Сьюзен Филлипс - Блестящая девочка

Ночью она мучилась воспоминаниями о губах Джейка, о его кривом зубе, о нижней губе, которую она так любила покусывать, занимаясь любовью. Его улыбка. Она фантазировала, как он приходит к ней, обнимает и говорит, что "любит ее. Фантазии. Как в детстве про Алексея: что он приедет однажды и заберет ее, увезет домой. Она гнала эти фантазии, смотрела в зеркало и ясно видела себя. Она больше не маленькая девочка и никого не собирается просить о любви. Даже Джейка. Да, горе, свалившееся на нее, придавило, заставило одеревенеть, но не сломало ее. Она не виновата в случившемся. Джейк должен это понять, но он слишком раним, слишком слаб. Именно этого она и боялась. Причина, из-за которой она не выпалила сразу «да!», когда он попросил выйти за него замуж. Он не любил ее настолько, чтобы быть сильным.

Наконец Флер заставила себя смириться с тем, что Миконос не сумел сделать ее спокойной, сильной и уверенной, какой она хотела стать, прилетев сюда. Она реально посмотрела на вещи и поняла, что она давно не занимается бизнесом, что слишком давно" взвалила все дела на Дэвида и Уилла. Пора возвращаться в Нью-Йорк. Но Флер тянула еще несколько дней, прежде чем сняла трубку и позвонила Дэвиду, сообщив о своем возвращении.

Обратный путь оказался долгим и утомительным, и когда Флер вышла из самолета в аэропорту Кеннеди, она была совершенно без сил. Шерстяные брюки кололись, прикасаясь к облезшей от загара коже, ее мутило после болтанки над Атлантикой. Из-за легкого мелкого снега и пробки в аэропорту найти такси оказалось труднее обычного. Наконец она поймала машину, но печка в ней не работала, и Флер далеко за полночь вошла к себе в гостиную совершенно замерзшая.

В доме было сыро и почти так же холодно, как в такси. Бросив чемодан, она включила отопление и села на диван, чтобы разуться.

Потом стащила с себя брюки и почесала ноги. Не снимая пальто, пошла на кухню, налила стакан воды и кинула две таблетки «Альказельцер»[39] . Пока они растворялись, Флер раскачивалась на пятках в одних носках; от кафельного пола шел холод. Она собиралась лечь в постель, мечтая включить электрическое одеяло и не шевелиться до утра. Но решила сначала принять очень горячий душ, какой только сможет выдержать, и натереть себя лосьоном.

Она все еще ходила в пальто и сняла его только перед тем, как войти в ванную. Потом скинула свитер и нижнее белье, включила душ. Быстро вынув заколки из волос, раздвинула дверцы душа и встала под горячую воду. Через шесть часов она проснется и побежит по парку, как бы плохо себя ни чувствовала. На этот раз она не собиралась рассыпаться на куски. Каждый день она будет выдерживать заданный ритм, пока жизнь не вернется в прежнее русло.

Время залечит все. Именно так говорили Белинде пришедшие на похороны Алексея.

Флер досуха вытерлась большим мягким полотенцем, закрыла дверь ванной, оставив маленькую щель, чтобы выпустить пар. Она надела атласную ночную рубашку, отороченную кружевами, что висела на крючке рядом с душем. Она вспомнила, что забыла включить электрическое одеяло, поэтому надела еще и халат. Перепад температуры после Миконоса слишком резкий, подумала Флер. Она снова замерзла, а простыни наверняка холодные как лед.

Перешагнув через кучу снятой одежды, она толкнула дверь ванной, порылась в карманах, нашла поясок и запахнула халат.

Странно. Ей казалось, что она включила свет в спальне. Боже, как холодно! Окна дребезжали от ветра. Почему же печка… И тут она закричала.

— Леди, стой там, где стоишь, и не шевелись.

Крик застрял в горле Флер.

Он сидел в кресле, в дальнем конце комнаты; было видно только его лицо в свете, падавшем из открытой двери ванной. Губы его едва шевелились, когда он говорил.

— Делай то, что я прикажу, и тогда никто не пострадает.

Флер отступила назад, потом еще на шаг к ванной, еще на один. Он поднял руку, и она увидела направленное на Нее серебристое дуло пистолета.

— Нет, слишком далеко, — сказал он.

Ее сердце подпрыгнуло в горло.

— Пожалуйста…

— Ну давай.

Она не сразу поняла, о чем он. Потом догадалась.

Она быстро разжала мокрые руки, в которых был поясок халата.

— Теперь халат.

Флер не двигалась. Он поднял пистолет и прицелился ей в грудь.

— Ты же сумасшедший, — выдохнула она. — ;Ты же…

Раздался металлический щелчок.

— Снимай.

Она быстро распахнула халат, он соскользнул с нее. Ткань, падая к ногам, тихо зашуршала.

Он еще приподнял дуло.

— Распусти волосы.

— Боже мой… — Руки ее взялись за заколки. Когда волосы распустились, капли воды упали на оголенные плечи.

— Хорошо, Очень хорошо. А теперь и рубашку.

— Нет… — взмолилась она.

— Сперва опусти бретельки. По одной.

Флер опустила первую, потом остановилась.

— Продолжай. — Он резко взмахнул пистолетом. — Делай что говорят.

— Нет. — Она покачала головой.

Он выпрямился в кресле.

— Что ты сказала?

— Ты слышал.

— Не зли меня, училка.

Флер прижала руки к груди, закрываясь.

«Черт, — подумал Джейк, — а что я теперь должен делать?»

Он положил «кольт» с перламутровой ручкой на стол возле кровати и пошел к ней. Кожа Флер была холодная как дед; Он распахнул парку и прижал Флер К своей фланелевой рубашке.

Она всхлипнула.

— Эй, ты что, плачешь? — Джейк почувствовал, как она кивнула, прижавшись к его щеке, — Прости, дорогая. Я не собирался доводить тебя до слез. Кажется, я неудачно выбрал время, да?

Она покачала головой, не пытаясь выяснить у него, откуда он узнал про ее фантазии.

— Просто мне показалось, что так интереснее. Знаешь, я никак не мог решить, что скажу, когда увижу тебя.

Она заговорила, уткнувшись в рубашку Джейка:

— Ты не можешь доверить Калибру наши проблемы, Джейк.

Мы должны решать их сами.

Он приподнял ее подбородок.

— Пора научиться отличать фантазии от реальности. Калибр — киногерой. Я люблю его играть. Он позволяет мне спускать агрессивность. Но он не я. Я ведь тот, кто боится лошадей.

Ты забыла?

Флер посмотрела на Джейка.

— Ну давай, а то замерзнешь. — Джейк повел ее к постели, откинул одеяло, а когда Флер залезла под него, он снял парку и ботинки и лег рядом с ней в рубашке и джинсах. — Твоя печка, наверное, испортилась. Здесь холоднее, чем на улице.

Она потянулась, чтобы включить свет.

— Почему ты не отвечал на мои звонки? Я с ума сходила.

— Прости, Цветик. Повсюду была пресса, я чувствовал, что задыхаюсь. Много чего вспомнилось из старого, оно буквально взяло меня за горло. В тот момент я очень злился.

— Ты же понял, что это дело рук Алексея, правда?

— Мне бы хотелось сказать «да», но пара дней ушла на то, чтобы успокоиться и все выяснить. Я до сих пор не понимаю, как ему удалось.

— Он сфотографировал рукопись, когда мы гуляли по берегу океана в тот день. Я нашла негативы после его смерти.

Он резко повернулся к ней.

— Что ты с ними сделала?

— Сожгла, конечно.

— Проклятие!

Флер посмотрела на Джейка, не веря своим ушам.

— Надо было сначала поговорить со мной. Вот и все.

Флер ничего не могла поделать с собой. Она рывком натянула на голову одеяло и закричала. Потом затихла, а Джейк стянул с нее одеяло и опустил ниже подбородка.

— Просто много придется переписывать. — Пухлая нижняя губа Джейка еще сильнее выдалась вперед. — Конечно, ты же не могла ожидать, что я слишком обрадуюсь.

Флер кивнула на «кольт».

— Он заряжен?

— Конечно, нет.

— Слушай, если ты понял, что это Алексей, почему тогда…

Он привлек ее к себе еще ближе и губами зарылся в волосы.

— Ты забыла, как я умею осуждать тебя за все, с чем сам не могу справиться?

— А почему ты все же передумал?

— Кисеи скажет тебе, что из-за нее. Она вернулась после медового месяца. Боже, как эта женщина умеет ругаться! Саймон угрожал, что пойдет в газеты и заявит, что я гомик. Майкл меня ударил.

Флер дерзко посмотрела на Джейка, и он поднял руки, сдаваясь.

— Но я не тронул его, видит Бог. — Он снова притянул Флер к себе в объятия. — Даже какой-то кретин по имени Барри Ной наезжал на меня.

— Ты шутишь.

— Бог свидетель. — Он гладил ее по волосам. — Ты хоть имеешь понятие о том, сколько народу тебя любит?

Она снова заплакала. А он продолжал что-то говорить. И ерошить ее волосы.

— Я был в совершенно расстроенных чувствах, когда меня нашла Белинда. Но она знает жизнь, твоя матушка. Она посмотрела на меня своими синими глазами и сказала, что я самая яркая звезда в Голливуде и отталкиваю единственную в мире женщину, которая достаточно хороша для меня. — Он покачал головой — Слушай, Цветик, но никто, ни один из этих лезущих не в свои дела сукиных сынов не имел понятия, где тебя искать. — Он вздрогнул. — До тех пор, пока Дэвид Беннис не позвонил вчера, я думал, что потерял тебя навсегда. Боже мой. Миконос! Да кто, черт побери, едет сейчас на Миконос? Честное слово, если ты когда-нибудь вот так от меня убежишь…

— Это я-то?

Он так сильно прижал ее к груди, что она подумала: ребра сейчас хрустнут.

— Извини, Цветик. Мне очень жаль, детка. Когда та статья появилась, я был вне себя. Как будто проснулся в каком-то ужасном кошмаре и обнаружил, что это реальность, а не сон. Я почувствовал себя так, словно меня изнасиловали. Все пытались меня достать. Содрать шкуру. Добраться до костей. Пресса — это стая стервятников. Только одного человека я мог во всем винить — тебя.

Но пока я обвинял тебя, я так в тебе нуждался, что казалось, умерла часть меня. Тогда-то я совершенно ясно понял я должен сделать все, чтобы тебя вернуть.

Флер вытерла лицо его фланелевой рубашкой.

— Потом пошли письма. Они слетались ко мне со всей страны.

Писали парни, которые были во Вьетнаме и не могли вытравить эту страну из своей души. Они писали про то, что случилось с ними.