Ей вспомнилось где-то прочитанное индуистское изречение: «Мужчина, покупающий бриллиант, обретает кусочек вечности, но женщина, украшенная бриллиантом, озаряет себя рассветными лучами, светившими в день сотворения мира». Довольно заумно, решила она. Интересно, кто это придумал — мудрый индус или ювелир с улицы Родес?

Она понимала, что в тот момент ей просто хотелось вновь ощутить себя Хани Розен, и покупка ничего общего не имела с самим браслетом. Это было неудивительно, так же как и то, что ее теперешние раздумья по поводу раздела имущества и капиталов, сопутствующие закату и крушению блестящего брака, и шумный бракоразводный процесс ничего общего не имели с деньгами — речь шла о разрушении жизни Джошуа.

Так что же ей теперь делать? Она уже дала Сэм слово, а разводиться со своей подругой Сэм она не собиралась…


— Ты собираешься вставать, Бейб? — спросила Нора, садясь на край кровати.

— Знаешь, я себя отвратительно чувствую. — Она еще плотнее закуталась в плед. — Они ведь не звонили?

— Нет, — сказала Нора, и Бейб облегченно вздохнула, прежде чем она успела продолжить: — Я сама им позвонила.

— О нет! Ну зачем? — Бейб чуть не разревелась. — Ты говорила, что не будешь… Ты же обещала.

— Я обещала не звонить вчера вечером, сказала, что утро вечера мудренее.

— Но зачем ты вообще во все это вмешалась?

— А затем, что ни сделай я этого, Грег или твоя мать позвонят в полицию. Так себя ведут дети — убегают из дома, чтобы привлечь всеобщее внимание. Все очень расстраиваются: когда беглеца ловят, говорят ему «бедняжка» и прощают, вместо того чтобы наказать за непослушание. Но ты ведь не непослушный ребенок. Ты взрослая женщина. А если и согрешила, то только против самой себя. У тебя возникли проблемы, для решения которых требуется мужество, — иначе придется убегать снова и снова.

— Но мне страшно с ними встречаться, — проскулила Бейб. — Когда они приезжают?

— Часа через два. Так что тебе пора вставать и одеваться.

— Но разве я не могу поговорить с ними, лежа в постели?

— Ты хочешь прятаться от них под одеялом, как испуганный ребенок? Психологически это поставит тебя в невыгодное положение. Тебе следует одеться и спуститься вниз. Покажи им, что ты сильная и можешь постоять за себя.

Бейб снова всхлипнула:

— Но ты хоть побудешь со мной, Нора? Пожалуйста! — взмолилась она.

— Нет, я не могу, Бейб. Это ты должна сделать для себя сама. Иначе твои родители решат, что без меня ты можешь стать беззащитной и вновь превратишься в ребенка.

— Они станут говорить, что и всегда: если я подам на развод с Грегом, они будут на его стороне, и заявят, что я ненормальная, запутавшаяся девчонка, которая…

— На этот раз не станут. Они просто уедут. И заставят Грега уехать. Хоть я и не собираюсь принимать в этом участие сама, кое-какое оружие я тебе все-таки дам. И уверяю тебя, оно решит исход сражения в твою пользу.

Бейб широко раскрыла глаза:

— Какое оружие?

— Краткое жизнеописание твоей матери и немного информации о твоем настоящем отце. Поверь, этого окажется более чем достаточно, чтобы поставить их на место.

Бывают случаи, когда секреты других людей хранишь, как свои собственные. Но иногда эти самые люди делают подобное невозможным. И тогда, как говорит Тедди, только правда может расставить все по своим местам и принести свободу.

67

— И как вышло, что мы едем в суд не на лимузине? — стала подтрунивать над Прессом Рудманом Хани, пытаясь отвлечься от своих мыслей. Пресс использовал свой серебристый «порш», как таран: он нырял из ряда в ряд по улицам утреннего Лос-Анджелеса с изяществом, доступным только истинному уроженцу этого города. Он искусно подрезал высокомерные «БМВ» и так же искусно — скромные «хонды».

— Вообще-то я имею обыкновение прибывать к зданию суда как можно раньше и с помпой, — сказал он, рассмеявшись. — Леди должна успеть покрасоваться, да и моему собственному имиджу это идет на пользу. Но тебя я поберегу. Попробую найти какую-нибудь отдаленную стоянку и протащить тебя в зал суда незамеченной.

На секунду он отвлекся от дороги и улыбнулся ей. Она улыбнулась в ответ. Она верила Прессу. Он был известен как лучший «женский» адвокат в городе, в отличие от «мужских» адвокатов, в чьи обязанности входили защищать мужскую клиентуру от жадных жен и сожительниц, он старательно исполнял роль хорошего друга, а не адвоката в деле о разводе. И тем не менее она не находила в себе сил признаться в том, что беспокоило ее в этот момент, а именно: разрушение жизни Джошуа.

— Ты сделал все, что мог, Пресс, и каков бы ни был окончательный исход дела, я тебе очень благодарна.

Пресс вздохнул:

— Я пытался сделать все возможное. Я пытался уберечь тебя от всей этой судебной лихорадки, и мне бы это удалось, если бы Джошуа не ставил нам препятствия на каждом дюйме. Сказать по правде, как правило, мои подопечные сами мечтают оказаться в зале суда — это играет на рекламу, не говоря уже о дополнительных дивидендах, которые может принести процесс. Но в нашем случае виноват только Джошуа. Если бы он хотя бы попытался пойти нам навстречу…

Но Джошуа, конечно, и не пытался. Сама мысль о том, что она может думать о разводе, приводила Джошуа в ярость, и он не собирался уступать и десятой части того, что ей причиталось. Похоже, он так до сих пор и не понимал, почему она решила с ним расстаться. Дело не ограничивалось отсутствием взаимопонимания при разделе совместно нажитых средств. Джошуа раздавал интервью, в которых голосом, исполненным затаенной обиды, обвинял Хани Розен в том, что она укусила руку, кормившую ее в течение пятнадцати лет. «Это старая голливудская история, — произносил он с пафосом. — Я сделал из нее звезду, а она предала меня».

— Не совсем, — пробормотала она.

— Что? — спросил Пресс, паркуя свой «порш» на улице, расположенной за два квартала от здания суда.

— Да нет, ничего.

— Как ты можешь говорить «ничего» о такой блестящей парковке? — Пресс улыбнулся, обрадованный той легкостью, с какой ему удалось отыскать место для стоянки. — Это, мадам, и есть то, что называют добрым предзнаменованием. Но нам придется поспешить — через пять минут мы должны быть в зале заседаний.

Он рассчитывал войти в здание через заднюю дверь, минуя толпу, собравшуюся у центрального входа. Но дверь оказалась запертой — он пнул ее ногой, проклиная свою собственную глупость и сожалея, что не нанял пару здоровяков, чтобы сдерживать толпу, а затем повел Хани вокруг здания к главному входу.

Пока они пробивали себе дорогу через ораву приветствовавших их журналистов и поклонников, внимание толпы было частично отвлечено прибытием Джошуа. Он приехал в белом лимузине с золотыми фарами в компании своего расфуфыренного адвоката Кассиуса Бушкина, на голове у которого красовался широкополый «стетсон». С ними были помощник Бушкина и агент «Ройял Продакшнз» по рекламе. Принс отпихнул одного фотографа, а другой тем временем сунул объектив прямо под нос Джошуа, и в этот момент на какую-то секунду глаза Джошуа и Хани встретились: она увидела на его лице выражение, которого не видела никогда раньше — выражение отчаяния, достойного, но безоговорочного поражения. «Интересно, — подумала она, — какую утрату он оплакивает больше: меня или «Ройял Продакшнз»?»


— Итак, теперь тебе известно все, — сказала Нора. — Или, по крайней мере, столько же, сколько мне…

Бейб откинулась на подушки — ее лицо было белым, как кружевные наволочки.

— Я не могу в это поверить! Моя мать была Катей Маркус и была замужем за Яковом Вейсом!.. Но зачем она обманывала меня все эти годы?

Кто знает, делала Кэтрин это для себя, или для Бейб, или для них обеих? Кому это теперь важно?

— Я думаю, ей казалось, что она делает это ради тебя — хотела дать тебе соответствующее происхождение, обеспечить твою будущую жизнь.

— Не защищай ее! — В глазах Бейб мелькнула злоба. — Просто ей хотелось скрыть свое еврейское происхождение, и она стыдилась того, что была замужем за комиком по имени Джеки Уайт. Она сделала это для него — для судьи! Она сделала это для того, чтобы стать такой же, как он! А ты, Нора! Я верила тебе. Почему ты никогда не говорила мне об этом раньше?

Нора догадывалась, что сейчас должна была испытывать Бейб, — за несколько коротких минут осознать, что ты не та, кем считала себя всю жизнь, — это должно было стать для нее серьезным потрясением. Ей потребуется время, чтобы прийти в себя, а обвинения и злоба были только первой, но, вероятно, неизбежной реакцией па предстоящие изменения в жизни.

— Я не знаю точно почему. Мне трудно тебе это объяснить. Может, считала, что ты Должна узнать о своем отце не от меня. Я ведь не твоя мать — у нее, наверное, есть на твой счет какие-то свои соображения. А может, решила, что не должна брать на себя роль Господа Бога, что могу причинить этим вред тебе — вдруг тебе не следует об этом знать? Или ты сама захочешь этой правды? А иногда мне казалось, что когда ты будешь к этому готова, то сама сопоставишь все, что тебе рассказывали родители, и найдешь ответ.

— Тогда зачем ты рассказала мне об этом сейчас?

— Скажем так: меня вынудили обстоятельства. Я почувствовала, что у меня нет другого выбора, кроме как вложить в твои руки оружие, необходимое для борьбы. Но знай, у тебя выбор есть.

— У меня? — с горечью спросила Бейб. — У меня и раньше-то не было никакого выбора, так о каком выборе может идти речь теперь?

— Ты могла бы использовать это оружие как орудие шантажа, и тогда твоя проблема решена. Я уверена, твоя мать и судья скорее отступят, чем позволят всей этой истории стать достоянием гласности; а Грег, лишившись их поддержки, будет вынужден сделать то же самое — вряд ли он рискнет прослыть мужем-садистом, и выполнит все твои условия. Либо, — тут она выдержала паузу, — ты должна будешь решить эту проблему сама, без какой-либо помощи с моей стороны и без шантажа. Ты ведь знаешь себе цену: ты сильная женщина, не боящаяся постоять за себя, верящая в себя. Не имеет значения, какая у тебя фамилия: Райан, Трейси, Уайт или Вейс. Знаешь, у меня есть предчувствие, что ты можешь даже влюбиться в этот свой образ… Но придется выбирать, и только ты одна можешь сделать этот выбор. А теперь одевайся и приведи в порядок лицо. Для тебя наступает момент истины.