— Я никогда… не напишу подобного письма, как бы вы… ни заставляли! — ответила Азалия.

И тут же вскрикнула, так как генерал внезапно схватил ее за шею и швырнул на постель лицом вниз.

В ее голове промелькнула мысль: «Невероятно! Этого не может быть!» И тут же стек обжег ее спину, словно острый нож, и она снова открыла рот, готовая закричать.

Однако нечеловеческим усилием воли Азалия сжала зубы.

Она никогда не подаст вида, что ей больно! Никогда не сдастся, что бы он ни делал!

Удары все сыпались и сыпались, обжигая кожу сквозь тонкий халат и муслиновую ночную рубашку.

Они совсем не защищали ее, и с каждым разом, когда генерал обрушивал на нее гибкое и жесткое орудие пытки, боль становилась все более невыносимой.

Азалии начинало казаться, что вся ее воля и даже она сама куда-то испаряются.

Она больше не была самой собой. Она не могла больше думать. Лишь вздрагивала от боли при очередном ударе и со страхом ожидала следующего.

Казалось, все ее тело растворилось в боли; боль росла и росла. В конце концов она услышала чей-то крик и удивилась, кто это мог быть.

Тогда боль прекратилась, и откуда-то издалека до нее донесся дядин голос:

— Теперь ты будешь делать то, что я тебе велю?

Не в силах разжать губы, она молчала, и через минуту он произнес суровым тоном:

— Ты напишешь письмо, или я буду продолжать тебя бить. Выбирай, Азалия.

Ей хотелось ответить, что этому не бывать, как бы он ни истязал ее, но не могла произнести ни слова; к тому же в голове все плыло, и она уже плохо понимала, о каком письме идет речь и кому она должна написать.

Стек просвистел снова, и на этот раз удар сопровождался ее пронзительным криком.

— Ты напишешь письмо?

Азалии вдруг почудилось, что удары рано или поздно рассекут ее тело на кусочки.

— Да… я… напишу.

Слова слетали с ее губ, потому что она понимала, что не выдержит дальнейших истязаний.

Все тело казалось ей одной сплошной открытой раной, а боль, когда она попыталась подняться, была непереносимой.

Дядя грубо схватил ее за руку и сдернул с кровати.

— Ступай к письменному столу.

Шатаясь, цепляясь за мебель, чтобы не упасть, Азалия добралась до стола, стоявшего у окна.

Кое-как она пристроилась на стуле и тупо уставилась на чернильницу, руки ее дрожали, лицо стало мокрым от слез, хотя она и не замечала, что плачет.

Генерал раздраженно снял крышку с чернильницы и положил перед ней листок бумаги. Затем обмакнул кончик пера в чернила и вложил ручку в ее пальцы.

— Пиши то, что я продиктую.

Пальцы Азалии дрожали так сильно, что трудно было держать ручку.

— Дорогой лорд Шелдон, — произнес дядя.

Мозг Азалии отказывался работать, а жизнь, казалось, покинула тело.

Она покорно написала эти три слова.

— Я не намерена принимать ваше предложение вступить в брак… — продиктовал сэр Фредерик, дождался, когда Азалия напишет, и закончил: — …и больше не хочу вас видеть.

Азалия отложила ручку.

— Нет! — заявила она с дрожью в голосе. — Я не могу… написать такое! Это… неправда. Я… я хочу… выйти за него замуж. Я… хочу… его видеть.

Вместо ответа генерал яростно ударил стеком, который все еще держал в руке, по столу.

Чернильница подпрыгнула и едва не опрокинулась.

— Ты хочешь, чтобы тебя били и дальше? — спросил он. — Не заблуждайся, Азалия, у меня рука не дрогнет, и я буду бить тебя не один, а много раз в день, пока ты не напишешь это письмо. И до этого ты не получишь ни крошки пищи, ни капли воды. — Он взглянул с высоты своего роста на ее залитое слезами лицо и дрожащие руки. — И сколько ты еще будешь упорствовать? — с презрением поинтересовался он.

Азалия поняла, что ничего не сможет сделать.

Она сжалась от ужаса при мысли о дальнейших истязаниях.

Рубцы на спине страшно болели, и даже двигать рукой было мучительно трудно. Она потерпела поражение и отчетливо сознавала это.

Азалия взяла ручку и медленно, прыгающим почерком написала все, что требовал лорд Осмунд.

— Подпиши! — велел генерал.

Она подписала, и он взял бумагу со стола.

Не говоря больше ни слова, генерал взял стек и направился к двери. Там он вынул ключ из замочной скважины и вышел.

Азалия услышала, как щелкнул замок. Как загнанный зверек, она забралась в постель и уткнулась лицом в подушку.


Боль в спине не давала Азалии заснуть до самого рассвета, когда ранняя заря рассеяла мрак в ее комнате.

Потом она, вероятно, задремала, поскольку внезапно проснулась от звука открывающейся двери.

Она с ужасом подняла голову, опасаясь, что это снова пришел дядя.

Но посреди комнаты стояла немолодая китаянка, много лет прислуживавшая в Доме под флагом, где за это время сменилось несколько генералов.

— Миледи говолить мисси вставать быстло, — произнесла она своим вибрирующим голосом.

— Вставать? — удивленно спросила Азалия. — А который час?

— Пять часов, мисси.

— Почему я должна вставать так рано?

— Мисси уехать, — ответила китаянка. — Я собилать немного вещи для мисси.

Азалия попыталась сесть и застонала от боли в спине.

— Я ничего не понимаю, — помолчав, сказала она.

— Мисси лучше вставать, — посоветовала служанка, — миледи очень селдитая.

Азалия поняла, что китаянка больше ничего не может ей сказать.

В то же время она удивилась, что тетка поднимает ее так рано. Интересно, куда ее хотят послать?

Вероятно, ей предстоит вернуться в Англию, предположила девушка. В таком случае она непременно попытается отыскать там лорда Шелдона.

Азалия не сомневалась, что он не поверит письму и поймет, что она писала его не по своей воле.

Но девушка подумала и о том, что дядя постарается всячески очернить ее в глазах лорда и, возможно, не без успеха.

Тогда она сказала себе, что он любит ее так же сильно, как и она его, и поэтому не поверит ничему дурному.

Она не сомневалась в его любви.

С трудом, поскольку любое движение вызывало мучительную боль, Азалия оделась, обнаружив, что тугой корсет превратился в орудие пытки. Но она не рискнула навлекать на себя гнев тетки и надела его.

Рубцы, оставшиеся на талии от ударов дядиного хлыста, невыносимо горели под тугим поясом нижней юбки, к ним даже прикасаться было невозможно, но девушка терпела, пока китаянка застегивала пуговицы.

Она уложила волосы в тугой пучок и, поскольку догадывалась, что генеральша ждет этого, надела скромную шляпку, завязывающуюся под подбородком лентой.

Пока она одевалась, китаянка уложила в маленький чемодан немного нижнего белья, щетки и гребни, принадлежности для умывания, халат и шлепанцы.

— А платья? — спросила Азалия.

Служанка покачала головой:

— Миледи говолить, только эти вещи. И все.

Азалия была поражена.

Неужели тетя хочет посадить ее на корабль в единственном платье?

И если она не едет в Англию, куда еще ее могут отправить?

Пока Азалия надевала перчатки и брала сумочку, служанка вышла из комнаты и сразу же вернулась.

— Идти! Миледи ждать!

Недоумевая, что же происходит, Азалия пошла по коридору и увидела тетку возле ее спальни.

Одного взгляда на ее лицо было достаточно, чтобы понять, что генеральша страшно сердита.

— Куда мы едем, тетя Эмилия?

— Ты узнаешь об этом на месте, — сухо ответила леди Осмунд. — Я не желаю с тобой говорить, Азалия. Меня возмущает твое поведение, и раз уж я вынуждена сопровождать тебя, то предпочитаю делать это молча.

— Хорошо, тетя Эмилия, — сказала Азалия. — Однако…

Генеральша не дала ей договорить, она отвернулась и стала спускаться вниз по лестнице.

На улице их ждала закрытая карета.

Внезапно Азалии стало страшно. Происходило нечто такое, чего она не могла понять. Куда ее везут? И как ее сможет найти лорд Шелдон?

Ей вдруг захотелось броситься прочь, отказаться ехать, убежать к Чанам и попросить у них убежища.

Однако она понимала, что дядя имеет полное право вернуть ее назад и что он не задумываясь пойдет на что угодно.

Она не могла навлекать на господина Чана неприятности, к тому же ей было ясно, что туда ей просто не добраться, что слуги получат приказ перехватить ее по дороге и вернуть в Дом под флагом.

О таком унижении ей не хотелось и думать, не говоря уж о том, что из-за боли в спине она бы и не смогла далеко убежать.

Тетка подошла к карете.

Возле нее стояли слуги-китайцы. Тут Азалия увидела, что дверцу кареты держит А Ок.

Она сразу же поняла, что для нее это единственная возможность подать о себе весточку лорду Шелдону.

Но что она могла ему сказать? О чем сообщить?

Подойдя ближе, Азалия увидела на подножке кареты синее пятнышко.

Из-за раннего часа карету еще не успели помыть, как делали каждое утро, и перо лазоревой сороки, должно быть, упало, когда птица пролетала над домом.

Азалия наклонилась и подняла его.

Тетка уже сидела внутри, и Азалия, вложив перо в руку А Ока, судорожно пыталась вспомнить, как будет на кантонском диалекте слово «дворянин».

Так и не вспомнив, она шепнула:

— Отдай английскому мандарину.

Рука А Ока схватила перышко, и он молча кивнул.

Азалия произнесла эти слова чуть слышно, однако, когда она устраивалась в карете, леди Осмунд спросила:

— Что ты сказала этому слуге?

Дверца кареты захлопнулась, и они поехали вниз по дороге.

— Я… я сказала… до свидания, — нерешительно ответила Азалия.

— По-китайски? — спросила тетка. В руке она держала веер и ударила им Азалию по лицу. — Ты не имеешь права разговаривать со слугами ни на каком языке, кроме английского! — прошипела она. — Разве дядя недостаточно наказал тебя за то, что ты водишь дружбу с китайцами?