Чем больше времени я проводила с малышкой Лигейей, тем больше к ней привязывалась. К концу каникул мне хотелось спрятать ее в чемодан и увезти с собой. Она боялась меня все меньше и меньше и однажды вечером, когда мы сидели в гостиной у Шварцев, по собственному желанию запрыгнула мне на колени. Я знала, что у Алены и Инго ей будет хорошо, но, прощаясь с ней, чувствовала себя так, будто после Элиаса я уже второй человек, который ее бросает.

Как бы мне хотелось, чтобы эти последние дни в Нойштадте тянулись подольше – но как бы я ни цеплялась за каждый час, за каждую минуту, они ускользали сквозь пальцы. Бабье лето пролетело стремительно. И скоро наступил день отъезда.

Вокзал, откуда отправлялись поезда до Берлина, находился в соседнем городке. Отец был занят в пожарной команде, а мама после аварии боялась садиться за руль. Поэтому отвезти меня вызвалась Алена. Она вела машину и сосредоточенно следила за дорогой. По радио играла древняя песня «Отель “Калифорния”». Я смотрела в окно на заснеженные поля и серо-голубое зимнее небо.

С каждым метром, который мы оставляли позади, я приближалась к тому месту, откуда сбежала шесть недель назад. Кровать, шкаф с диском и толстовкой, необходимость жить в непосредственной близости от Элиаса, наша с ним история, которая связана с огромным количеством мест в Берлине, – все это поджидало меня. Мне казалось, что машина едет не туда!

Но увы – выбора у меня нет. Придется вернуться. Вернуться в мою прежнюю жизнь. Уже завтра у меня первая смена в «Пурпурной дымке», и до начала семестра остаются считаные дни.

Между тем я столько раз возвращалась мысленно к Рождеству, к столкновению с Элиасом в темном коридоре и к нашему путаному разговору, что мне начало казаться, будто все это происходило со мной раз десять. К воспоминаниям примешивался какой-то непонятный привкус. Стоило закрыть глаза, как я вновь слышала его голос, слышала, как он цитирует рассказ о леди Лигейе и слова оживают, срываясь с его мягких губ. Я знала, что теперь всякий раз, когда буду перечитывать этот рассказ, в моей голове будет звучать его голос.

Я вспоминала, как несколько месяцев назад, стоя перед письменным столом, вытащила из-под груды листочков книгу Эдгара Аллана По. Тогда Элиас буквально вырвал ее у меня из рук, сунул в шкаф и вообще вел себя весьма странно.

Зачем он выведывал обо мне информацию, если потом не извлекал из нее ни малейшей выгоды? Почему, к примеру, не сказал мне, что уже много лет фанатеет от По – ведь это был отличный способ произвести впечатление?

Мне вспоминались другие подобные случаи, в которых он тоже вел себя довольно бестолково – если, конечно, исходить из того, что его главной целью было меня одурачить.

А письма? Теперь, когда я знаю, что в них не все сплошная ложь, можно ли предположить, что и другие упомянутые в них факты – чистая правда?

Я вздохнула. Вопросы, на которые я уже два месяца не могла найти ответов, как бы часто ни прокручивала их в голове… Неразрешимая загадка, достигшая апогея, когда я столкнулась с Элиасом в коридоре возле ванной.

Что у него в голове? Сначала он пошел за мной до самого туалета – по крайней мере теперь я не единственная, кто так делает, – затем наговорил кучу чепухи, а в конце концов обиделся насмерть и хлопнул дверью, потому что я, видите ли, сказала, что его «объяснение» – курам на смех. И теперь меня неотступно мучает вопрос: что же это было за объяснение?

Уж не пропустила ли я чего?

Ведь тогда, на лестнице, он как будто хотел мне что-то объяснить, но я ему и слова сказать не дала. «Мои мотивы изменились».

Но зачем ему понадобилось продолжать всю эту затею с Лукой? И почему за прошедшие восемь недель он так и не предпринял ни одной попытки объясниться еще раз, в спокойной обстановке?

И почему я, дурочка, сижу и всерьез размышляю: а вдруг он все-таки испытывал ко мне какие-то чувства? Пора бы усвоить, что едва я осмеливаюсь поверить – тут-то все и рушится.

Я прислонилась головой к холодному стеклу.

– Ау, Эмили, – ласково позвала Алена. – Ты опять где-то витаешь. С тобой все в порядке?

Я снова села прямо.

– Просто задумалась. Не могу понять, рада я или нет, что скоро вновь окажусь дома.

– Честно говоря, мне тоже грустно везти тебя на вокзал, – отозвалась она. – Но жизнь продолжается. И в Берлине веселее, чем в нашей глуши, разве нет?

– Наверное, – отозвалась я, разглядывая свои руки.

– К тому же, я думаю, в Берлине есть человек, который скучает по тебе гораздо больше, чем мы.

Я повернулась к ней.

– Что… Как… О ком ты? – Неужели Элиас ей что-то рассказал?

– Об Алекс. О ком же еще? – удивилась она. – А ты о ком подумала?

Я снова перевела взгляд на дорогу и глубоко вздохнула. Так и параноиком недолго стать.

– Ни о ком. Я просто туго соображаю, – пробормотала я.

– Понимаю, – отозвалась Алена. Что-то в ее тоне мне не понравилось, и ее взгляд скользнул по мне хоть и быстро, но все же медленнее, чем надо.

– Тебе удалось хоть немного утешить Алекс? – поинтересовалась она.

Я вскинула брови:

– Ты имеешь в виду, после того как она в гостях у будущих свекра и свекрови, несмотря на многозначительные покашливания Себастьяна, накинулась на толстую женщину из рекламы косметики? Цитирую: «Как таких вообще пускают на телевидение? Да еще рекламировать косметику! На лечение ожирения уходят огромные средства. Кроме того, это просто некрасиво! Как женщина может запустить себя до такой степени?» А мать Себастьяна в ответ рассказала, что недавно с помощью «Диеты весонаблюдателей»[5] сбросила тридцать килограммов и вот уже пять лет работает на местном телеканале.

Мы с Аленой прыснули. В моем пересказе эта сцена выглядела очень смешно. Алекс в своем репертуаре. Я убеждена, что запал, с которым она произносила эту убийственную тираду, имел мало общего с ее реальными чувствами – но нужно хорошо ее знать, чтобы понимать, как она может завестись на пустом месте. Думай, прежде чем говорить. Сколько раз я ей это повторяла? И судя по всему, напрасно.

Конечно, в глубине души мне было немного жаль Алекс. Но, в конце концов, она сама виновата: почему она вечно мелет какую-то ерунду? Да еще при первой встрече с родителями Себастьяна! Тут только руками развести остается.

– Вроде бы она уже немного успокоилась, – сказала я. – Себастьян постоянно твердит ей, что все было не так ужасно, как ей показалось.

Алена усмехнулась.

– Себастьян – добрый мальчик.

– Что правда, то правда, – согласилась я.

– Надеюсь, он не совсем кривит душой. Будет очень жаль, если она испортит отношения с родителями будущего мужа из-за нескольких дурацких, ненужных фраз.

– Да уж, – отозвалась я. – Но даже если они затаили обиду, думаю, со временем все наладится. Если уж на то пошло, я, бывает, по пять раз на дню на нее сержусь, но ей всегда удается быстро вымолить прощение.

Чего далеко ходить, взять хотя бы рождественский вечер.

– Но ты-то ее знаешь как облупленную, Эмили, и к тому же ты очень добрая по натуре. Я надеюсь, родители Себастьяна дадут ей второй шанс. Со свекром и свекровью и без того бывает трудно.

– Ну, как мы видим, с невестками не легче, – откликнулась я.

Алена кивнула и быстро покосилась на меня, прежде чем перевести взгляд обратно на дорогу. Какой-то выпендрежник на «Мерседесе», с точки зрения которого мы, вероятно, ехали слишком медленно, обогнал нас и скоро исчез из виду. Мне вспомнился Элиас и его лихачество за рулем.

– А знаешь, – сказала Алена с мечтательной улыбкой, словно вспоминала о прекрасных, но давно минувших временах, – я ведь всегда хотела, чтобы ты стала моей невесткой.

Мое лицо застыло, будто ледяная маска.

Как ей это пришло в голову? Неужели она что-то знает? Я отвернулась к окну.

– Ну, Алекс, к сожалению, уже не свободна, – сказала я полушутливо. – К тому же ты и без того мне как вторая мать.

– Как мило, рада это слышать. Но я хотела этого не ради себя. – Она потерла большим пальцем шов на кожаной оплетке руля. – А ради Элиаса.

Мое сердце ухнуло в пятки, кровь отхлынула от лица. Вроде мы только что обсуждали Алекс и Себастьяна – как вышло, что теперь мы говорим о нас с Элиасом? Я чувствовала, что должна что-то ответить, но боялась выдать себя.

– Знаешь, – продолжала Алена, – когда вы были подростками, часто случалось, что вы бросали друг на друга совершенно одинаковые взгляды – но только когда другой смотрит в сторону. – Вид у нее был мечтательный. – Матери всегда замечают подобные вещи. Возможно даже, я заметила это раньше, чем вы сами. Исподтишка я наблюдала за вами и надеялась, что рано или поздно вы поладите. Но увы, – она вздохнула, – мои надежды не оправдались. Все вышло иначе. Элиас уехал в Лондон. – Алена, явно колеблясь, взглянула на меня. – Между вами тогда что-то произошло, верно?

Я смотрела на нее во все глаза и, кажется, побелела как мел.

Сперва Алекс, затем отец, а теперь еще и Алена! Очевидно, тайна, которую я ревностно оберегала много лет, не такая уж и тайна для окружающих. Какая же я глупая… Думала, что могу кого-то обмануть.

От горьких воспоминаний старые раны вскрылись и закровоточили не хуже новых.

Я разглядывала свои ладони.

– Не понимаю, о чем ты, – пробормотала я.

– Эмили, Эмили, – со вздохом проговорила Алена, – я же все-таки не полная дура. Конечно, иногда не поймешь, что творится у тебя или у Элиаса в голове. Вот Алекс – абсолютная противоположность: у нее что на уме, то и на языке. Порой это, конечно, напрягает, но иногда не может не радовать. Мне никогда не приходится ломать голову, что с ней. Я всегда знаю, что она думает и чувствует. Но ты и Элиас… – Она покачала головой. – Вы совсем другие. Никого не пускаете в свой мир. Из вас насилу что-то вытянешь, да и то – когда уже поздно.

Мне стало дурно. Я бы с удовольствием выкрутила громкость радио на максимум, только бы оно заглушило голос Алены.