Там, в просторном кондиционированном обувном раю, Мира в очередной раз продемонстрировала мне свою неадекватность. Пока я взволнованно перебегала от сиреневых туфелек с забавными меховыми помпонами к ковбойским сапожкам с бахромой, она сидела на кожаной банкетке со скучающим лицом. Всем своим видом она подчеркивала, что находится в чуждом ей мире. Хорошенькая продавщица попробовала заинтересовать странную посетительницу, по собственной инициативе притащив ей коробки с самыми популярными моделями. Мира с противной вежливой улыбкой смотрела на алые босоножки, и на обтягивающие ботфорты, и на вьетнамки, украшенные фальшивыми изумрудами, и молчала.

Поведение Миры меня, конечно, раздражало, но я не собиралась портить свой личный праздник из-за того, что кому-то кажется, что обувь – это неважно. Поэтому, изредка недовольно поглядывая на Миру, я со скоростью олимпийского бегуна на короткие дистанции носилась по магазину, сгребая в охапку понравившиеся экземпляры. Продавщица вскоре поняла, что из присутствующих я самая перспективная покупательница, и оставила всех прочих клиенток в мою пользу. Она носилась по торговому залу за мною по пятам и вещала: а вот такие туфельки на днях купила себе Кейт Мосс, а вот такие – девушка принца Уильяма.

– Ну и зачем ты столько набрала? – спросила Мира, когда я, запыхавшаяся, приземлилась рядом с нею, чтобы перемерять все отобранные образцы.

Вопрос казался мне непонятным.

– Как зачем? Вот смотри, эти туфли прекрасны для первого свидания, они такие романтичные, воздушные, как у Золушки. А вот эти вписываются в образ роковой женщины, в стиле садо-мазо. А вот эти…

– Стой-стой, – перебила меня Мира, выдернув из обувной охапки нечто сильно смахивающее на тапок, в котором моя бабушка пропалывала огород в дождливые дни, – а это еще что за гадость?

– По поводу них я и сама сомневаюсь, – я отправила виноватую улыбку продавщице, – но она сказала, что это винтаж, тридцатые годы. Очень модно.

Мира брезгливо сморщила нос, тапок выпал из ее ослабевших пальцев. Продавщица ахнула так, словно Мира швырнула на кафельный пол драгоценное яйцо Фаберже, – подбежав к изрядно поношенной обувке, она нежно прижала ее к груди.

– Настасья, а родители никогда не говорили тебе, что нельзя носить чужую обувь, – нравоучительно сказала Мира, – потому что у ее прошлого хозяина мог быть, например, грибок стопы?

Мне только и оставалось, что пролепетать:

– Но продавщица сказала, что все вещи винтаж дезинфицируют и только потом выставляют на продажу…

– Пойдем отсюда, – Мира поднялась с банкетки и схватила меня за руку.

– Но…

– Пойдем! Ты что, ничего не заметила?

Она смотрела на меня презрительно и грозно, сдвинув брови, и мне вдруг стало стыдно, что я не заметила вокруг ничего, кроме божественно милых туфелек и сапожек; я заозиралась по сторонам, сканируя ищущим взглядом пространство, но все равно так и не поняла, что именно я должна была заметить.

– Здесь никто не покупает обувь за свой счет, – прошипела Мира, – мы приперлись в один из самых дорогих магазинов города, и ты собираешься оставить здесь половину наших, между прочим, общих денег!

– Ты ведешь себя как зануда муж!

Осмотревшись по сторонам более внимательно, я наконец поняла, что имеет в виду моя наблюдательная подруга. Возле нарядно оформленных стендов с обувью кучковались женщины. В их глазах была нетерпеливая страсть, в их руках были разномастные туфельки, а за их спинами… нетерпеливо перетаптывались холеные мужчины!

Вот миниатюрная блондиночка с точеными ножками удобно усаживается в кресло, скидывает свои золотые босоножки и примеряет точно такие же, только серебряные. А рядом топчется ее любовник (или супруг?), который посматривает на часы и торопит барышню:

– Золотце, покупай что хочешь, только пойдем скорее отсюда!

А вот высоченная негритянка, явно манекенщица, в низко сидящей на бедрах джинсовой юбке, чуть ли не обнюхивает алый замшевый сапог. Рядом с нею стоит прилизанный тип с крашеными каштановыми волосами и рыхлым тошнотворным брюшком. Тип ужасен, но у него в руках толстенькое портмоне, которым он ритмично постукивает по пухлой ладошке.

В самом углу вообще творится ужас что – две совсем молоденькие девушки, на вид пятнадцатилетки, вырывают друг у друга пятисотдолларовые лакированные башмачки в стиле Чарли Чаплина. Во мне мгновенно просыпается педагог, к тому же завистливый: вот когда мне было пятнадцать лет, я, между прочим, донашивала за сестрой ее жуткие выпускные туфли из кожзаменителя. Туфли были душераздирающе фиолетовыми, с пошлой жемчужной пряжкой, но мне они казались верхом совершенства. Именно в этих туфлях я приехала покорять Москву. Интересно, откуда у этих наглых пигалиц могут быть деньги на такую покупку?

Об источнике чужого богатства думаю я недолго, потому что в следующую секунду он появляется перед ссорящимися девчонками и оказывается улыбчивым брюнетом под сорок. Одну нимфетку он обнимает за талию, а другую – за едва прикрытую коротенькой юбчонкой наглую юную попу.

– Да на него в суд подать можно, – фыркнула я.

– Ну подай, – зевнула Мира, – а я пока схожу в галерею Тейт… Настя, неужели все эти шмотки и правда так много для тебя значат? Мы ведь молоды, свободны, мы путешествуем одни, мы в незнакомом городе, Лондоне…

Если мне и стало стыдно, то только на одну минутку, да и то не из-за того, что я вдруг осознала собственную мелочность, а из-за обвинительного тона Миры.

Сопровождаемая ее тяжелым взглядом, я нехотя покинула магазин, не купив ничего.

Кроме, конечно, расшитых бисером атласных домашних тапок.

Ну и черных сапожек на шпильке.

Про лаковые босоножки на танкетке, право, не стоит и упоминать, равно как и про классические лодочки из кожи кобры.

* * *

И мы отправились в галерею Тейт. По дороге, заискивая перед Мирой, я усиленно делала вид, что современная живопись интересует меня куда больше проплывающих мимо неоновых витрин. Я старалась не смотреть в сторону магазинчика винтажной одежды, и лавки косметики ручной работы, и салона дизайнерских шляп. Правда, когда в опасной близости от нас мелькнула вывеска «Top-Shop», я взмолилась:

– Пожалуйста! Только на одну минуточку! Я читала, что в этом магазине есть вещи молодых модных британских дизайнеров. Может быть, уже через год эти вещи будут стоить бешеные тысячи фунтов. Так что мы сможем сделать выгодное вложение, купив их сейчас!

Мира, сдвинув брови, посмотрела на меня так, что я вновь почувствовала себя ребенком, который простодушно выпрашивает мороженое в двадцатиградусный мороз. Не дожидаясь ее ответа, я рассудила, что взрослый человек имеет право на самостоятельное решение, и стремглав ринулась внутрь магазина.

Подгоняемая непонятно откуда взявшимся комплексом вины и Мириным поторапливающим взглядом, я носилась между вешалками и несла в примерочные кабинки все, что казалось мне более или менее приемлемым. Я пыталась утолить голод, многие годы росший в моем подсознании. Молодая и красивая, я была вынуждена годами ограничивать себя в покупках, чтобы выжить в условиях циничной Москвы. Разве я была недостойна ярмарочной яркости пышных юбок, вечерних платьев и экстравагантных шляп? Свой скудный гардероб я собирала как мозаику, по принципу – вот эти брюки подойдут к этому свитеру, вот этот пуловер – к тому пальто, а вот от платья придется воздержаться, потому что стоит оно ползарплаты и все равно мне его некуда носить. А теперь рамки были сломаны, я была самостоятельной и богатой и могла приобрести все что вздумается… даже вон ту бестолковую желтую шляпу с перышком. Зачем? Ха, да просто так, каприза ради!

Расписываясь на чеке, я старалась не смотреть на сумму. Мира уныло ждала меня у входа в магазин.

– Ну вот теперь мы можем с чистой совестью отправиться в Тейт! – Ладонью я вытерла пот со лба и поудобнее перехватила тяжеленные пакеты.

Мира смотрела на мою ношу с некоторой жалостью.

– И как ты собираешься таскаться по музеям с этими сумками?

– Да ничего страшного, – легкомысленно рассмеялась я, – покупки за ношу не считаются. Мне приятно удерживать все эти хрустящие пакетики в руках… Ох, Мирочка, как же я счастлива! Это то, о чем я столько лет мечтала!

– Об этом? – хмуро уточнила она, глядя на мои пакеты.

– Только не будь занудой, – я подняла руку в предупреждающем жесте и едва не выронила пакет с новыми ковбойскими сапогами (зачем мне ковбойские сапоги?! С другой стороны – кто сказал, что я не имею на них права?).

– Настасья, по-моему, нам пора поговорить. Я все утро терпела твои выходки, все надеялась, что ты разнервничалась после перелета. Но это уже переходит все границы. А ну-ка пошли, – она крепко ухватила меня за рукав и потащила в сторону открытой кофейни.

Возможно, если бы она знала, как мечталось мне о чашечке шоколадного каппуччино, то выбрала бы какой-нибудь другой способ моего морального уничтожения. Кафетерий, в который затянула меня Мира, выглядел, скорее, как награда, нежели как наказание. Соломенные кресла, мраморные столики с коваными ножками, накрахмаленные льняные салфетки, официантка, похожая на Наоми Кэмпбелл. Но я недооценила садистские наклонности подруги – не успела я вдумчиво вчитаться в десертное меню, остановившись на грушевой шарлотке, как Мира командным голосом потребовала у «Наоми» две чашки чаю с молоком.

– Но я не хочу чай с молоком! – запротестовала я.

– Это самое дешевое, что есть в данном меню, – отрезала Мира.

Я опешила. У каждой из нас имелся золотой прямоугольничек кредитной карточки; сумма, которой мы располагали, казалась мне до неприличия огромной, практически неиссякаемой. Никогда в жизни я не держала в руках таких денег. А она вздумала на тортике экономить!

– Ты что? – выдохнула я.

– Ты похожа на обиженного щенка, – усмехнулась Мира. – Настя, но если я тебя не остановлю, то никакого путешествия не получится.