Сидевшая на кровати Лиза попыталась сохранить видимость спокойствия.

— Значит, мне придется предстать перед судом? — спросила она.

— Боюсь, что да. Я надеялся, что аболиционисты в конгрессе поддержат меня, но сенатор Уитни оказался чертовски влиятельным, и он решил досадить вам. Ему известно, что вы переводили деньги на Север аболиционистам.

— Какие у меня шансы быть оправданной?

Билли придвинул стул к ее кровати и сел.

— Мне неизвестно, какого рода дело Корона имеет против вас. Но я следил за судебным разбирательством Маделейн Смит в Шотландии…

— Кто такая Маделейн Смит?

— Это хорошо воспитанная молодая дама из Глазго, которую обвинили в том, что она отравила своего любовника.

— Вероятно, она была не очень хорошо воспитана.

— Да, пожалуй, не очень. Как бы там ни было, но в английском законе имеется любопытное положение, согласно которому обвиняемый не может давать показания. Это прекрасно сыграло на руку Маделейн Смит. Она не могла давать показания в свою собственную защиту, и присяжные заседатели вынесли приговор: «Не доказано». И ее отпустили. Такое же положение может быть применено и в вашем случае.

— Тогда все будет зависеть от показаний Стрингера Макдафа, потому что он очевидец.

— Что, по вашему мнению, он может показать?

Она припомнила ту ужасную ночь в коттедже, вспомнила, как быстро Макдаф решил спасти свою собственную шкуру и незамедлительно сообщить все полиции. Она взглянула на люльку.

— Думаю, — медленно произнесла она, — мне лучше скрыться из этой страны. — Она обратилась к Билли: — Как вы думаете, сумеете ли вы устроить мой отъезд вместе с Амандой в Мексику?

Билли встал.

— Боюсь, что это невозможно, — ответил он.

— Почему?

Он подошел к двери и отворил ее. Она увидела за дверями двух стражников.

— Проделки сенатора Уитни, — сказал Билли, опять затворив дверь. — Ему удалось убедить министра юстиции взять вас под стражу.

Лизу охватил ужас.


— Лиза Кавана, должно быть, вопит от возмущения, — прокаркала Элли Мэй Уитни, когда вышла на крыльцо своего дома на плантации «Фсарвью». — Послушай, какие даст заголовки «Ивнинг стар»: «Миссис Кавана выдается Англии под стражей». — Она подала экземпляр вашингтонской скандальной газеты своему мужу, который сидел в кресле-качалке.

— Да, издатель сказал мне, что собирается просто распять се на своих страницах, — отозвался Пинеас, вынимая свои очки в золотой оправе, чтобы прочитать эту статью. — Полагаю, что миссис Кавана скоро будет болтаться на виселице. И она это вполне заслужила.

— Клемми Деври продолжает утверждать, что между Лизой и этим рабом ничего не было, но если хочешь знать мое мнение, то я в этом не сомневаюсь. Ее собственная сестра сказала, что она аморальна. Любопытно, знал ли Джек Кавана, что она забеременела от другого? Бедняга Джек! Если бы он женился на порядочной, честной виргинской девушке вместо какой-то дряни из Европы, он бы и сейчас был жив и счастлив.

Она посмотрела на прекрасный луг, сбегающий к реке Раппаханок, которая текла мимо дома на плантации «Фсарвью» примерно в десяти милях к югу от Фредериксбурга. Здешний дом, по общему мнению, считался одним из самых красивых особняков на плантациях Виргинии. Как и на плантации «Эльвира», на «Фсарвью» разводили главным образом табак. Но, в отличие от Джека, сенатор построил на своей земле фабрику, где рабы под присмотром белых рабочих превращали высушенный табак в сигары, нюхательный порошок, «закрутки» жевательного табака и, во все возрастающих количествах, в сигареты. На равнинных полях работало более двухсот рабов, которые сеяли, подрезали, пропалывали, убирали урожай, складывая в кипы просушенные табачные листья. Но Пинеас через жену был связан с другой важнейшей культурой Юга — с Его Величеством Хлопком. Обе культуры отличались огромной трудоемкостью, поэтому Уитни относились к фанатичным приверженцам рабства. И когда Лиза стала выступать в поддержку аболиционистов, они, естественно, стали ее ярыми врагами.

— В статье хорошо расчихвостили ее, — заключил Пинеас, откладывая газету в сторону.

— Ты действительно думаешь, что ее повесят? — спросила Элли Мэй.

— Постараюсь добиться этого, — ответил Пинеас. — Миссис Кавана дает нам, рабовладельцам, прекрасную возможность дискредитировать аболиционистов. Я продумал план того, как гарантировать вынесение ей обвинительного приговора. Завтра я еду в «Карр-Фарм» и переговорю об этом Брендоном. Нельзя пускать такие вещи на самотек.

— Думаю, что ты прав, — согласилась Элли Мэй, толком не понимая, что имел в виду муж. — Кстати, Шарлотта пишет из школы, что получает красивые поэтические послания от Клейтона Карра, из Принстона. У меня создается впечатление, что он созревает для того, чтобы сделать ей предложение. Как бы ты отнесся к тому, чтобы Шарлотта вышла за него?

— Ну, мне бы это доставило огромное удовольствие. Ты знаешь, мне нравятся сыновья Карра — и всегда нравились. Клейтон и Зах — отличные ребята. Они хорошей породы и надежные южане. Я был бы просто счастлив, если бы Шарлотта влюбилась в Клейтона. Но они не выкинут чего-нибудь неожиданного?

— Ну, нет. Они подождут, пока Клейтон закончит университет. Мне тоже нравятся Карры, хотя они небогаты…

— Не в деньгах счастье, Элли Мэй. Важнее порода. Воспитание и верность нашему образу жизни.

К дому подъехал и сошел с коня надсмотрщик, мистер Макнелли, толстый, бородатый мужчина. Он подошел к ступенькам крыльца и, глядя на Элли Мэй, притронулся пальцами к краю своей шляпы.

— Добрый день, миссис Уитни, — поприветствовал он ее. — Хорошая установилась погода, не правда ли?

— День добрый, мистер Макнелли. Да, пока что весна нас радует погодой.

— Простите, сенатор, но в квартале возникли небольшие неприятности.

— Какого рода?

— Мальчишку Такера поймали на воровстве — утащил цыпленка.

— Кажется, это уже не в первый раз?

— Верно, сэр. Мальчишка нечист на руку. В прошлом месяце мы поймали его, когда он воровал турнепс с большого склада. Тогда я его высек, но, похоже, ему это не послужило уроком.

— Ну, тогда его надо выпороть так, чтобы до него дошло, как ты думаешь? — Сенатор улыбнулся. — Дай ему сто розог, потом посоли. Пусть денек повисит на привязи. Это его научит.

— Не сын ли Сары этот Такер? — спросила Элли Мэй.

— Ее, мадам.

— Она моя лучшая прачка, Пинеас. Я не хотела бы огорчать ее.

— Если это огорчит ее, тем хуже, — коротко заметил муж. — Она сама должна внушать ему христианское поведение, хотя, видит Бог, их трудно научить хотя бы чему-нибудь. Выполняй, мистер Макнелли. Накажи провинившегося.

— Слушаюсь, сэр.

Притронувшись опять к краю шляпы, неуклюжий надсмотрщик спустился со ступенек веранды и сел в седло. Когда он отъехал, Элли Мэй вошла в дом, оставив мужа одного сидеть в кресле-качалке. Выдался замечательный апрельский день, просторные лужайки «Феарвью» сочно зеленели после обильных весенних дождей. Под высокими дубами высыпали кучки ярко-красных и розовых цветов. Большой кирпичный дом представлял собой своего рода архитектурный шаблон с белыми колоннами и портиком. Но тем не менее дом производил эффектное впечатление, и из него открывался потрясающий вид на спуск к неторопливым водам реки Раппаханнок. Пинеас был доволен собой — он находился в зените своего влияния в Вашингтоне, а табачная плантация приносила ему настоящее состояние. История с Лизой в своем роде была вишенкой наверху порции сливочного мороженого с фруктами. Он дремал, над его головой жужжала муха, когда его вдруг пробудил отдаленный вопль. Он привстал и увидел, что к дому бежит черная женщина. На ее голове был цветной платок в горошек, одета она была в черное платье с белым фартуком.

— Масса! Масса! — истошно вопила она.

— Что за шум? — проворчал сенатор.

Из дома вышла Элли Мэй.

— Это Сара, — объяснила она.

— Масса, пожалуйста… они убивают моего мальчика! Пожалуйста, масса, остановите порку… они убивают Такера! О Господи, пожалуйста, масса… Такер хороший мальчик… пожалуйста!

Женщина, рыдая, остановилась у веранды, в отчаянии сжав прижатые к груди руки.

— Я же сказала тебе, что она огорчится, — вздохнула Элли Мэй.

— Прекрати этот шум! — приказал Пинеас, вставая со своей качалки и подходя к перилам веранды.

— О, пожалуйста, они в кровь испороли всю его спину! Такеру всего семнадцать… Мистер Макнелли засечет его до смерти!

— Тихо! — рявкнул Пинеас. — Проклятая баба, прекрати этот адский гвалт! Твой сын вор и заслужил наказание.

— Он просто украл одного цыпленка, масса… он такой голодный…

Элли Мэй, нахмурившись, подошла к мужу.

— Сара, — обратилась она к женщине, — ты поднимаешь истерику по пустякам.

— Пустякам? — прошептала женщина. — Моего сына секут до смерти! О, пожалуйста, хозяйка. Вы тоже мать… пожалуйста…

Элли Мэй почувствовала себя неловко. Она обратилась к мужу:

— Мы же не станем увечить этого парня, — сказала она.

Пинеас казался раздосадованным.

— Вы, бабы, чересчур мягкотелые, — в сердцах выпалил он. — Вы портите этих черномазых! Хорошо, женщина, — обратился он к Саре, — я поеду в ваш квартал и прекращу порку. Но смотри, чтобы отныне и впредь твой сын вел себя как следует.

— Да, конечно, масса. Спасибо, масса. Вы хороший человек, масса, добрый.

— Я — глупец. А теперь убирайся, занимайся своим делом.

— Слушаю, масса.

Вытирая слезы фартуком, Сара торопливо пошла прочь от дома. Ругаясь, сенатор сошел с веранды и направился на конюшню.

Квартал рабов находился в полумиле от большого дома. Он был разбит в открытом поле, рядом с лощиной, и представлял собой три ряда жалких однокомнатных лачуг, которые были построены из бревен, оштукатурены глиной с прокладками из лошадиного ворса, а торчащие вверх трубы — из прутьев, смазанных смолой и дегтем. Крыши были покрыты кровельной дранкой, а в отдельных случаях белой жестью. Повсюду без присмотра бродили куры, собаки и кошки, голая земля вокруг забросана мусором. Несло страшной вонью, потому что уборных не было. Толпа испуганных рабов молча наблюдала, как мистер Макнелли стегал кнутом по голой, окровавленной спине черного подростка. Белые охранники стояли, держа ружья наготове.