— Вот и умница, на сей раз я тебя прощаю!

14

♥

27 июля, 1610

Сент-Мари-де-ля-Мер увезли каменотесы в своем фургоне на самый дальний восточный край острова, где берег изрезан хищными приливами. Там ее останки столкнули в море. Я этого не видела — при сем присутствовали лишь Лемерль с аббатисой, — но нам сказали, что в том месте, где упала статуя, вдруг задул сильный ветер, вспенилась вода, черные облака затянули небо, и день превратился в ночь. Так сказал нам Лемерль, потому все промолчали, но я перехватила насмешливый взгляд Жермены во время его публичного выступления.

Лемерль отнял дорогое не только у меня, у нее тоже. За эти дни лицо Жермены осунулось, шрамы на бледной коже стали еще заметней. Она спит так же плохо, как и я. Я слышу в нашем дортуаре: притворяется, будто спит, но дыхание совсем неглубокое, и ворочается она судорожно, не так, как спящая.

Прошлой ночью перед всенощной я слыхала, как она что-то резко выговаривала Клемент, но очень тихо, слов было не разобрать. От Клемент не доносилось ни звука — я поняла, что та повернулась к Жермене спиной, — и все часы напролет от заутрени до предобеденной молитвы я слышала горькие затяжные рыдания Жермены, но подойти не смела.

Ну, а Лемерль… После дня, проведенного вместе на рынке, он не искал встреч со мной, и в меня мало-помалу стала закрадываться мысль, что Клемент не просто с ним спит, но, как видно, овладела его сердцем. Нет, не то чтобы это меня задевало. Мне уже давно наплевать, с кем он проводит ночи. Но Клемент злопамятна. И нас с Флер она никогда не жаловала. Страшно представить, какую власть может возыметь она над всеми нами, если Лемерль поддался ее чарам.

Я стирала белье в нашей прачечной, когда наконец он явился туда, явно в поисках меня. Я почуяла его; узнала стук его шагов по каменным плитам, а по звону шпор поняла, что он одет для верховой езды. Обернулась не сразу, погрузила охапку белья в один из чанов с кипящей водой, повернувшись спиной, не решаясь первой заговорить. Щеки мои пылали, но, должно быть, от пара, в прачечной было жарко, она вся была в белых клубах. Некоторое время он стоял молча, я чувствовала на себе его взгляд, но так и не обернулась, не сказала ни слова. Наконец он заговорил, в манере, которую, как он отлично знал, я терпеть не могла:

— Бесподобная гарпия! Надеюсь, я не помешал тебе в твоем рвении к чистоте? Уж если не благочестие, то, должно быть, именно чистота, прелесть моя, и составляет сущность твоего жизненного призвания.

Взяв палку, я перемешала белье и сказала:

— Боюсь, сейчас мне недосуг с тобой в игры играть. У меня много работы.

— Правда? Какая жалость. А ведь нынче базарный день.

Я замерла.

— Ну, собственно, лично у меня ехать на базар особых причин нет, — продолжал Лемерль. — В прошлый раз я с трудом перенес рыбную вонь и дух черни.

Тут я взглянула на него, даже не пытаясь скрыть боль в своем взгляде.

— Чего тебе нужно от меня, Ги?

— Ничего, моя Летунья, кроме твоего прелестного общества. Чего еще могу я желать?

— Откуда я знаю? Верно, Клемент могла бы меня тут просветить, — невольно сорвалось у меня с языка.

Я видела, как его передернуло; потом он с улыбкой спросил:

— Клемент? Это кто же такая?..

— Прекрасно ты знаешь кто, Лемерль. Она к тебе тайно по ночам бегает в сторожку. Уж мне ли не знать, что ты не способен долго продержаться, чтоб с кем-нибудь не переспать.

С невинным видом он пожал плечами:

— Небольшое развлечение, только и всего. Ты не поверишь, до чего мне опротивела эта церковная жизнь. Кстати, Жюльетта: девица эта уже успела мне надоесть.

Что ж, вполне в его духе. Я сдержала нежелательную усмешку. А ведь в таком месте, как наше, утаить что-либо не просто, даже Мать Изабелла не до такой степени наивна, чтобы не заметить и не заклеймить разврат.

— Все выйдет наружу, можешь не сомневаться. Клемент не из тех, кто умеет держать язык за зубами. Непременно проговорится.

— А ты — нет, — сказал он.

Он по-прежнему не сводил с меня глаз, и под его пристальным взглядом мне стало не по себе. Я подлила еще воды в чан, уставившись на взвившийся над щелоком пар. И собиралась подлить еще воды, чтобы крахмалить белье, но Лемерль взял у меня из рук кувшин с водой и очень тихо поставил его на пол.

— Не мешай! — бросила я как могла резко, чтобы унять дрожь в голосе. — Само белье не постирается!

— Пусть его стирает кто-то другой. Мне нужно с тобой поговорить.

Я обернулась, взглянула ему прямо в глаза:

— О чем? Что тебе еще может от меня понадобиться, разве ты не все у меня отобрал?

Лемерль изобразил на лице обиду:

— Почему ты все сводишь к моим надобностям?

Я рассмеялась:

— Так было всегда!

Ему это не понравилось, я это предвидела. Поджал губы, глаза сверкнули; вздохнул, покачал головой:

— Ах, Жюльетта, Жюльетта! Ну отчего так враждебно? Если бы ты только знала, как сурово мне пришлось в последнее время. Совсем один, поделиться не с кем…

— Жалуйся Клемент, — оборвала я его.

— Почему не тебе?

— Ты хотел мне что-то сказать? — я потянулась за палкой, чтоб потолочь белье. — Вот и скажи, где ты прячешь Флер!

— Ну нет, любимая! — с тихим смешком проговорил он. — Виноват!

— Уж это точно! — отрезала я.

— Нет, кроме шуток, Жюльетта…

Я сняла плат, чтоб удобней было стирать; кончиками пальцев он провел мне по изгибу шеи.

— Мне нужно, чтобы я мог тебе доверять. Больше всего на свете я хочу, чтобы вы с Флер были вместе. Едва я закончу здесь свои дела…

— Закончишь? Когда?

— Надеюсь, что скоро. Замкнутое пространство чуждо моей натуре.

Я вылила еще кувшин воды в чан, громадной лавиной взметнулся душный пар. Еще немного поколотила белье, прикидывая, что он задумал на этот раз.

— Должно быть, очень они для тебя важны, — сказала я наконец. — Эти твои дела.

— Ты так думаешь? — насмешливо бросил он.

— Не для того ведь, чтоб дурить мозги монашкам, ты забрался в эту глушь!

— Возможно, ты и права, — сказал Лемерль.

Я взялась за деревянные щипцы, подцепила ими из чана белье, перекинула в корыто с крахмалом.

— Ну, говори! — я повернулась к нему с щипцами в руках. — Зачем ты здесь? Что тебе здесь надо?

Он шагнул ко мне и к моему изумлению очень нежно поцеловал меня в лоб.

— Дочь твоя на рынке, — мягко сказал он. — Хочешь с ней повидаться?

— Только без шуток!

Я опустила щипцы, рука моя дрожала.

— Без шуток, Летунья! Обещаю.


Флер поджидала нас на краю мола. Хоть нынче и был рыночный день, на сей раз торговки рыбой и ее повозки не было видно. Теперь при Флер был седой старик, по виду крестьянин, в приплюснутой шляпе и куртке из грубой шерсти, рядом сидели ребятишки, пара мальчуганов. Интересно, куда подевалась та жена рыбака; по-прежнему ли живет у нее Флер или же все это уловка, чтоб сбить меня с толку. А, может, теперь ее опекун этот седой? Он ни произнес ни слова, когда я подошла к Флер и обняла ее. Его пустые молочно-голубые глаза не отразили ни малейшего любопытства. Он то и дело прикладывался к кусочку лакрицы, немногочисленные уцелевшие зубы окрашивались коричневатым соком. Кроме челюстей все остальное в нем оставалось недвижимым. Судя по всему он был глухонемой.

Как я и думала, Лемерль наедине с дочерью меня не оставил. Он сидел, отвернувшись, в нескольких ярдах от нас на прибрежном каменном валу. Видно, Флер немного сковывало его присутствие, но я отметила, что теперь она не так бледна, что поверх серого платьица у нее повязан чистый красный фартук, а на ногах деревянные сабо. Встреча была и сладкой, и горькой; Флер уже разлучена со мной чуть больше недели и к разлуке стала привыкать, сиротский взгляд исчез, появилось нечто непонятное и пугающее. Даже за такой короткий срок она явно стала другой, повзрослела; если ничего не изменится, через месяц совсем станет на себя не похожа, это будет уже чужой ребенок, лишь отдаленно напоминающий мою дочь.

Я не осмеливалась спросить, где ее держат. Просто прижала к себе, зарылась лицом в ее волосы. Они чуть пахли сеном, и мне подумалось: не на ферме ли? Впрочем, пахло от нее еще и хлебом, значит, это может быть и пекарня. Я рискнула взглянуть на Лемерля, который, казалось, погруженный в свои мысли, смотрел на волны прибоя.

— Ты не хочешь познакомить меня с этим господином? — произнесла я наконец, кивнув на седого.

Казалось, старик не слышит. Как и Лемерль.

— Я бы хотела все-таки его поблагодарить, — продолжала я, — если это он заботится о тебе.

Лемерль со своего наблюдательного пункта замотал головой, даже не потрудившись обернуться.

— Ну-у-у… Может… Я сегодня вернусь домой?

— Не сегодня, солнышко. Но скоро. Обещаю тебе.

Я выставила знак от сглаза.

— Ладно! — Флер тоже растопырила свои пухлые детские пальчики. — А Яник меня плеваться научил. Хочешь посмотреть, как получается?

— Не сейчас, прошу тебя. А кто такой Яник?

— Один мальчишка. Он хороший. У него кролики есть. Ты принесла Муш?

Я отрицательно покачала головой.

— Смотри-ка, Флер, какая красивая лодочка! А там, где ты живешь, есть лодки?

Кивок Флер и взгляд Лемерля с каменной стены.

— А ты бы хотела, Флер, прокатиться на лодке?

Она отчаянно замотала головой, так что запрыгали шелковые кудряшки.

Я упорно не отставала, стараясь не упустить случай:

— Ты сегодня сюда на лодке приплыла? Да, Флер? Или по дамбе пришла?