Ожидался честный ответ. Но Дженни могла быть только наполовину честной в этом.

– Однажды.

– За моего отца?

– Но ничего не получилось.

– Как это ужасно для вас!

– В тот момент – да, так оно и было.

– Только в тот момент? Разве вы не любили его?

– Если можно назвать это любовью. Я думала, что так оно и было.

Джилл, не ответив ничего, снова смотрела вниз. И Дженни, вздохнув с облегчением, начала опять изучать ее. Что она уже может знать о любви? Мужчины, вероятно, находят ее привлекательной; конечно, красавицей в классическом смысле ее назвать нельзя, ее красоте недоставало симметрии и чего-то того, что когда-то считалось мерилом красоты; но вкусы меняются. Одни такие волосы чего стоят, а еще уверенные манеры, ум. «Восхитительная девушка» – так отозвался о ней мистер Рили, или, может, это была Эмма Данн.

– Ну, было это любовью или нет, но вы получили меня.

Дженни ответила твердо:

– Да, я поступила по-своему и родила тебя. Я была одна. Мои родители ничего не знали.

– Почему?

– Это слишком ранило бы их. Все это трудно объяснить. Нужно знать их, чтобы понять, почему.

– Я не могу представить, как можно иметь ребенка в моем возрасте.

– Я была моложе, чем ты сейчас.

– Как, должно быть, вы были испуганы. Нет, я не могу себе этого представить, – тихо прошептала Джилл.

– Я тоже не могла представить это.

Снова то облако, то тяжелое серое покрывало придавило Дженни, повисло над радужным залом. Люди вокруг весело разговаривали друг с другом, много было и целых семей. Все были в праздничном, приподнятом настроении.

Джилл воскликнула:

– Какой вы были смелой!

– Когда нет иного выбора, каждый может быть смелым.

– Как тяжело было для вас отдать своего ребенка!

– Если б я увидела тебя и просто подержала в руках, этого бы не случилось, и я это знала. Поэтому я даже ни разу не взглянула на тебя, когда ты родилась.

– Вы часто думали обо мне потом?

Где же мне найти силы, чтобы выдержать эту пытку, спрашивала себя Дженни.

– Я старалась не думать. Но иногда я пыталась представить, где ты живешь, какое у тебя могло быть имя.

– Это глупое имя, правда? Глупое сочетание. Виктория в честь маминой сестры, которая умерла. Джилл – это имя, которым они назвали меня.

Джилл улыбнулась, показав безукоризненно ровный ряд зубов, что свидетельствовало о хорошей работе ортодонта. Да, о ней действительно хорошо заботились.

– Я не могла позволить себе думать о тебе. Дело было сделано. Ты находилась в хороших руках, а мне нужно было продолжать жить. Ты можешь понять это, да? – И Дженни услышала мольбу в своем вопросе.

– Вы собрались с силами и поступили на юридический факультет. Вам удалось добиться чего-то в жизни. Да, я могу понять.

Это было такое замечание, на которое у Дженни просто не нашлось ответа, и она промолчала. Да и сам диалог, подразумевающий вопрос-ответ, казалось, замер.

Джилл заговорила снова.

– Но все же, вы так мало рассказали мне о себе.

– Я не знаю, что еще рассказать тебе, я лишь представила факты. Их не так много.

Внезапно какое-то новое выражение промелькнуло на лице Джилл: замешательство в ее глазах, плотно, почти сурово сжатый рот. Как-то незаметно между двумя женщинами возникла другая атмосфера. Но это и понятно, не так ли? При таком всплеске эмоций, различии в жизненном опыте, возрасте, месте жительства… да и во всем остальном.

Чтобы как-то разрядить обстановку, Дженни решила заказать десерт. Подошел официант с тарелками на подносе и порекомендовал пирожные с тележки.

– Я правда больше ничего не хочу, – сказала Джилл. – Я возьму его, только чтобы подольше длился обед.

Дженни была тронута.

– Мы найдем место, чтобы посидеть и поговорить еще в одном из холлов. Мы ведь не торопимся, – спокойно заметила она.

– Я подумала, что вы, возможно, торопитесь. Тогда почему бы нам не пойти к вам домой?

Дженни вздрогнула. Они сидели за обедом уже более полутора часов, и она все еще не сделала того, что собиралась сделать. Джилл должна понять, что не может больше приходить в ее квартиру. Она должна. Что, если, например, Джею взбрело бы в голову навестить ее именно в этот день? Или в какое-нибудь другое время?

– Джилл, я должна сказать тебе, мне очень жаль, но мы не можем пойти ко мне.

Ясные глаза широко распахнулись и стали встревоженными и пытливыми, как в прошлый вечер.

– Почему?

«Можно ли испытывать доверие к человеку, который годами скрывает правду, а потом внезапно решает все рассказать? – подумала Дженни. – Будешь только думать, что он многое еще утаил…»

Дрожащими руками она попыталась сделать протестующий жест.

– Ужасно трудно говорить об этом, объяснить все. Но существуют обстоятельства, глубоко личные причины. – Почувствовав беспомощность под испытующим взглядом Джилл, она замолчала.

Джилл ждала, ничего не говоря, и это заставило Дженни начать снова.

– Видишь ли… я пыталась сказать это вчера, но у меня ничего не получилось. Я знаю, у тебя сложилось неверное представление, что я не интересуюсь тобой. Но у меня так складываются обстоятельства… Существуют причины. – Она судорожно сжала дрожащие руки и опустила на колени. – Я пытаюсь сказать, что ты не должна встречаться со мной. Ты не должна приходить ко мне домой или звонить. Я сама буду связываться с тобой.

– Я не понимаю, – ответила Джилл. Ее щеки пылали.

Теплота, возникшая было между ними, когда они обнялись в фойе и разговаривали за столом, чувство близости, нежность, воодушевление от встречи – все сейчас бесследно исчезло.

– Мне не нравится это, Дженни. Сначала дать, а потом отобрать, так получается. Но почему?

– Я знаю, это трудно понять. Если бы только ты могла поверить мне…

– Но вы же не доверяете мне!

– Как ты можешь говорить так? Я верю тебе. Конечно, верю.

– Нет, вы что-то скрываете.

Как она непреклонна! И какой боевой характер. Она борется за принципы и выступает за права, свои собственные и других. В одно мгновение Дженни поняла, какою была Джилл.

Глаза Джилл наполнились слезами и заблестели.

– Это из-за меня? – настаивала она. – Вы стыдитесь меня?

Слово «стыдиться» заключало в себе долю истины (не стыжусь тебя как человека, но твоего появления, ведь я скрывала, отрицала правду), вместе с этой атакой, да, этой яростной атакой со стороны того, кому Дженни никогда не причиняла вреда, для кого, видит Бог, она сделала все, что могла, все вместе заставило ее разозлиться. И она знала, что злилась на себя за то, что причинила боль, вызвала эти слезы.

Она вынуждена была защищаться.

– Стыд не имеет ничего общего с этим, поверь мне, Джилл. Разве ты не можешь попытаться принять то, что я предлагаю? Я хочу, чтобы моя жизнь принадлежала мне одной. – Необходимость подталкивала ее, она заговорила быстро, торопливо: – У тебя своя жизнь. У Питера своя. Я никогда не беспокоила его ничем. Разве я не заслужила права иметь свою собственную, ни от кого не зависящую жизнь?

Из глаз Джилл хлынули слезы. Она с горечью заговорила сквозь слезы:

– Независимая жизнь! Неужели я как-то помешаю этому, если буду приходить к вам домой?

– Конечно, даже если б ты и не хотела, но все равно…

Джилл перебила ее.

– Этот обед, это все сплошной обман. Вы пришли сюда сказать мне по возможности вежливо держаться от вас подальше. Вот и все, ради чего вы пришли. – И она резко отодвинула стул, вставая.

– Сядь, Джилл, сядь. Давай будем благоразумными. Я прошу тебя. Ешь десерт.

– Дженни… я не ребенок, которого можно успокоить сладким.

– Ты несправедлива ко мне! Я же сказала, я буду звонить тебе, ведь так? Когда смогу, я позвоню. Я только сказала, чтобы ты…

– Я не позвоню, не беспокойтесь. Вам не придется бояться меня. Но я кое-что скажу вам. За Питера я не отвечаю. Он был прямо-таки шокирован, когда узнал, что вы сказали комитету по усыновлению. Он будет еще больше поражен, когда я позвоню ему и расскажу о том, что произошло сегодня.

Джилл резко поднялась, опрокинув стул. Официант быстро подскочил, чтобы поднять его, головы повернулись к ним, и Дженни дотронулась до руки Джилл.

– Не уходи так, – умоляла она, понизив голос. – Не убегай снова. Позволь мне оплатить чек, и мы посидим где-нибудь и поговорим.

Джилл собрала сумочку, взяла перчатки и шарф.

– Не о чем разговаривать, пока вы не скажете мне, что мы можем нормально общаться друг с другом. Что я могу звонить вам по телефону как всякий другой человек и… можете вы мне сказать это?

Официант стоял, держа счет, а женщина за соседним столиком уставилась на них с нескрываемым любопытством. Побледневшая и дрожащая, Дженни подыскивала какие-то слова, чтобы остановить ее.

– Вы можете? – повторила Джилл.

– Нет, не совсем. Но постой, послушай меня.

– Я уже слушала вас, и я не хочу слышать ничего больше. Спасибо за обед.

Дженни смотрела, как она уходила. Не имея сил броситься за ней и сознавая, что это будет бесполезно в любом случае, она села, глядя на тарелку Джилл, на которой мороженое уже начинало таять прямо на пирог. Клубничный пирог. Розовая лужица. Вот и нет у нее больше дочери, она пришла и ушла, и все это в течение суток. Злые глаза, ссутулившаяся спина и лужица мороженого в тарелке.

Официант кашлянул, напоминая о своем присутствии. Она взяла счет, оплатила и вышла на улицу. Такси стояли у тротуара перед входом в отель, но у нее не было желания побыстрее попасть домой. Хотелось где-то посидеть в одиночестве. Поэтому она повернула в другую сторону от дома и пошла пешком.

В парке, темно-коричневом зимой, тускло блестели ветвистые деревья, все еще мокрые после дождя. Быстро мелькали облака в холодном небе. И воскресный вечер будет уныл, независимо от погоды, если с вами нет любимого человека.