— В общем, да. Но после того как она отказалась от этой стороны жизни, она начала чувствовать свою ненужность, бессмысленность существования. Ей ведь уже двадцать девять.

— Неужели? — Почему-то в его голосе было облегчение. — А я-то считал, что ей лет двадцать пять. Это она всегда так подшучивает над мужчинами?

— Насколько я знаю — нет. Это было устроено специально для тебя.

— Ну ладно, ладно… — грубовато сказал он.

Она улыбнулась. Через минуту они уже подъезжали к вилле Селье. Кэтрин остановила машину рядом с черным седаном. Они вместе направились к веранде, где их встретила очень скромно одетая Иветта. На ней было простое серо-голубое платье и аметистовое ожерелье в один ряд.

— Хэлло, — очень оживленно сказала она, взяв обе руки Кэтрин в свои. Затем ее дразнящие глаза обратились на Хью. — Добрый вечер, мистер Мэнпинг, как мило с вашей стороны, что вы приехали, — произнесла она по-английски. — Я специально для вас выучила эту фразу.

Кэтрин вставила:

— Вы не должны дразнить Хью. Он может отомстить.

Иветта предостерегающе приложила палец к губам:

— Никто не знает об этой маленькой эскападе. Если Филипп услышит… — Она воздела руки, изображая ужас. — Он еще не приехал, но Марсель обязательно расскажет ему, если узнает об этом. Я обещаю вам вести себя безупречно. Пойдемте.

Другие гости оказались удивительно непохожи на обычную публику Иветты. Была, конечно, Марсель, но, кроме нее, был инвалид из Ниццы с женой, местный житель — владелец нескончаемых масличных плантаций с женой и смуглолицый адвокат с дочерью средних лет. Все очень вежливые и крайне дружелюбно настроенные. Французский и английский смешались, и вскоре атмосфера стала совсем праздничной.

В восемь часов Иветта философски вздохнула:

— Кто-то так некстати задерживает Филиппа. Он должен вот-вот возвратиться, но я думаю, что лучше нам сесть за стол. Марсель, ты предпочитаешь подождать его?

Марсель принужденно кивнула:

— Пожалуйста, садитесь и начинайте; я здесь подожду Филиппа, и мы потом придем.

«Не надо мне было приходить, — думала Кэтрин, — физически я себя прекрасно чувствую, готова встретить все, что угодно, но это… так выбивает из колеи, слишком тяжко».

За столом царило оживление; француженки разговаривали о своих детях, мужчины обсуждали виды на урожай маслин, юридические казусы и влияние лета на приток туристов; остальные то присоединялись к разговору, то просто слушали.

Кофе и коньяк стали пить в саду, где магнитофонная музыка негромко звучала при лунном свете.

Кэтрин села на плетеный диванчик вместе с Иветтой, Хью поместился около них, с удовольствием куря. Гости разошлись по саду, освещенному столбами света из окон и фонарями вдоль подъездной аллеи. Слышался говор, негромкий смех довольных людей.

Иветта оставалась такой же оживленной.

— Видите? — спросила она у Кэтрин. — Я могу быть образцовой сестрой доктора. Я теперь всегда такая. Тогда получилось так, что, когда вы приехали в Понтрие, я как раз скучала и искала общества старых приятелей, которые пишут скверные стихи и мазюкают картины. А теперь перед вами настоящая Иветта Селье.

— И совершенно очаровательная девушка, — заметила Кэтрин. — Тебе так не кажется, Хью?

Он взглянул на чуть улыбающееся загадочное лицо Иветты.

— Хорошенькая-то она бесспорно, — сказал он осторожно, — но в следующий раз я сам буду выбирать, в каком месте мы будем пить чай.

— Неужели будет еще «следующий раз»? Спасибо, мой смельчак. Я этого не заслуживаю.

— Не заслуживаете, верно, — сказал практичный Хью. — Если бы вы приехали в Англию впервые, с вами не стали бы так… ходить вокруг да около.

— А как это «вокруг да около» — чего?

Он не ответил на ее вопрос.

— А вы когда-нибудь были в Англии?

— Даже несколько раз еще подростком.

— Вам понравилось?

— Мне нравится Лондон и ваши озера, только они слишком холодные.

— У нас пляжи совсем не такие, как здесь.

— Да, но я не увлекаюсь пляжами. А в Гонконге у вас есть пляжи?

— О, конечно, но они тоже не похожи на ваши. А вам интересен Дальний Восток?

— Я люблю восточное искусство, поэтому, может быть, мне и понравятся восточные люди. Когда-нибудь я буду путешествовать и, когда приеду в Гонконг, навещу там вас. Но к тому времени я буду седой и с двумя подбородками.

— На следующий год я оттуда уезжаю, — сказал он, — а у вас никогда не будет двойного подбородка. Вы слишком худенькая.

Она засмеялась:

— Вы самый серьезный человек, которого я встречала. Вы слишком старомодны!

— Наверное, — мрачно согласился он. — Мне скоро будет тридцать восемь, одной ногой уже в могиле.

— Какой глупый! Тридцать восемь — это такой чудесный возраст. Я говорила о ваших взглядах, а не о возрасте. Вы танцуете?

— Современные танцы? Нет.

— Тогда потанцуем по-старомодному. Послушайте, вы знаете эту песню? — она пропела несколько тактов под музыку. — Это про девушку, которая видит лицо своего мертвого возлюбленного в Сене.

— Бог ты мой! Ведь это ужасно.

— Очень красивая музыка. Пойдемте потанцуем под нее. С вашего позволения, Кэтрин?

— А он — не мой. Танцуйте сколько хочется, — ответила она.

Смотря на них, Кэтрин видела, что Иветта разыгрывает какую-то роль. Она не принадлежала к богеме, но и не была таким жизнерадостным созданием. Она была чем-то средним между этими крайностями — француженкой с солидной семейной основой. Разглядит ли это Хью? Даст ли ему Иветта возможность увидеть это?

Еще одна пара присоединилась к ним — король бала с Марсель. Она томно двигалась с раздражающей отвлеченной улыбкой на губах, как будто смотрела в свое будущее, которое состояло сплошь из роз, и все без шипов. Она еще увидит, что брак совсем не то, но с Филиппом…

Он подошел и сел рядом с Кэтрин, предложил сигарету и поднес ей зажигалку.

— Вам не хочется потанцевать? — спросил он ее.

— Я давно не танцевала — вернее, пробовала танцевать один раз с Майклом Дином в Ницце, но мы не успели как следует разойтись. Когда-то я очень любила танцевать.

— Может быть, попробуете со мной?

— Нет, спасибо, — быстро сказала она.

— «Нет, спасибо» танцам или «нет, спасибо» мне? В его шутке звучала некоторая резкость.

Все-таки удивительно, думала Кэтрин, замечая дрожь своих пальцев, как быстро между ними возникает вражда даже среди людей, даже в такую ночь.

Она сделала попытку вернуть прежнее хорошее настроение.

— У меня нет желания танцевать. — И без паузы продолжала: — Иветта намного лучше выглядит, вам не кажется? Я никогда не видела ее такой оживленной.

Он сказал в ответ, с некоторой издевкой в тоне:

— Ах, так мы говорим об Иветте? Bien. Да, она выздоровела от этих псевдо-интеллектуалов и теперь приходит к выводу, что англичане надежные и сильные. Но вам нечего опасаться. Она не сможет отвлечь вашего кузена от вас. Она не захватчица по натуре.

Кэтрин молчала, и он спросил:

— Как сегодня Леон?

— Он был со своими друзьями, когда я вечером уезжала, и казался в прекрасном настроении. Но с ним что-то не в порядке, правда? Он нездоров?

— Нет. Здоровье у него прекрасное. Он беспокоится о том, чего не хочет обсуждать.

— Даже с вами — с мужчиной?

В голосе Филиппа послышалась недоброжелательность и усталость:

— У мужчин бывают некоторые проблемы в жизни, о которых невозможно рассказать другим. Вмешательство друзей в такие минуты становится бесцеремонностью.

— Это я понимаю. — Она смотрела на руку, стряхивающую пепел с сигареты. — Что же нам делать — выжидать в стороне?

— Круиз поможет. — Он твердо пальцем поднял ее подбородок и повернул голову Кэтрин так, чтобы она смотрела ему в глаза. — До тех пор будьте с ним ласковее. Никаких споров. И если он в плохом настроении, стерпите, как бы вы стерпели от своего отца.

Она отстранилась от него.

— Я привязана к Леону, — проговорила она.

— Из-за ребенка вы сразу начинаете спорить с ним. — Голос его изменился. — Я люблю детей; чем младше мои пациенты, тем благодарнее моя работа. Если бы не моя привязанность ко всем людям здесь, в этих краях, я бы стал работать в Ницце и специализировался бы как детский врач, потому что нет ничего прекраснее на свете, чем здоровый ребенок. В то же время ничего нет более тошнотворного, чем материнская любовь, которая изнеживает, балует, портит, делая из ребенка идола. Не возражайте, — с внезапным жестким огоньком добавил он. — Я не Леон!

— И именно поэтому, — ответила она, чувствуя внезапные тяжелые удары сердца, — вы не имеете права говорить со мной в таком тоне. Я делаю все, чтобы только не испортить Тимоти. Я думала, что вы это замечаете.

Он раздраженно щелкнул пальцами:

— Вы говорите одно, а делаете совсем другое. Вы влюблены в этого своего кузена ничуть не больше, чем в Майкла Дина, тем не менее вы решаете выйти за него замуж, чтобы Тимоти получил отца, который позволит вам продолжать воспитание ребенка в вашем духе. Я считаю, что это самая презренная причина для брака — выходить замуж за человека, чтобы… — он внезапно прервал свою речь и глубоко вздохнул. — Прошу прощения. Совершенно непростительно говорить с вами в таком духе, когда вы у меня в гостях. Когда я шел к вам, у меня не было такого намерения, уверяю вас. — Он загасил сигарету в пепельнице. — Танцевать кончили. Сейчас я пришлю к вам вашего кузена.

Он только что не щелкнул каблуками, делая ей полупоклон, и Кэтрин, все еще нервничая, смотрела ему вслед, когда он подошел к группе гостей, где была и Марсель. Он не пробыл с ними и минуты — подошла горничная с запиской в одной руке и докторским саквояжем в другой. Филипп пожал плечами, принял саквояж и что-то сказал присутствующим; те закивали в знак понимания. Он взял Марсель за локоть, и они вместе пошли к его машине, сели и уехали.