте Ваш отзыв и расскажите о книге "Блуд на Руси (Устами народа) — 1997" друзьям в соцсетях.