— Думаю, ты права. Прошу прощения…

Он тоже направился в центральный зал. Между тем в комнате опять зазвучал смех и разговоры, женщины вернулись к сплетням, а оставшиеся мужчины к своим бокалам. Лиза подошла к одной из высоких застекленных дверей и протерла запотевшее стекло пальчиком. На улице мужчины, многие из них в сильном подпитии, садились на своих коней, а рабы стояли рядом и держали факелы. Джек уже сидел в седле Авенжера и что-то кричал мистеру Дункану, который держал свору лающих волкодавов на нескольких поводках. По крайней мере две дюжины молодых гостей, в их числе и Клейтон, включились в погоню. Когда к окну подошла Клемми, Лиза тихо спросила ее:

— Что они сделают с Мозесом, если поймают его?

— Может быть, они его и не поймают. Волкодавам будет трудно взять след по снегу. С другой стороны, если они нападут на его следы…

— Есть ли у него шанс?

— Боюсь, что небольшой.

— Что они с ним сделают? — повторила она. — Скажите мне. Я не неженка.

Клемми вздохнула.

— В большинстве случаев они спускают собак и позволяют им некоторое время рвать беглеца.

Лиза посмотрела на нее.

— Что вы имеете в виду?

— Когда они настигают беглеца, то нацеливают ружья и пистолеты ему в голову и предупреждают, что если он пошевелится, то они вышибут из него мозги. Потом натравливают псов и позволяют им рвать беглеца минут пять… Лиза! Что с тобой?

Лиза прислонилась к стене, ее лицо побледнело. Потом она выпрямилась и кивнула:

— Невероятно, что… что так называемые цивилизованные люди могут…

Ее прервал мистер Макильхенни, дирижер оркестра, который постучал своей дирижерской палочкой по бронзовой подставке.

— Дамы и господа, — объявил он, — занимайте, пожалуйста, места для хоровода.

К удивлению Лизы, пожилые мужчины начали выстраиваться в шеренгу на танцевальной площадке, а не прекращавшие трескотню дамы выстроились в другую шеренгу напротив мужчин. Потом оркестр грянул веселую мелодию, две шеренги сошлись, пары закружились и поплыли по залу. В такт им хлопали все остальные, находившиеся в зале.

— Они решили не прерывать эту вечеринку! — воскликнула Лиза.

— Ну, понятно, — заметила Клемми. — Беглецы здесь — явление редкое.

— Но это поразительно! Я не позволю этого!

С загоревшимися глазами она уже было отошла от высокой двери, но Клемми схватила ее за руку.

— Лиза, не делайте ничего необдуманного, — посоветовала она ей негромким голосом. — Не забывайте, что я вам сказала. Вы можете не любить эту систему, не люблю ее и я, но все эти люди связали с ней свои жизни. Если они решат, что вы выступаете против них, они обратятся против вас, и вы станете отверженной.

Лиза некоторое время смотрела на нее, потом взмахнула рукой и вышла на танцевальную площадку.

— Прекратите! — крикнула она мистеру Макильхенни. — Прекратите музыку!

Дирижер со смущенным видом постучал своей дирижерской палочкой, и оркестр прекратил игру, прекратился и танец. Все воззрились на Лизу.

— Как же вы можете танцевать? — вопросительно произнесла она. — Разве вы не понимаете, что происходит? За человеком гоняются как за зверем!

Элли Мэй Уитни заметила:

— Полноте, моя дорогая, это всего-навсего раб.

— Но он такое же человеческое существо, как вы и я.

Раздалось несколько смешков и возгласов удивления. Вперед вышел сенатор Пинеас Тюрлоу Уитни, муж Элли Мэй, который был старше ее лет на двадцать. Это был высокий джентльмен, одетый в безукоризненный фрак, длинные седые волосы свисали ему на плечи, лицо украшали щеголеватые седые усы. В нем было что-то франтоватое. Элегантный белый шарф подвязан на шее, что он перенял еще с тех пор, когда был послом при дворе короля Якова во время администрации президента Франклина Пирса. Это стало криком моды в Лондоне в последнее время. (У большинства мужчин в зале для танцев были повязаны цветные шарфы, потому что американцы еще не начали различать дневную одежду и вечернюю.) Когда другие гости увидели движение сенатора Уитни, то во всем зале зашикали, призывая из-за уважения к нему к тишине. Старший сенатор от Виргинии считался одним из самых могущественных демократов в Вашингтоне, в городе, где все еще верховодили южане, защищавшие интересы рабовладельцев.

— Мадам, мы понимаем, что вы иностранка, — начал он покровительственным тоном, его виргинский акцент отличался музыкальностью и голос был хорошо поставлен, — и, конечно, очень рады, что наш дорогой друг и сосед Джек Кавана привез нам из Европы такую сияющую жемчужину женского очарования и красоты, как вы. Но, дорогая леди, в Виргинии даже нельзя представить себе никакими усилиями воображения, что негра можно назвать «человеческим существом», как вы или я. Со всем должным уважением, мадам, и отдавая себе отчет в том, что вы непривычны к нашим обычаям здесь, на Юге, я прошу вас взять назад свое неудачное замечание. И я думаю, что говорю от имени всех присутствующих здесь дам и господ. Правильно я понимаю?

Он осмотрел зал. Другие гости кивали и что-то бормотали в знак согласия. Элли Мэй подошла к своему мужу, соединила свои руки с его руками и, глядя на Лизу, улыбнулась ей самой приветливой улыбкой.

— Конечно, здесь, в графстве Глочестер, мы все хотим оставаться в дружеских и добрососедских отношениях, — сказала она. — И вы, Лиза, конечно, знаете, что все мы не слушаем глупых слухов о вашей жизни во Франции, когда вы были… Кажется, это называется показ нарядов для жены императора Наполеона? Здесь, на Юге, мы все должны держаться вместе. Нам только не хватало завести врагов прямо в нашей среде, если так можно выразиться. Поэтому знаю, что вы поступите так, как вас просил мой дорогой супруг, и возьмете обратно это… глупое замечание о негре.

Лиза осмотрела весь зал, сохраняя спокойное выражение лица. Клемми наблюдала за ней, находясь под впечатлением ее смелости, но молясь, чтобы она отступила. Клемми знала этот народ. «Но как великолепно она выглядит!» — подумала она, с завистью глядя на ее поистине поразительное лицо, прекрасную фигуру, роскошное голубое платье, сверкающие бриллианты и рубины на шее и в ушах. «О небеса, — подумала она, — пусть она даже дочка священника, но она могла бы сойти и за императрицу. Тренировки у Люсьена Делорма помогли ей приобрести величавую осанку».

— Я не возьму назад ни одного слова из того, что сказала, — наконец отрезала Лиза звонким голосом. — Мистер Макильхенни, можете музыкантов отправить домой. Бал окончен.

Подхватив свою длинную юбку, она прошла между гостями, которые расступились перед ней, уставившись на нее как на прокаженную, которой она только что и стала.


— О, хозяйка, они час назад обнаружили, что Мозес дал тягу, — двадцать минут спустя рассказывала Дулси, когда вынимала заколки из замысловатого нагромождения локонов на голове Лизы (это был дорогой парик, который Лиза купила в Нью-Йорке — ее собственные волосы отросли еще недостаточно). Я находилась тогда на кухне, ела пирожки с мясом — вы знаете, что тетя Лида делает самые вкусные пирожки на свете, — и вот на кухню влетает разгневанный Броувард и говорит: «Мозес пропал». — Дулси сняла парик и положила его в черную кожаную коробку. Лиза объяснила ей, что отрезала свои волосы, потому что это модно в Париже. — Хозяйка хочет, чтобы я расчесала ей волосы? У хозяйки такие красивые волосы, ну прямо медовые. Скоро они опять отрастут и тогда станут еще лучше.

Дулси взяла серебряную расческу и начала расчесывать волосы Лизы. Лиза, придя к себе в спальню, облачилась в пеньюар цвета слоновой кости. К этому времени все гости уже разъехались, вокруг дома завывал ветер, шелестя занавесями из золотистой парчи, которыми были прикрыты неплотно закрывающиеся углубленные в стенах рамы. В кирпичной печи трещали поленья, являясь единственным источником тепла в прохладной комнате. Дулси продолжала расчесывать ей волосы, а Лиза гадала, нет ли какой связи между тем, что она сказала Мозесу о его жене, и его побегом. Если это так, то, значит, она поступила все-таки неправильно? Она не знала, но у нее просто стыла кровь в жилах, когда она думала о том, что натасканные волкодавы рвут его.

— Тетя Лида начнет печь рождественские пироги завтра с утра, — продолжала тараторить Дулси. — Я очень люблю Рождество, а вы, хозяйка?

— Тоже. Достаточно, Дулси. Здесь холодно, я хочу лечь в постель.

— Да, хозяйка.

— Похоже, что я где-то обронила свой носовой платок, — добавила Лиза, поднимаясь со стула у туалетного столика. — Если ты его где-нибудь увидишь внизу…

— Да, хозяйка. Я поищу…

Девушка сделала реверанс и вышла из комнаты, а Лиза загасила восемь свечей на круглых хрустальных подсвечниках. Потом направилась к кровати с балдахином, полог которого уже откинула Дулси. Порыв ветра загудел в трубе, задув в комнату клуб дыма. Золотистые занавеси слегка зашевелились. Вздрогнув, Лиза сбросила шлепанцы, которые она купила в Париже, и забралась в кровать. Керосиновая лампа с шелковым абажуром, стоявшая на столике у кровати, отбрасывала в комнате темные тени. Лиза взяла роман, лежавший возле лампы, и открыла его на закладке. Это было произведение Чарльза Рида «Никогда не поздно исправить», сенсационный английский бестселлер предыдущего года. В нем рассказывалось о молодом английском воре, сосланном в Австралию. Лиза продолжила чтение с того места, где она остановилась, — с ужасающего отчета о зверском обращении с заключенными на корабле «Бирмингам Гоал». Рид был первым писателем-«документалистом», который драматически показал современные злоупотребления. Прочитав всего несколько строк, она тут же отложила книгу в сторону. С нее хватит зверств на сегодняшний вечер. Было похоже на то, что одной половине человечества нечем больше заниматься, кроме как зверски издеваться над другой.