— Мозес, отнеси багаж на второй этаж и скажи Дулси, чтобы она распаковала вещи хозяйки, — приказал Джек. — Вели ей приготовить для нее ванну.

— Да, масса.

— Входи, ягодка. Хочу показать тебе самый прекрасный вид во всей Америке.

Он провел ее в дом, который делился на две части центральным залом, где помещалась прелестная лестница. Джек повел ее по залу с его сверкающим паркетом из широких дощечек к двери — копии той двери, в которую они вошли.

— Вот! — воскликнул он, распахивая дверь.

Лиза так и ахнула от удовольствия. Луг, начинавшийся от портика, спускался прямо к Атлантическому океану.

— Что ты думаешь об этом? — горячо спросил он. — Нравится?

— О, да! Просто великолепно!

Он обнял ее своими сильными руками.

— Любишь ли ты меня? — шепнул он, покрывая ее поцелуями.

Она заколебалась.

— Джек, окажи мне любезность, — шепнула она, — как… как свадебный подарок.

— Конечно, ягодка. Я уже подарил тебе медовый месяц, но, проклятье, я просто с ума схожу по тебе. Готов бросить к твоим ногам одну, а то и пару планет. Чего же ты хочешь, маленькая чародейка?

Она наградила его своей самой обольстительной улыбкой.

— Хочу, чтобы ты выкупил жену и сына Мозеса.

Его взгляд похолодел.

— Нет, — отрезал он.

— Пожалуйста…

Она почувствовала, как его пальцы стиснули ее руки.

— Нет. И я не хочу, чтобы ты вмешивалась в дела с неграми, понятно? Они принадлежат мне. Я знаю, как надо с ними обращаться. Кроме того, если они увидят, что ты их жалеешь, то станут пользоваться этим всевозможными способами. В рамках их можно держать только страхом. Нет, я бы даже сказал, не страхом, а террором. — Он отпустил ее. — Смотри.

Через зал он подошел к парадной двери, где Мозес и двое домашних слуг несли багаж. К ее ужасу, Джек взмахнул своей тростью и влепил ею по левому плечу Мозеса. Огромный кучер выронил чемоданы и взревел от ярости. Он повернулся к Джеку, который опять замахнулся тростью. На мгновение Лизе показалось, что двое мужчин сейчас схватятся друг с другом. Потом Мозес отступил.

— Масса, — спокойно обратился он к хозяину, — за что вы меня ударили? Что я сделал?

На лице Джека появилась наглая улыбка. Золотым набалдашником трости он приподнял подбородок Мозеса.

— Ты родился черномазым, — негромко процедил он, потом, стрельнув взглядом в сторону жены, вышел из зала и завопил: — Чарльз, принеси мне виски!


— У хозяйки такая красивая белая кожа, — сказала Дулси получасом позже, выливая еще один кувшин горячей воды в серое мраморное корыто. Это была огромная ванна со стоком, хотя на плантации «Эльвира» водопровода еще не было. Лиза сидела в воде, мыльная пена покрывала ее плечи, сладковатый запах солей, закупленных в Нью-Йорке, заполнил комнату. Она с любопытством рассматривала Дулси. Горничная, которой еще не исполнилось двадцати лет, отличалась привлекательной внешностью, но Лизе показалось, что она ведет себя как-то странно, мысленно находится где-то в другом месте. Дулси поставила кувшин на столик, потом опять подошла к корыту.

— Хочет ли хозяйка, чтобы Дулси потерла ей спину?

— Да, спасибо, Дулси. — Лиза подала ей большую французскую губку. Дулси, одетая в черное платье с белым фартуком, встала на колени возле корыта и стала медленно натирать губкой плечи Лизы.

— Это единственная ванна во всей Виргинии, — сказала она. — Масса установил ее три года назад, когда заработал много денег на железнодорожных акциях. Он привез специалиста из самого Нью-Йорка, человека, которого зовут архитектор. Он говорит, что это корыто приплыло из самой Италии. И этот чудной плетеный стул с дыркой на сиденье. — Она хихикнула. — Называется что-то вроде шаз пурсе.

— Chaise percée, — поправила Лиза. — Это означает стул с дыркой в сиденье.

— Ага. Я это знаю. Ну, как бы там ни было, я чищу этот горшок каждое утро. Дулси все делает аккуратно и хорошо для хозяйки, вот увидите. И для масса тоже. У масса тоже красивая белая кожа. Я увидела это летом, когда он купался в океане. Всего увидела. — Она опять захихикала. — Масса тоже красивый. Очень красивый мужчина.

Лиза опять посмотрела на нее. Она говорила довольно странные вещи. Улыбаясь, Дулси вытянула правую руку перед Лизой.

— Хозяйка видит мою кожу? — негромко сказала она. — Моя кожа тоже очень красивая, потому что, знаете, я наполовину белая. Мой отец был белым.

Дулси отдала ей губку и поднялась. Лиза наблюдала за странной девушкой, которая подошла к двери ванной комнаты. Она обернулась и сделала реверанс. Потом вышла из комнаты, тихо притворив за собой дверь.

Лиза прижала губку к своей шее и подумала, не попала ли она в сумасшедший дом.


— Я только что получил записку от своей кузины. Она приглашает нас завтра на обед, — сказал Джек, беря кусок ветчины с серебряного подноса, который держал Чарльз. — Она тебе понравится. Ее зовут Клемми Деври. Ее муж — мой адвокат.

Лиза, одетая в желтое платье, сидела на другом конце обеденного стола из красного дерева. Два канделябра, по восемь свечей каждый, стояли в центре стола, гармонируя с набором великолепной серебряной посуды в буфете. Подобную ей вряд ли когда-либо приходилось видеть. Обои на стенах изображали виды долины реки Гудзон, а окна, выходящие на Атлантический океан, закрывали тяжелые ярко-красные парчовые занавеси. Их полотнища лежали широкими изгибами. Этот зал, как и весь дом, был просто очаровательным, содержался в безупречном виде и выглядел только что построенным, хотя Джек сказал ей, что здесь ничего не менялось с тех пор, как четверть века назад мать обставила этот зал.

— А где живут Деври? — спросила Лиза, когда один из черных официантов-подростков наполнил ее хрустальный бокал десертным вином рубинового цвета из изящного графинчика.

— В Йорктауне, примерно в восьми милях отсюда. В том месте, где вашим англичанам всыпали восставшие колонисты.

— Я теперь американка, — поправила его Лиза.

— Да, конечно. Прости, ягодка. Как бы там ни было, Билли и Клемми только что выстроили новый дом, на мой взгляд, ужасный, но я помалкиваю об этом. Клемми недавно произвела на свет четвертого ребенка, я лично думаю, что Билли просто изматывает ее. Клемми познакомит тебя со всеми местными дамами, которые, возможно, покажутся тебе нудными, какими они представляются мне. Тебе нравится это вино?

— Прелестное. Какое это?

— «Шато Бешевель» 1839 года. Особый год для особого случая: первого вечера моей дорогой жены на плантации «Эльвира».

Он поднял свой бокал и улыбнулся ей.

«Ну, — подумала она, поднимая в ответ и свой бокал, — он ведет себя ужасно с рабами, но боготворит меня. Может быть, я сумею изменить его…»

— Ты не ответила после обеда, когда я спросил, любишь ли ты меня.

— Люблю тебя, — тут же сказала она, заставляя себя улыбнуться самой приятной улыбкой. Но, вспомнив о его диком нападении на кучера, она поняла, что сказала неправду.


К концу вечера он был уже пьян. Она начала привыкать к этому… Оказавшись в спальне, он быстро взял ее и, кончив, скатился с нее и растянулся рядом на их большой кровати со сводчатым вышитым балдахином, заложив руки на голову.

— Расскажи мне о Дулси, — попросила она. — Она мне кажется несколько странной.

— Это точно. Она немного с приветом, но безобидная.

— Она сказала мне, что ее отец был белым.

Наступило долгое молчание.

— Джек?

— Ну, черт! Думаю, что тебе вполне можно сказать об этом. Я мог бы прибить ее за то, что она проговорилась тебе, но дело сделано. Я буду признателен, если ты будешь помалкивать об этом. Видишь ли, ее отец был и моим отцом.

Лиза даже села на кровати.

— Ты хочешь сказать, что Дулси — твоя сестра? — прошептала она.

— Сводная сестра. И это слово «сводная» означает всю существующую между нами разницу. Да, мой папочка просто не удержался, чтобы не спустить штаны, извини за такие слова, ягодка, ему особенно нравились цветные женщины. Моя мать была большой моралисткой, верующей, и случившееся разбило ее сердце. Вот почему она умерла в молодом возрасте. И, думаю, что он остро сознавал свою вину, потому что в ночь после ее похорон он заперся в библиотеке и выстрелом вышиб себе мозги.

— Как ужасно!

— Ничего ужасного нет. Меня это порадовало. Я возненавидел его за то, что он сделал с матерью, милейшей женщиной, когда-либо жившей на этом свете.

«На плантации «Эльвира» может находиться прекрасный дом, — размышляла Лиза, — но он наполнен отвратительными призраками».

— Когда же это случилось? — спросила она.

— В прошлом году. Поэтому-то я и решил отправиться в Европу, хотя бы ненадолго уехать от всего. И именно в это время я встретился с тобой, что изменило мою жизнь и опять придало ей прелесть. Вот почему ты так дорога мне.

Она уставилась на балдахин и ничего ему не ответила.


Следующий день выдался дождливым и холодным, поэтому в Йорктаун они отправились в закрытом экипаже — на каретном дворе у Джека было в общей сложности четыре экипажа. Лиза сидела на удобном кожаном сиденье напротив мужа, смотрела на плоские поля Виргинии, думала о бедном Мозесе, который ежился на открытых козлах под зонтиком, чтобы хоть как-то укрыться от проливного дождя.

— Клемми — самая смекалистая в семье, — рассказывал Джек. — Ее мать, моя тетка Паула, старшая сестра моей матери, отправила ее учиться в Париж, поэтому она значительно умнее многих здешних женщин. У нее свои «взгляды» на рабство, то есть мягкая форма ее неодобрения рабства. Она уговорила Билли дать вольную всем своим домашним слугам. Все это проходило не очень гладко. Но Клемми все подобные выходки сходят с рук, потому что у нее самая голубая кровь во всей Виргинии, и другие женщины не хотят становиться у нее поперек дороги.