И скоро события покажут, что он был прав.


А в Вашингтоне, который казался почти совершенно вымершим, потому что много горожан отправились смотреть на ход сражения, группа людей спокойно стояла весь день перед казначейством, прислушиваясь к отдаленной пушечной канонаде, доносившейся с места битвы примерно в тридцати милях к юго-западу. После посещения церкви президент Линкольн ознакомился с неофициальными телеграммами, которые поступали с поля сражения. Затем он поехал в гостиницу «Крушет» на пересечении Шестой и улицы Д, чтобы нанести визит верховному командующему армией Соединенных Штатов, генералу Уинфилду Скотту. В молодые годы Уинфилд Скотт разгромил англичан в 1814 году. Будучи уже почти стариком, он нанес поражение мексиканцам в 1848 году.

Но в июле 1861 года отечный подагрик Уинфилд Скотт не мог уже удержаться в седле. Но он все еще оставался героем северян, и большинство американцев считали, что с ним не сравнится ни один офицер Юга.

Когда президент приехал к гостинице «Крушет», названной по фамилии французского поставщика, являвшегося одновременно лучшим поваром Вашингтона, именно там генерал Скотт расположил свой штаб — старик развил свой утонченный вкус в лучших ресторанах Парижа и мог часами говорить о том, как правильно готовить черепаху, — генерал спал.

Главнокомандующего разбудили, и генерал Скотт сказал президенту, что сражение «идет хорошо».

И опять отправился спать.


— Сэр, они бегут! — завопил ординарец, галопом прискакав к штабу Боргарда в пять часов пополудни. — Янки поджали хвост и побежали обратно в Вашингтон!

— Йи-вау! — взвыл от восторга Клейтон.

Генералы Боргард и Уитни просияли.

— Они отступают? — спросил Боргард.

— Это не отступление, сэр, это разгром.

— Черт подери!

— Сэр, — Клейтон отдал честь своему тестю. — Прошу разрешения поехать на место сражения и посмотреть обстановку?

Генерал Уитни заколебался. Если что-нибудь стрясется с Клейтоном, Шарлотта никогда ему этого не простит, не простит и жена — Элли Мэй.

— Ну…

— Сэр, пожалуйста! Может быть, это решающая битва всей войны! Я должен увидеть ее!

— Ладно, молодой плут. Но соблюдай осторожность! Если ты наткнешься на пулю янки, Шарлотта будет безутешна.

Клейтон оскалился.

— Нет такой пули у янки, которая угналась бы за Клейтоном Карром. — Йи-вау!

Схватив ружье Энфильда — точно такое же ружье, из-за которого начался мятеж в Индии четыре года назад и которое теперь приняли на вооружение конфедераты, на чем английские производители страшно нажились, — он побежал к своему коню, прыгнул в седло и понесся вниз с холма к полям, простиравшимся до ручья Булл Ран.

Перед ним на узкой проселочной дороге образовался один из страшнейших заторов. К Вашингтону разом устремились все кареты любопытных и конгрессменов, перемешавшиеся в одну кучу с отступавшей федеральной артиллерией, бегущей пехотой и скачущей кавалерией. Но Клейтону не привелось увидеть это.

Он увидел тела — трупы конфедератов и федералистов, тела молодых людей, распростертые под июльским солнцем в причудливых позах неожиданно наступившей смерти, свалившиеся возле деревянных столбов и железнодорожной ограды. Они валялись вверх лицом в ямах и лицом вниз на полях, согнув ноги в грубых башмаках, раскинув в стороны руки. Сраженные пулей, они застыли в страшном танце смерти.

Клейтон не заметил полуживого снайпера янки, прятавшегося за деревом перед ним. У того еще оставался один патрон, и стрелок горел желанием увести с собой на тот свет хотя бы еще одного бунтовщика Джонни. Он прицелился в Клейтона и выстрелил.

Быстрая пуля янки все же достала Клейтона. Она пронзила его левое бедро. Завопив от боли, он свалился с лошади на горячую землю вытоптанного кукурузного поля. На мгновение он подумал, что погиб, настолько сильной оказалась боль. Потом, сообразив, что все еще жив, он с трудом сел и осмотрел ногу. Серые брюки, которыми он так гордился, пропитались кровью. Клейтон в горячке не заметил, что пуля раздробила его бедренную кость на несколько осколков.

Именно в этот момент он потерял сознание от невыносимой боли и жары.


Самый прожженный политик Англии смотрел, как Сибил наливает чай из серебряного с чеканкой чайника. Бенджамин Дизраэли прикидывал в уме, чего она добивается. Они сидели в гостиной Понтефракт Хауза в Лондоне через три дня после сокрушительного для северян сражения на ручье Булл Ран близ города Манассас.

— Я глубоко признателен за ваш щедрый денежный взнос, — сказал Дизраэли, когда Сибил подала ему чашечку чая. — Считается, что тори является партией крупных земельных магнатов, но от миллионеров чрезвычайно трудно получить какие бы то ни было взносы. Но ваш чек, который свалился будто бы с неба, вдвойне приятен, потому что позволил мне познакомиться с одной из самых привлекательных дам Лондона.

— Вы мне льстите, мистер Дизраэли, — отозвалась Сибил, глядя на худощавого, довольно сутулого мужчину с черной козлиной бородкой и сальными черными кудряшками, свисавшими с лысеющего черепа на лоб. — Но эта лесть приятна любой женщине.

— Я считаю, что лесть, даже если она неискренняя, является полезным орудием в жизни и совершенно обязательным средством для политических деятелей. В вашем же случае, поверьте мне, моя лесть совершенно искренна. Но я знаю также… — Он сделал паузу, отпил чая, изучающе глядя в лицо Сибил своими цепкими черными глазами, — …что прекрасные маркизы обычно не посылают чеки по тысяче фунтов политическим партиям из чисто альтруистических соображений.

Пятидесятисемилетний Дизраэли славился коварством и слыл скользким типом. Он не считался в полной мере «англичанином», это было любезной формой дать понять, что он еврей. Только три года назад открылся доступ нехристианам в палату общин, что, впрочем, не касалось Дизраэли, потому что еще мальчиком он был крещен по обряду англиканской церкви. Однако на более поздних этапах своей карьеры он голосовал вопреки установкам своей партии, идя на большой политический риск, чтобы снять запрет относительно нехристиан и тем самым дать возможность пройти в палату общин своему другу, барону Лионелю де Ротшильду. Он и стал первым иудеем, который, не изменяя своей религии, оказался в палате общин. Все это, а также то, что он писал романы, обеспечило ему репутацию «скользкого» человека — писать романы тоже считалось недостойным англичанина.

— Вы правы, мистер Дизраэли, — заметила она. — У меня имеются корыстные мотивы. Поскольку вы дорожите своим временем, разрешите мне объяснить их вам. — Она помолчала. — Кажется, кардинал де Рец сказал: «Нет ничего важнее в мире, чем данный решающий момент…»

— «…и умение правильно использовать этот момент является образцом поведения», — закончил Дизраэли цитату. Они оба с удовольствием отметили взаимную эрудицию. — В своей жизни я руководствуюсь и этим девизом.

— Думаю, что сейчас наступил именно такой «решающий момент» для меня и моего мужа. Короче говоря, мне хочется, чтобы мой муж занялся политической деятельностью. Конечно, у него есть недостатки, о которых вы, несомненно, знаете. Будучи бедным родственником де Веров, он не получил должного образования, хотя в течение нескольких последних лет он нанимал репетиторов, чтобы исправить этот недостаток.

— Образование может оказаться слабым местом для политика. Невежество имеет в глазах избирателей определенную притягательную силу.

— Да, пожалуй. Но мой муж обладает рядом достоинств. Он хорошо известен — даже знаменит, если не скромничать. Он нравится английской общественности. Он молод и респектабелен. Он крупный землевладелец и чудовищно богат. Мне представляется, что он должен принять участие в управлении этой страной, но нуждается в руководстве — в политическом наставнике, если так можно выразиться. Осмелюсь предположить, что он нуждается в ком-то, подобном вам.

— Теперь льстите мне вы, леди Понтефракт. Но должен напомнить вам, что я возглавляю лояльную оппозицию Ее Величеству. Вам скорее следовало бы обратиться к лорду Пальмерстону, который смог бы вознаградить вашего мужа какой-нибудь подходящей государственной должностью.

— Но моему мужу импонируете вы, мистер Дизраэли. Он о вас самого высокого мнения и восхищается вашей концепцией «романтического торизма», когда Англией управляет аристократия, но такая аристократия, которая заботится о бедняках и неудачниках, аристократия с совестью.

Он поставил на столик свою чашечку.

— Вы восхищаете меня, леди Понтефракт, и я теперь испытываю еще большее желание познакомиться с вашим выдающимся мужем. Однако его частые поездки в Шотландию помешают серьезной политической карьере.

— Именно его частые поездки в Шотландию я и пытаюсь прекратить, — сухо заметила она.

Некоторое время он смотрел на нее молча. Потом рассмеялся, сначала тихо, а потом захохотал. Наконец вынул из кармана белый платок и вытер глаза.

— Ах, моя дорогая леди Понтефракт, — выдохнул он с присвистом, — вы мне очень нравитесь… чрезвычайно.

— Пожалуйста, мистер Дизраэли, называйте меня Сибил.

— А вы, дорогая Сибил, должны называть меня Диззи.


— Должен огорчить тебя, сынок, — сказал хирург. — Твоя бедренная кость раскрошена пулей, и если мы не отнимем эту ногу как можно скорее, то начнется гангрена.

Клейтон лежал на дощатом лежаке в переполненном больничном шатре, который был поставлен конфедератами рядом с полем сражения недалеко от Манассаса. Его тошнило от духоты и вони даже несмотря на нестерпимую боль в ноге.

— Нет, — прошептал он. — Пожалуйста, док, только не ногу…

— У нас нет выбора, сынок. Отнесите его в операционную палатку, — приказал он своему ассистенту. — Дайте ему виски, пусть напьется. Ампутацию проведем через час.