Отец ее очень религиозен. Правоверный еврей, он закрывает магазинчик в субботу, даже если это лишает его части доходов. Она никогда не слышала, чтобы отец ругался и сквернословил. Ей кажется, что она всегда будет помнить его у стола в пятницу вечером, моющим руки перед молитвой, пока ее мать держит тазик и небольшое белое полотенце; колеблется пламя свечей в медном подсвечнике.

Дженни не разделяла их взглядов, но уважала их веру и их самих. Они добрые родители, трудолюбивые, рады тому, что у них есть, жалеют о том, чего нет, и иногда несколько погружены в себя. Позже она поняла, что это из-за их воспоминаний. И, когда она еще училась в колледже, она знала, что покинет их мир, но она также знала, что, несмотря ни на что, она всегда будет его частью.

– Так он живет в Атланте? – спрашивает мама. Ее волосы накручены на бигуди. Она выглядит полноватой даже в своем просторном домашнем платье. Теперь она немного нахмурилась, пытаясь разобрать мелкий почерк на письме. Письмо написано рукой женщины на толстой серой бумаге. Конверт голубой, с красивой маркой. Мама показывает пальцем на неровные буквы. – Чудесно, что его мать прислала тебе приглашение.

– Мам, это же официальное письмо. Просто так нужно.

– Атланта – это далеко?

– Всего пару часов на самолете. – Дженни ощущает легкое волнение. – Они живут в пригороде. Они встретят нас в аэропорту.

– Они богатые, я думаю.

Теперь по какой-то причине Дженни чувствует смущение и раздражение.

– Мам, я никогда не спрашивала.

– А кто говорит «спрашивала»? Конечно, нет. Но это же сразу видно.

– Я не думала об этом. Это не интересует меня.

– Не интересует ее, видите ли! – Мама кладет локти на стол, держа чайную чашку обеими руками. Ее зеленовато-карие глаза становятся веселыми и удивленными. – Да что ты знаешь? Ты никогда не оставалась без денег, слава Богу. Разве ты знаешь, что значит просыпаться среди ночи в своей кровати и смотреть на часы, поскольку через несколько часов тебе предстоит встретиться с домовладельцем или мясником, которым ты должен деньги, а денег у тебя нет. Нет, ты не знаешь. Поэтому тебя это не интересует. Скажи, а что ты наденешь? – И, не дожидаясь ответа, продолжает: – Послушай, пусть твой отец сошьет тебе выходной дорожный костюм.

– Не стоит беспокоить папу. Он устает. Я лучше найду что-нибудь.

– Сшить один костюм не составит большого труда. Несколько вечеров, и все будет готово. Какой цвет тебе хотелось бы? Мне кажется, это должен быть серый. Серое подходит ко всему. Красивый костюм, и ты будешь выглядеть хорошо, когда выйдешь из самолета. Он хороший парень, Питер. Почему они называют его Коротышка?

– Потому что его рост больше 180 сантиметров.

– Он хороший парень.

И мама, улыбаясь знакомой теплой улыбкой, наливает еще одну чашку чая.

Все началось немного раньше, вскоре после того, как Дженни начала учиться на первом курсе колледжа. Она готовилась к контрольной и не успела пообедать, поэтому днем она забежала в буфет колледжа за бутербродом.

– Вы не против, если я сяду рядом с вами?

Она подняла голову и увидела высоченного парня с рыжими волосами.

– Нет. Конечно, нет. – В новой школе и новом городе каждому нужно заводить знакомства. И она отодвинула книги на край стола.

– Я искал случая заговорить с тобой. Я видел тебя здесь каждый день за обедом на прошлой неделе.

Шустрый малый. Она ответила, не выразив удивления:

– Почему же не заговорил?

– Ты была вместе с группой. У меня не было предлога для знакомства.

Она ждала. Она не собиралась помогать ему, не зная ничего о нем. Его глаза излучали дружелюбие, но он начал слишком быстро, и это заставило ее насторожиться.

– Мне нравится, как ты выглядишь. И твой голос такой приятный. У тебя отнюдь не визгливое сопрано.

– Я тоже обратила внимание на твой голос. – Он мягко произносил гласные. – Ты южанин?

– Из Атланты. Меня зовут Питер Мендес.

– Дженни Раковски. Я из Балтимора.

Он протянул руку. В колледже это было не принято. Может, это было в обычае южан. Южане вообще отличаются большей воспитанностью, хорошими манерами.

– Мне бы хотелось поближе познакомиться с тобой, Дженни.

Она уже слышала это раньше. Выпивка, а затем постель, как само собой разумеющееся, сразу после нескольких часов знакомства. Ну, его ждет сюрприз, если он рассчитывает на это.

– Ты не пообедаешь со мной сегодня вечером? Тебе нравится итальянская кухня?

– Все любят итальянскую кухню.

– Ну вот и хорошо. Я знаю отличное место. Не очень шикарное, но там готовят почти по-домашнему. Когда я могу заехать за тобой и куда?

– Я не сказала, что поеду. Я сказала, что люблю итальянскую кухню.

– О…

Она увидела, что его щеки вспыхнули ярким румянцем, и сразу же почувствовала раскаяние. Он не был опытным малым. Он был открытым и простодушным.

– Пожалуйста. – Она коснулась его руки. – Я только подразнила тебя. Я поеду с тобой, и спасибо тебе за приглашение. Я живу в новом корпусе, и в шесть часов я буду готова, если тебя это устраивает.

Нежность скользнула в его взгляде, и он улыбнулся. В тот же миг она поняла, что он понравился ей, и всю дорогу назад в библиотеку она что-то напевала про себя.

О чем они говорили, сидя за столом, накрытым скатертью с пятнами от томатного соуса? В колледжах 1969 года и десяти минут нельзя было поговорить, не затронув войну во Вьетнаме. Дженни сказала, что она так хотела поехать на демонстрацию в Чикаго в прошлом году, но она заканчивала школу, и родители не разрешили. И с Питером было то же самое.

– Это не потому, что они не считают ужасным все то, что происходит во Вьетнаме, – сказала Дженни. – Но они думают, что дети не должны выходить на улицы. Так ничего нельзя добиться. Они просто думают, что Чикаго – опасный город. Ты знаешь, что говорится в таких случаях.

Питер кивнул.

– Кругом такое творится. Иногда кажется, что весь мир катится куда-то в пропасть. Иногда во мне скапливается столько злости и начинает представляться, что я смогу многое изменить в будущем. – Он важно нахмурил брови и вдруг неожиданно рассмеялся. – Смешно, правда, я здесь рассуждаю о будущем устройстве мира, а ты знаешь, что я хочу изучать? Археологию! Сумасшедший, скажешь ты?

– Нет, если тебе это только нравится. А почему ты так решил?

– Это началось однажды летом в Нью-Мексико, когда я увидел резервации индейцев и прочитал об анасази, древнейшем племени. У них удивительная философия об их месте в природе, о том, как взаимосвязаны между собой деревья, Животные и люди, и о том, как все должны жить в гармонии друг с другом.

Ей нравилось его лицо, его мысли, его длинные пальцы, веснушчатая шея и руки – и его чистая белая рубашка! Ей нравилось, что его второе имя было Элджернон и что он сам шутил над этим.

– Они говорят, «моя мать – земля, мой отец – небо». Ты когда-нибудь слышала такое?

– Нет. Это прекрасная идея, – признала она, но она видела только голову с густыми волосами и глаза, похожие на опалы, – серые, с лавандовым отсветом.

– Ну вот, а что ты думаешь делать?

– Я хочу поступить на юридический факультет, если только смогу. Я здесь лишь частично на стипендии, поэтому мне нужно постараться получить хорошие оценки.

Их разговор переходил от одной темы к другой. Музыка. Диско. Теннис. Он был опытным теннисистом. У них во дворе теннисный корт, сообщил он, поэтому он всегда много тренируется. Она никогда никого не встречала, кто имел бы свой собственный теннисный корт.

– Была ли ты когда-нибудь на земле апачей? – спросил он. Нет, она не была, хотя читала о них. И он тоже. Он никогда не был так долго на Севере до этого момента, и одно из мест, какое ему очень хотелось бы увидеть, была земля апачей. Не хотела бы она поехать с ним туда в одно из воскресений? Они могли бы взять напрокат автомобиль и прокатиться, если она любит водить машину.

– У меня нет прав. Мне только семнадцать, – ответила она ему.

– Мне восемнадцать. Тебе еще рано учиться здесь.

– Я перескочила через класс в средней школе.

– Потрясающе.

Она начала кокетливо опускать глаза, посматривать по сторонам, затем вверх, используя все средства, которые давно уже были отработаны ею перед зеркалом. Она демонстрировала свои густые черные ресницы и завиток у виска.

– Вовсе нет. Я совсем не такая уж умная. Я просто много работаю.

– У тебя потрясающие ресницы.

– Правда? Никогда не замечала.

– Да, очень красивые. Я рад, что увидел тебя сегодня. Кампус такой большой, и может, мы бы и вовсе больше не встретились – по крайней мере, в течение нескольких месяцев.

– Я тоже рада, что мы встретились.

– Сначала я подумал, что не понравился тебе.

– Это была всего лишь осторожность.

– Ну так как насчет того, чтобы взять автомобиль в следующее воскресенье?

– Давай.

Назад к колледжу они шли пешком по темной и почти пустынной улице в прохладный осенний вечер. Питер проводил ее до двери.

– Все будет здорово, Дженни. Давай поедем рано утром в воскресенье и проведем там целый день. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

Он даже не попытался поцеловать ее. В другой раз она восприняла бы это чуть ли не как оскорбление, даже если бы ей и неприятно было целоваться. Сейчас ей почудилось что-то очень серьезное в его простом пожелании «Спокойной ночи». Странно, подумалось ей, и трудно объяснить даже самой себе.

Они съездили в Ланкастер, это было первое из их многих других совместных путешествий. В гостинице они заказали семь порций сладкого и семь саудеров,[2] фигурный пирог и сидр. Они проезжали мимо огромных ферм, полей с озимой рожью, мимо стада коров в зимних загонах.

– Ни электричества, ни машин, – сказал Питер. – Они доят вручную.

– Ты хочешь сказать, что можешь доить коров с помощью доильного аппарата?