Дни становились жарче, а цветов все меньше. Как-то Кэтрин пошла к бассейну в полтретьего дня. Купаться было еще немного рано, она только что поела. Она сняла короткий белый пляжный жакет и легла на траву около мраморного края бассейна, в тени огромного дерева. Дул горячий ветер с моря, пестрая тень от листвы играла на ее открытой спине, но голова была в полной тени. Густые светло-рыжие волосы рассыпались по надувной подушке и подложенным под голову рукам. Она быстро задремала, но потом начала думать, понравится ли Тимоти поездка с дедушкой в Кан и прогулка на башню, откуда открывается панорама побережья. К счастью, он не боялся высоты. Леон сказал еще, что за чаем они встретятся с кем-то из английских знакомых, у которых трое детей; они старше, чем Тимоти, сказал он. Кэтрин надеялась, что старшая девочка будет опекать Тимоти.

Пора встать и поплавать.

Вдруг Кэтрин заслышала шаги по краю бассейна. Облицованная мрамором стенка делала кое-где изгибы, образуя уютные уголки для кресел и шезлонгов. Она узнала эти шаги и, сама не замечая, сжала кулаки под головой. Мысленно она отчаянно желала, чтобы он как-нибудь не увидел ее.

Конечно, он ее увидел. Она почувствовала, что он остановился невдалеке, и услышала, как он негромко сказал:

— Вы не спите? Если хотите, я уйду.

Она неторопливо повернулась к нему и встретила взгляд его серых глаз. Она сразу уловила его привычную, ставшую второй природой, реакцию — как бы спокойно захлопывались ставни между ним и любой женщиной, не одетой по всем правилам. Она медленно села, поправив бретельку синего купального костюма.

— Здравствуйте. Вы, наверное, пришли повидать Леона. Он уехал с Тимоти в Кан и, наверное, вернется еще не скоро.

— Да, я знаю. Он мне говорил утром, когда я заходил сюда.

— Ах так… Это был профессиональный визит?

— Нет. Я заезжал к своему больному тут, поблизости, и зашел, чтобы пригласить вас на чай. Вас не было, вот я и приехал опять. Будет еще несколько гостей — приятели моей сестры.

— Я собралась поплавать, — возразила она. — Мне не хочется, чтобы вы меня ждали.

— С удовольствием подожду. — Он протянул ей руку и помог встать на ноги. — Конечно, если вы решительно не настроены купаться в одиночестве.

Она почувствовала, как он накинул ей на плечи пляжный жакет, и почему-то была раздосадована. Она пошла рядом с ним; веревочные подошвы ее сандалий шелестели по короткой травке.

— Нет, почему же. А как ваша сестра?

— Все хорошо. Мы оба жалели, что вы не приехали к нам на обед в ту субботу. Ваша отговорка… — он очень отчетливо выговаривал слова, — она была, как говорят у вас в Англии, шита белыми нитками.

Она глядела на свои сандалии:

— У меня действительно был утомительный день, и я действительно очень рано легла. В любом случае я бы там мешала. Я не принадлежу к богеме.

— Я тоже, — проговорил он также размеренно. — Впрочем, все это в прошлом. Я обещал Леону, что познакомлю вас с молодыми людьми из Понтрие, и так как вы в тот день не пришли к нам на обед, может быть, сегодня вы придете к чаю?

Она чуть не остановилась:

— Вы выполняете для Леона еще какие-нибудь поручения такого сорта? Вы думаете, что…

— Успокойтесь, пожалуйста. — Его глаза на мгновение сердито вспыхнули, но голос оставался отчетливым. — Давайте на минуту будем откровенны друг с другом и потом оставим эту тему. По поручению Леона я осмотрел его внука и написал заключение. В ответ на его вопрос я сказал то же, что сказал ранее и вам, — что мальчику будет полезно быть без вас несколько часов в день. Я сказал еще — помните? — что это будет полезно и вам. Это вполне взвешенное мнение, от которого я не откажусь. — Он помолчал, но повелительно поднял палец, не давая ей говорить. — Так же я не без оснований считаю, что вам нужно встречаться с людьми вашего возраста. Леон согласен с этим. Возможно, он жесткий человек, не считающийся с чувствами других, но он не хочет, чтобы вы были в одиночестве. Конечно, — глаза его сощурились в усмешке, — вы всегда можете поболтать с этим молодым англичанином, Майклом Дином. Но я не думаю, что вы найдете в нем достойного вас компаньона. Всем в Понтрие известно, как он порхает от одной пассии к другой.

— Я тоже это знаю, — сказала Кэтрин, — и меня это очень устраивает. У него нет никаких претензий — вот почему мне так легко разговаривать с ним. — Она отвела назад прядь волос чуть дрогнувшей рукой. — Вы уверены, что вам хочется, чтобы я поехала с вами на чай? Не хотелось бы, чтобы меня приглашали по обязанности.

— Это не по обязанности, — равнодушно ответил он. — Я вас буду ждать на террасе.

Она быстро повернулась уйти, слишком быстро. Жакет слетел с ее плеч на траву, она мгновенно наклонилась, чтобы поднять его, одновременно с Филиппом. Ее волосы — душистая масса, блестящая, как шелк, — задели его по лицу, и она торопливо откинула их назад.

— Извините, — отрывисто сказала молодая женщина, взяла жакет и быстро вошла в дом.

Когда через пятнадцать минут она вышла к нему в платье с зеленым и белым рисунком, Филипп стоял у края патио, куря сигарету и глядя вдаль на деревья. Он повернулся и, увидев ее — изящно одетую, безупречно причесанную, — чуть насмешливо улыбнулся:

— В вас таятся три женщины, и эта, в целом, самая опасная.

— Не для вас, я уверена, — возразила Кэтрин, садясь в машину. — Решусь заметить, что, наверное, немало мужчин завидуют вам. Наверное, замечательно быть таким хладнокровным с женщинами.

Он не отвечал, пока не сел на свое место.

— Есть ли мужчина, защищенный от женских чар? Сомневаюсь. За пределами своего семейного круга, может быть… Но любовь такой коварный разрушитель всяких барьеров. Любая любовь.

— Да, правда. Когда я еще училась на педагогических курсах, у нас была преподавательница, утверждавшая, что между учителем и детьми всегда должен быть какой-то барьер. Она говорила, что это единственный способ завоевать их уважение.

— И вы с этим соглашались? Это вы-то?

Она улыбнулась:

— Знаете, в общем, да. Я видела, что результат бывает замечательным. Но боюсь, что на практике для меня это и было самым трудным. Когда я только начала работать, стоило какому-нибудь малышу прийти в класс с грустной мордочкой — и весь этот мой барьер рушился с треском, у директора было слышно.

— После чего, — продолжил он с некоторым сарказмом, — весь класс начинал вас ревновать к страдальцу.

Она кивнула:

— Пришлось мне менять всю тактику. Со временем я научилась этому, хотя и сейчас я расстраиваюсь, если вижу ребенка угрюмым или в слезах.

— Потому что вы любите детей. Когда любишь, тогда и тревожишься.

— А вы? — спросила она, взглянув на него, когда они выезжали из аллеи виллы на муниципальную дорогу. — Я не могу представить вас в тревоге; у вас такой вид, как будто вы не знаете, что это такое.

— Я? Боюсь, что я не столько тревожусь, сколько испытываю нечто вроде гнева.

— Да, это больше похоже на вас. — На мгновение их взгляды встретились, и она, неожиданно для себя, спросила: — Как же вы чувствовали себя, когда ваша сестра расстроила помолвку накануне свадьбы?

— Так она вам это уже рассказала? — спокойно проговорил он. — Да просто вышел из себя от гнева! Их помолвка была такой долгой, уже обставили их новый дом, у нас в доме было не повернуться от свадебных подарков. Родственники съехались со всех углов Франции. Мы даже сняли для них маленький отель в Ницце. Но как-то мне удалось к следующему утру дать всем знать, что свадьбы не будет. После этого нужно было отсылать назад все подарки. Потом дом снова пришел в нормальный вид. Как нарочно, все это совпало со вспышкой вирусного гриппа, так что я две недели подряд почти не ложился спать. Однако все прошло.

— А как жених? Как вы с ним объяснились?

— Да, у меня хватило времени еще и на то, чтобы сказать ему, как обстоит дело. Ну, он очень здравый молодой человек — уехал отдыхать куда-то на месяц, который должен был быть медовым, потом вернулся в свою контору в Кане. Через год уже был обручен с другой девушкой. Но Иветта!.. — он нетерпеливо пожал плечами. — Нет чтобы остаться такой, как была! Она начала носить ультрамодные джинсы и дурацкие свитера, в которых бы утонул и здоровенный рыбак. Появились всякие подружки из тех женщин, которые никогда не причесываются, и приятели, которым почему-то надо носить бороду и куртку с капюшоном, чтобы не дай Бог их не приняли за обычных людей. Вы бы поразились серому однообразию этих так называемых артистических кругов. — Филипп опять пожал плечами: — Вначале я терпел это ради Иветты. Ну, нужен ей какой-то интерес, и я думал, что эта орава, которая ее так притягивала, успокоит ее быстрее, чем нормальные люди. Все, как и везде: среди них есть настоящие, много работающие художники, а есть ничтожества, готовые превозносить и пресмыкаться ради двух-трех хороших обедов в неделю. Не сомневаюсь, что это звучит холодно и недоброжелательно, с вашей точки зрения.

— Нет, я думаю, ваше убийственное мнение бьет прямо в цель. И это все уже давно тянется?

— Да уже несколько лет. Хотя бывали и спокойные периоды, потому что даже Иветта не может выносить их дольше, чем несколько недель подряд. Мне самому иной раз приходилось выкидывать их из дома.

Она не удержалась и спросила:

— Разве она не понимает, что эта ее новая жизнь сильно осложняет вашу? Например, после тяжелого дня, когда вам надо уснуть скорее, потому что в любой момент вас могут опять вызвать?

Он снова пожал плечами, слегка улыбнувшись:

— Ну, не настолько я стар, чтобы иногда не обойтись коротким сном. Правда, если у меня утром операция, я требую спокойствия в доме. Вот тут я выставляю любых гостей! Образ жизни Иветты беспокоит меня только из-за нее самой.

— И все-таки вы позволили ей не выходить замуж за нелюбимого человека?