Джун Зингер - Блестящие разводы

Однако же газетенки продолжали копаться в этом деле, и скандал все еще продолжал оставаться новостью номер один. Они продолжали муссировать имя Хьюберта, поскольку оно звучало гораздо более притягательно, чем имя какого-то жалкого типа, ничем не примечательного, кроме своей сексуальной ориентации. Газеты с жадностью набрасывались на пикантные подробности жизни проклятых богачей.

Этим публикациям удалось удержать общественный интерес на высоком уровне, когда появилась целая серия статей о распутной жизни и развлечениях Хьюберта Альберта Хартискора, который, будучи женат на бывшей певичке из кабаре — Норе Холл, известной «своими женскими достоинствами», — тем не менее искал более экзотические развлечения среди гомосексуалистов и других извращенцев лондонского дна. Всю ту грязь, которую им удавалось добыть, они обильно приправляли собственными вымыслами и домыслами, подкрепляли публикациями интервью с некоторыми из любовников Хьюберта, которые выползли на свет Божий, чтобы поведать о самых омерзительных и гнусных подробностях.

Однако этим газетенкам повезло: когда интерес публики стал потихоньку угасать, это дело опять вызвало всплеск жадного любопытства, когда Хьюберт покончил с собой…

Они бы, конечно, предпочли, чтобы он сделал это каким-нибудь необыкновенным, жутким способом — возможно, пустил бы себе пулю в рот или, еще лучше, в половые органы, чтобы потом истечь кровью. Но Хьюберт просто пошел на чердак и тихо повесился на балке. Как однажды Руперт говорил Норе, у Хартискоров имеется предрасположенность к самоубийству причем не как-нибудь, а в петле.

На полу на чердаке осталась почти пустая бутылка самого лучшего бренди его отца, но не было предсмертной записки. Записка была оставлена в специальном месте, о котором знали только она и Хьюберт — они иногда оставляли друг другу записки в атласе по анатомии человека — это было чем-то вроде их семейной шутки. И хотя эта записка разрывала ее сердце, она подумала, что ни один из поэтов, с которыми ее знакомил в свое время Хьюберт, не мог бы выразить свои мысли и чувства так возвышенно и ярко, как ее нежный, ласковый Хьюберт.

Стоило ей только начать читать, как она поняла, что это не предсмертное письмо, а любовное послание. Он просил ее простить его и одновременно пытался развеять ту печаль, которую, как он предполагал, она могла чувствовать:

«Только не чувствуй себя так, как будто ты проиграла, милая моя девочка. Только настоящие игроки знают, что иногда расклад бывает таким, что даже самые отчаянные и умелые ничего не могут сделать. И только Господь знает, как сильно я любил тебя, и только судьба знает, какую злую шутку она с нами сыграла. Но, возможно, где-то в этом огромном мире еще найдется для нас время и место и, может быть, когда-нибудь через много-много лет мы встретимся в другой жизни, и все будет так, как должно было быть в нашу первую встречу.

А пока мы в этой жизни, я хочу, чтобы ты знала, что если я и испытывал когда-либо ощущение счастья, то это счастье дарила мне ты. Поэтому ты все еще несешь за меня ответственность, как за человека, которому спасла жизнь, и поэтому я даю тебе задание: живи, будь счастлива и не оплакивай меня. Найди себе человека, который бы полюбил тебя так, как ты того заслуживаешь, и позаботился бы о нашем милом «удобстве», и все бы сделал для него так, как этого хотел, но не смог я. И никто лучше тебя не знает, что я говорю не о таких банальных вещах, как деньги или титулы, но о сущности жизни».

«Я постараюсь», — молча поклялась она. Но она не могла выполнить лишь одну его просьбу — не могла не оплакивать его. И вполне вероятно, что в глубине души она будет оплакивать его всю свою жизнь.

Она поцеловала его подпись и залила ее слезами, думая о том, что это не прощальная записка, а любовное письмо. Однако на следующий день еще один документ — официальное заявление, соответствующим образом оформленное у нотариуса, присланное и оплаченное Хьюбертом Альбертом Хартискором накануне того, как он покончил жизнь самоубийством, появилось во всех газетах, включая и желтую прессу, и бульварные листки, опубликовавшие его на первой полосе. В нем говорилось, что женщина по имени Нора Холл, известная обществу под именем леди Хартискор, супруги Хьюберта Альберта Хартискора, не является и никогда не являлась его законной супругой и что отпрыск — ребенок мужского пола, известный как Хьюберт Уинстон Хартискор, — не является его сыном.

И тогда Нора поняла, что это публичное отречение, которое заклеймило ее как женщину, живущую во лжи, и Хьюби как незаконнорожденного, но которое отделило их от его позора, и было настоящим любовным письмом.

Англия. 1951–1955

— Я чувствую себя таким виноватым, — сказал безутешный Руперт Норе, когда они вернулись домой после заупокойной службы и Джеффри отбыл в уединение своего кабинета.

— Если бы только я приложил больше усилий, чтобы спасти его…

— Я уверена, что мы сделали все, что было в наших силах. Руперт, тебе не в чем упрекнуть себя, — устало отозвалась Нора. Она попыталась успокоить его, хотя было так трудно найти подходящие слова — она чувствовала себя совершенно опустошенной.

— Это была моя обязанность как главы семьи.

Она была поражена. Странно слышать такое.

— Руперт, твой отец потрясен сейчас, но именно он всегда был и остается главой семейства. По крайней мере, той части, что от него осталась.

Он мгновение пристально смотрел на нее, как будто никак не мог сориентироваться.

— Конечно. Я просто хотел сказать, что должен был заботиться о моем младшем брате. Кроме того, ты знаешь, как отец старается избежать любой ответственности.

— Я что-то не понимаю тебя, Руперт. Что это значит?

— Да, отец всегда старается по возможности не принимать решений.

Она начала вспоминать. Уже не в первый раз Руперт упоминал о том, что Джеффри старается избежать ответственности за что-либо. Она была в неподходящем настроении, чтобы начинать дискуссию по этому поводу. Ей вообще ни о чем не хотелось разговаривать.

— Я считаю, что твой отец просто прекрасно вел себя по отношению к Хьюберту, он всегда так старался помочь ему, всегда прощал его, несмотря ни на…

— Между прочим, все случилось по его вине, и он стал прощать его именно по этой причине!

Нет, сейчас ей не хотелось говорить о возможной вине Джеффри. Единственно, чего ей хотелось, — это пойти в свою комнату и остаться одной. Но она не могла резко прервать Руперта, не дать ему высказаться.

— Я просто падаю от усталости, Руперт, но скажи: почему твой отец должен испытывать чувство вины?

— Он знал, что происходило между дорогой маменькой и маленьким Хьюбертом, и, черт возьми, он ничего не предпринял, чтобы прекратить все это!

У нее сильнее забилось сердце.

— Что ты говоришь, Руперт? Что происходило между вашей мамочкой и Хьюбертом?

— Разве Хьюберт тебе никогда не рассказывал об играх, которыми мамуля занималась с ним в постельке?

Нора не просто была шокирована: ее затошнило.

— Прекрати сейчас же, Руперт! Хьюберт никогда прежде не говорил мне о подобных вещах, и я не желаю слышать о них сейчас!

Она начала было подниматься по лестнице, но Руперт побежал за нею:

— Это правда! Клянусь тебе!

— Я ничего не хочу об этом слышать. Я иду к себе и, конечно, забуду все глупости, которые ты говорил.

— Но это же все было! Почему ты мне не веришь?

«Боже! Неужели это никогда не кончится!»

Она устало присела на нижнюю ступеньку лестницы.

— Честно сказать, я не знаю, чему верить и чему не верить. Может быть, это было, а может, нет. Может, ты только думал об этом, потому что сходил с ума от ревности. Конечно, это была вина твоей матери — она так четко выделяла своих фаворитов. Но заявлять, что Джеффри все знал и ничего не предпринимал? Руперт, в это я не могу поверить. Ты не должен попадать в ловушку, когда не можешь отделить реальность от фантазии.

Руперт опустился на мраморный пол у ее ног и положил мокрое от слез лицо на ее колени. Сквозь шелк платья она чувствовала его слезы, ей стало так его жаль! Он все еще оставался маленьким мальчиком, чье примерное поведение не завоевало любовь матери.

Она откинула его всклокоченные волосы со лба.

— Теперь это уже не имеет никакого значения. Мать мертва, и Хьюберт тоже мертв. Никто никогда не узнает настоящую правду, может, это и к лучшему. Что касается твоего отца, ты должен быть добрым к нему — он потерял сына. Если сын умирает раньше отца — это самое страшное. Если даже…

«Прости меня, Хьюберт, за то, что я сейчас скажу!»

— Если даже умерший сын всегда был на втором месте в его сердце!

— Что ты имеешь в виду, «на втором месте»?

— Ну, Хьюберт всегда говорил, что ты — любимчик отца.

«Это, конечно, полуправда. Но разве кому-нибудь поможет, если она расскажет, что Хьюберт в действительности сказал, что после Анны в сердце отца всегда шел Руперт?»

Руперт выпрямился:

— Хьюберт сказал тебе это? Я не могу поверить. Но отец — что он сказал?

— О, он неоднократно намекал, что любит тебя больше всех.

«После того как скажешь полуправду, какое имеет значение, если еще немного отмоешь ее, пока она не станет маленькой белой ложью».

Руперт был настолько вне себя от радости, что забылся и страстно поцеловал ее в губы. Нора не стала отчитывать его. В конце концов, они оказались в самой необычной ситуации в самое неподходящее время!..

На следующий день она, Хьюби и Джеффри уехали из Лондона в замок Хартискор. Они старались убежать от сплетников и от своей скорби. Руперт, сделав вид, что вчера между ним и Норой не было никакого разговора, пожелал им доброго пути. Он сказал, что постарается «все расчистить», пока их не будет в Лондоне. Им остается надеяться, что к тому времени, когда они вернутся, сплетни несколько затихнут и они смогут продолжать нормальную жизнь.