— Они напоминают священных коров! — как-то раз заметила мать. — Нас обманывает важность, какую они напускают на себя, и мы забываем, что, вернувшись в Англию, они превратятся в ничтожных стариков и старух и там никто не станет слушать их длинную и трескучую болтовню про Индию!

— Ты права, дорогая, — согласился отец, — но, если будешь произносить эти крамольные речи слишком громко, меня уволят из полка за дерзость.

— И тогда мы уедем в Гималаи! — засмеялась мать. — Будем там беседовать с мудрыми садху, йогами и факирами и узнаем множество по-настоящему важных вещей.

— Что до меня, то самая важная в жизни вещь, на мой взгляд, — это то, что я тебя люблю, — ответил отец. — Что бы ни делали люди за стенами нашего дома, они не могут причинить нам зла.

Но как он ошибался!

Из-за жестокости полковника Стюарта отец был вынужден лишить себя жизни, а еще раньше умерла от холеры мать, ухаживавшая за заболевшей служанкой.

«Мама не стала бы подчиняться дяде Фредерику!» — сказала себе Азалия.

Ей стало ясно — она не должна сдаваться из-за собственной трусости. Она не позволит дяде разлучить ее с лордом Шелдоном, она никому не уступит прекрасное чудо своей любви.

Девушка отошла от окна и, вспомнив совет лорда, разделась и легла спать.

Лишь когда ее щека коснулась подушки, она почувствовала смертельную усталость.

К ней вернулись все дневные страхи — нападение пиратов на джонку, похищение, опасность быть проданной в рабство. Ей казалось, что теперь она уже не в силах ни бояться, ни радоваться.

И все же словно звездочка засияла у нее над головой, когда она вспомнила слова лорда Шелдона: «Когда вы станете моей женой?»

При мысли об этом по телу Азалии пробежала дрожь восторга. Закрыв глаза, она вообразила, что он держит ее в своих объятиях, ищет ее губы.

— Я люблю его! Люблю! — прошептала она.

Теперь она знала, что любит его сильно и глубоко и что ее сердце принадлежит ему навсегда и нераздельно.

«Если даже мне не суждено больше его увидеть, — сказала она себе, — то другие мужчины все равно ничего не будут значить в моей жизни».

Она знала, что мать, с ее странным русским мистицизмом, любила отца точно так же.

Такая любовь бывает лишь один раз в жизни.

«Я похожа на маму, — подумала Азалия. — И стану любить его до самой смерти, только его одного».

Она почти уже спала, когда в дверь постучали.

Сначала ей показалось, что стук она слышала во сне, но вскоре он повторился.

— Кто там? — спросила она, вспомнив, что дверь заперта.

— Азалия, я должен с тобой поговорить.

Дядин голос звучал еще жестче, чем обычно. Азалия моментально стряхнула с себя сон. Во рту у нее пересохло, а сердце бешено колотилось.

— Я… я… уже легла спать… дядя Фредерик, — не сразу ответила она.

— Открой дверь!

Это был приказ, и, затаив дыхание, Азалия медленно поднялась с постели. Набросила лежавший на стуле легкий хлопковый халат, завязала пояс на тонкой талии.

Медленно, с трудом передвигая ноги, она подошла к двери и повернула ключ.

В военном мундире, с медалями на груди, генерал казался огромным и важным, его золоченые позументы сверкали в лучах заходящего солнца.

Он вошел в комнату и закрыл за собой дверь.

Азалия попятилась и застыла в напряженном ожидании. Тогда он сказал:

— Полагаю, что бесполезно спрашивать у тебя объяснений твоего предосудительного поведения.

— Я… сожалею о случившемся… дядя Фредерик.

Ее голос прозвучал очень спокойно и тихо в сравнении с взвинченным тоном лорда Осмунда.

— Сожалеешь? Это все, что ты можешь сказать? — спросил дядя. — Да как ты смеешь, живя в моем доме, якшаться с китайцами? Где ты познакомилась с этими людьми?

— На борту… «Ориссы».

— И ты бывала у них, прекрасно зная, что я не одобряю таких вещей?

— Они… мои друзья.

— Друзья! — зарычал генерал. — Какие друзья, если они китайцы, тем более здесь, в Гонконге? Ты ведь знаешь, какой пост я занимаю и как я отношусь к попыткам губернатора заигрывать с туземцами?

— Я… с ним… согласна, — ответила Азалия.

Она побледнела, но глаза смело смотрели в лицо дяде, и ничто не выдавало нервного напряжения.

— Да как ты смеешь разговаривать со мной таким тоном? — взревел генерал.

Он размахнулся и ударил племянницу по щеке.

Она пошатнулась, невольно вскрикнула и прижала ладони к лицу.

— И это после всего, что я для тебя сделал! — бушевал генерал. — Взял в свой дом, признал своей племянницей, хоть и стыдился недостойного поведения твоего отца и русской крови твоей матери. — Помолчав, он добавил: — Хотя, разумеется, следовало ожидать, что дитя от такого брака станет якшаться с цветным сбродом и опустится до того, что наденет их одежду и вовлечет меня в скандальное происшествие, которое непременно станет известным даже в Лондоне!

Генерал замолк, переводя дыхание, но гнев продолжал клокотать в нем, когда он заговорил вновь:

— Ты соображаешь, что будут говорить в колонии, когда поползут слухи, что моя племянница, живущая в моем доме, тайком отправилась кататься на какой-то грязной китайской джонке и попала к пиратам? И что, к несчастью, ее спас английский военный корабль? — Он подчеркнул слово «к несчастью». Затем, словно отвечая на вопрос Азалии, продолжил: — Да, я сказал «к несчастью»! Было бы лучше, намного лучше, если бы пираты утопили тебя, узнав, что ты англичанка, либо продали в рабство. Ты этого заслуживаешь!

Генерал говорил с бешеной злобой, он буквально выстреливал в нее словами, словно пулями, и Азалия невольно сделала шаг назад.

Но дядя не унимался:

— Мало того что ты поставила меня в идиотское положение, но еще и осмелилась нарушить условия, продиктованные мной, когда ты явилась из Индии. Ты помнишь, что я говорил?

Азалия попыталась ответить, но губы ее не слушались.

Щека горела от дядиной пощечины, ее била дрожь, но она надеялась, что генерал этого не видит.

— Я сказал тогда, — продолжал генерал, — что тебе никогда не будет позволено выйти замуж, что я никогда не дам своего согласия ни одному мужчине. И все-таки ты посмела — со свойственным тебе бесстыдством — кокетничать с лордом Шелдоном!

В первый раз за их разговор Азалия опустила глаза.

Ей было невыносимо смотреть на красное лицо дяди, искаженное злобой, и выслушивать слова, которые она знала наперед.

— Неужели ты думаешь, — спросил он, — что я отступлю от своей решимости сохранить тайну о преступлении твоего отца? Нет! Она уйдет с тобой в могилу! — Он почти кричал. — Никогда этого не будет, Азалия! Никогда и никому я не позволю узнать про это пятно на чести нашей семьи! А я-то был уверен — и напрасно, как вынужден теперь заявить, — что ты поняла, почему должна подчиниться моей воле.

Азалия обрела наконец дар речи:

— Н-но я… хочу стать женой лорда Шелдона. Я люблю его, а он… меня.

Генерал издал короткий и язвительный смешок.

— Любовь? Что ты знаешь о любви? — спросил он. — Что же касается Шелдона, то он просто умирает от любви к тебе! Как же! Хорошо еще, что ты моя племянница и что, будучи твоим дядей и опекуном, я уже отказал раз и навсегда твоему легкомысленному любовнику!

— Нет! Нет! — воскликнула Азалия. — Я не позволяю вам это делать! Я хочу стать его женой.

— Вероятно, Господь затмил его разум, раз он собрался взять тебя в жены, — насмешливо произнес генерал. — Но уверяю тебя, Азалия, этому никогда не бывать!

— Почему не бывать?! Почему вы препятствуете моему счастью? — воскликнула Азалия, почувствовав внезапный прилив храбрости. — Это несправедливо! Папа уже заплатил своей жизнью за то злосчастное происшествие. Почему я должна нести наказание за то, в чем совершенно не виновата? Я имею право выйти замуж… как всякая другая девушка… за человека… которого люблю!

В словах Азалии звучала решимость, какую она не обнаруживала прежде. Она понимала, что борется не только за собственное счастье, но и за счастье лорда Шелдона.

— Вот как! Ты решила бросить мне вызов? — произнес генерал.

Теперь его голос сделался тише, но в нем стала явственней зловещая нотка.

— Я хочу выйти замуж за лорда Шелдона!

Он пристально поглядел на нее и поджал губы.

— Я уже объяснил Шелдону, что никогда этого не допущу, — сказал генерал, — но он ничего не желает слушать. Поэтому ты сейчас сядешь за стол, Азалия, и напишешь ему письмо, что ты отказываешься от его предложения и не желаешь больше с ним видеться.

— И вы хотите, чтобы я… написала… такое письмо? — с ужасом и недоверием переспросила девушка.

— Я приказываю тебе это сделать!

— Никогда! Я не стану писать ложь, даже ради того, чтобы вам угодить! Я хочу стать его женой… Я хочу увидеть его снова… я люблю его!

— А я заставлю тебя подчиниться, — твердо заявил генерал. — Или ты напишешь письмо добровольно, Азалия, или я заставлю тебя это сделать.

Азалия гордо вскинула голову.

— Вы никогда в жизни меня не заставите, — ответила она с вызовом.

— Прекрасно, — заявил генерал, — раз ты не желаешь подчиниться по-хорошему, то я добьюсь от тебя послушания другими методами!

Сказав это, он сделал шаг к ней, и Азалия вдруг увидела, что в левой руке он держит длинный и тонкий стек для верховой езды.

Он всегда стегал им лошадей.

Не веря своим глазам, Азалия посмотрела на него. И все же в ее взгляде читался вопрос, который она была не в силах облечь в слова.

— Я ни разу не бил своих дочерей, — сказал генерал, — поскольку не видел в этом необходимости. Но если бы пришлось, рука моя не дрогнула бы. Я бы выпорол их, как пороли меня в детстве и как я порол бы своего сына, будь он у меня. — Он переложил стек в правую руку и строго сказал: — Спрашиваю тебя в последний раз: ты сама напишешь письмо или я заставлю тебя это сделать?