— Вы в чем-то правы. Давайте скажем так: думаю, что моя жена — настоящая дама, женщина утонченная и благородная.

— Но вы не ответили на мой вопрос. Любите ли вы ее?

Адам вздохнул.

— Я восхищаюсь ей, — наконец произнес он. — Я уважаю ее. Меня даже влечет к ней.

— Но любите ли вы ее?

— Я… Нет, — наконец сознался он. — Нет, думаю, я не люблю ее.

— Тогда почему же вы на ней женились?

— Женщина, которую я действительно люблю, куда-то пропала. Боюсь, что я потерял ее навсегда.

— Кто она такая?

— Девушка, которую я знал с раннего детства. Очень дорогой и близкий мне человек. Поверьте мне, Эмилия, я не горжусь тем, что сделал. Я женился на Сибил, будучи уже влюбленным, и она это знает. Думаю, что это ее ужасно задело. И виноват в этом только я. Единственное, что я сделаю, когда возвращусь в Англию, — это постараюсь как-то вознаградить ее за это.

Эмилия испытала чувство удовлетворения. Если Адам не любит свою жену, что она и подозревала, тогда за него можно побороться. И ничего на этом свете Эмилия Макнер не хотела больше, чем любить Адама Торна.


На следующее утро они продолжили путь в Лакнау, пытаясь преодолеть как можно большее расстояние в прохладные часы. Но не проехали они и сорока минут, как натолкнулись на вызывающее ужас свидетельство того, что могло бы накануне произойти и с ними. Они проезжали через жаркую, пыльную равнину Уттар Прадеша, когда увидели в небе стаю стервятников. Когда они подъехали к перевернутой на бок карете, Адам предупредил ее:

— Это зрелище может быть не из приятных.

На вымазанном сажей лице Эмилии был ужас. Они подъехали поближе и увидели на земле рядом с каретой растерзанные тела. Лошадей не было.

— Не смотрите, — предупредил Адам.

— Нет, я хочу посмотреть.

Стервятники, которые клевали один из трупов, теперь расправили широкие крылья и взлетели в воздух. До Адама донесся отвратительный запах. Они подъехали достаточно близко, чтобы насчитать четыре трупа, на которых гнездились кучи черных мух. На спине лежала англичанка примерно тридцати лет, глаза безжизненно уставились на солнце, горло перерезано, кровь залила черный сатин. Рядом с ней лежала женщина помоложе, возможно сестра или соседка, которая спасалась от насилия. У нее были отрезаны нос, уши и груди. Рядом с ними лежали тела двух детей — мальчика и девочки, — возможно, семи или восьми лет, одетые в богатые одежды. Обе светловолосые головки детей были отсечены.

— Господи милостивый, — прошептала Эмилия.

— Я бы не удивился, если бы узнал, что все это сделала шайка вчерашних бандитов, — заметил Адам. Он вспомнил взгляд вожака, когда тот провел пальцем по его щеке.

— Да, — подтвердила Эмилия. — С нами могло случиться… то же самое.

Над ними бесшумно кружили стервятники.


— Грязные побирушки, — выругался капитан Бентли Брент из пятьдесят третьего туземного полка пехоты. Здоровяк с бородой, кадровый офицер, который приехал в Индию вместе с Адамом на «Юпитере», стоял на крыше одного из армейских бараков и рассматривал через бинокль пламя и дым, поднявшиеся над Каунпуром в миле от военного городка. — Они жгут европейские кварталы.

— Да, и одному Господу известно, что они делают с европейцами, капитан, — отозвался лейтенант Ангус О'Гилви, белокурый уроженец Глазго, который стоял рядом и тоже смотрел в бинокль.

— Проклятый Уилер! — воскликнул Брент. — Ну, разве можно было довериться Нана Саибу. Позволить ему и его проклятым головорезам взять под охрану казначейство только потому, что у нас мало людей… Я сказал ему, что он помещает раковую опухоль прямо в кишечнике Каунпура.

Час назад пришло сообщение о том, что Нана Саиб перешел на сторону мятежников в Каунпуре, предал генерала Уилера и англичан, которым он лживо клялся в верности. Укрепленный военный городок состоял из двух главных казарм красного кирпича, каждая вместимостью по сто человек. Одна казарма была с покатой крышей, другая, на которой стояли Брент и О'Гилви, — с плоской, выложенной плитками. Наряду с несколькими другими хозяйственными зданиями, в городке виднелись несколько незаконченных бараков, окруженных хлипкими лесами из бамбука. Весь городок был окружен рвом и четырехфутовым земляным валом, работы на котором еще не были завершены. Городок разбили на открытом месте, на песчаной равнине, к востоку от Каунпура, примерно в миле от реки Ганг. Все в Каунпуре знали, что город находится на грани бунта, и поэтому слабо укрепленный военный городок, открытый со всех сторон и законченный лишь наполовину, считался самым ненадежным местом для европейцев. В течение нескольких дней из Каунпура шел поток людей, ищущих безопасности в бараках военного городка. Мужчины, женщины и дети, неся с собой посильное количество провианта, теперь забили бараки, надеясь отсидеться здесь во время мятежа под защитой индийской армии — или тех ее остатков, которые еще сохранили лояльность. В качестве одного из старших офицеров городка Бентли Брент наблюдал за толпами сбитых с толку, запуганных людей, которые тянулись по равнине под безжалостно палящим солнцем, и предчувствовал неладное. Он знал генерала Уилера как удивительно благодушного человека, который передал Нана Саибу не только казначейство, но и сделал запасы всего на двадцать пять дней. Он был уверен, что «неприятности» дольше не продлятся. Жена генерала была из местных жительниц, и это создавало у него фальшивое чувство безопасности. Бентли Брент определенно считал Уилера круглым идиотом.


В Каунпуре на главной улице города Кандни Чоук Нана Саиба приветствовали как героя сотни туземных жителей. «Нана Саиб! Нана Саиб!» — скандировали они снова и снова, водоворотом кружась вокруг его коня, поднимая вверх сжатые кулаки, а чаще всего ружья и сабли. На жаркой, забитой народом улице попахивало бойней. Торговцы шелком и серебром, магазины которых выходили на Кандни Чоук, стояли в дверях своих лавок или под навесами витрин, и кричали вместе с другими. Нана Саиб, одутловатое, вспотевшее лицо которого разгорелось от возбуждения, помахал руками, призывая к тишине. Через некоторое время шум несколько стих, и он смог говорить.

— Пришло время, — заорал он, — снова объявить священную Индию нашей землей. — Рев одобрения. — Пришло время, — продолжал он, — прогнать шакалов опять в Англию или отправить их к праотцам!

— Смерть им! Смерть! — взревела толпа, многие участники которой все еще оставались в форме индийской армии, хотя большинство сорвали знаки принадлежности к пехоте или кавалерии, а также свои колодки и медали. Бывший сержант с устрашающими усами выскочил из магазина, таща за собой португальского торговца, который безуспешно пытался вырваться из рук сипая.

— Нана Саиб! — завопил торговец, которому можно было дать лет сорок и который был таким же толстым, как самостийный махараджа Битура. — Вы знаете меня, Нана Саиб! Я продавал вам английский мармелад, который вы так любите! Спасите меня, великий человек!

Нана Саиб, сидевший на коне, скосил глаза на кричавшего.

— Да, я знаю тебя, — крикнул он в ответ. — И признаюсь, что люблю английский мармелад. Но клянусь именем богини Кали, что с этого момента никогда больше не притронусь и английскому мармеладу, не возьму в руки английское мыло, не куплю какие бы то ни было английские продукты, пока не сдохнет последний англичанин в Индии, включая их женщин и детей. Смерть им всем! Что же касается тебя, португальская собака, — прощай!

Он провел пальцем по своему двойному подбородку. Толпа загоготала и засвистела, когда сипай выдернул из ножен свою саблю и тут же рассек горло торговца, который свалился замертво, обдав мундир убийцы своей кровью.

— Смерть! — взвизгнул Нана Саиб, потрясая кулаком. — Смерть неверным!

— Смерть всем неверным! — эхом отозвалась толпа.

— А теперь отправимся в военный городок и перебьем там всех английских шакалов!

— Нана Саиб! Нана Саиб! Нана Саиб!

Скандирующая толпа рванула вперед, людской поток потек по Кандни Чоук, как прорвавшая плотину река устремляется в пропасть ущелья.


В отличие от Каунпура, который был построен сравнительно недавно как пункт расположения гарнизона Ост-Индской компании и был лишен каких-либо достопримечательностей, огромный город Лакнау, расположенный примерно в восьмидесяти милях к востоку, олицетворял архитектурную и историческую ценность. Адам и Эмилия, сидя на конях, осматривали панораму этого города, насчитывавшего свыше шестисот тысяч жителей, который раскинулся на территории в двенадцать квадратных миль по берегам реки Гунди. Они оба были просто ослеплены представшей перед их глазами красотой. Открывшиеся холмы венчались великолепными дворцами, храмами и минаретами, сверкавшими золотыми с голубым куполами.

— Папа говорил, что Лакнау является колыбелью сипаев, — сказала Эмилия, — потому что многие из них родом из Оудха.

— Что за Оудх? — спросил Адам, сгоняя муху со своего носа.

— Когда-то так называлось королевство — Королевство Оудх, а Лакнау был его столицей. Но в прошлом году мы его аннексировали и выкинули короля и всю его семью из дворца, который, по словам отца, королю совершенно не нравился.

— Могу себе представить.

— Теперь этот город стал столицей Уттар Прадеша. Посмотрите-ка на эти великолепные ворота.

Она указала на огромные желтоватые ворота, весьма величественного вида. Центральная арка, соединявшая два стройных минарета, взметнулась на высоту в шестьдесят футов. Все это было окружено красноватой зубчатой стеной, протянувшейся вокруг всего города. Это были Римские ворота, или, по-местному, Руми Дарваза, которые были точной копией ворот в Стамбуле.

— Вы говорили, что главным комиссаром здесь является сэр Генри Лоуренс, — напомнил Адам. — Можно ли ему доверять?