И когда среди ночи у меня завибрировал телефон, реакция была та же: сердце на миг остановилось, меня бросило в жар. Телефон лежал на тумбочке. Дисплей светился. Звонок. Я принялась шарить на тумбочке, пальцы дрожали. Наконец нащупав телефон, я посмотрела на экран.

«Неизвестный номер».

Кто мог звонить мне в это время с неопределившегося номера? Я все смотрела на экран.

«Неизвестный номер».

Большой палец медлил над кнопкой «принять вызов». Что, если это Элиас? Услышать его голос выше моих сил. Нет, не хочу его слышать. Но что, если звонит кто-то совсем другой? Например, Алекс или мои родители. А вдруг что-то произошло? Несчастный случай?

Я сделала торопливый вдох и нажала на кнопку. Закрыв глаза, поднесла телефон к уху.

– Алло? – прошептала я.

Тишина.

Руку сводило.

– Алло? Кто это? – повторила я.

Нет ответа. Ни звука в трубке.

Я отнесла телефон от уха, посмотрела на дисплей. Звонок не оборвался, сеть ловилась хорошо.

– Алло? – еще раз произнесла я. – Да кто же это?

В трубке что-то зашуршало, и связь оборвалась. Но в последнюю секунду, прежде чем звонивший нажал отбой, до меня донесся звук. Еле слышный. Почти неразличимый. Дыхание. Дыхание, которое я бы узнала из тысячи.

Все еще сжимая в руке телефон, я смотрела в темноту. Каждый мускул моего тела словно окаменел.

Элиас.

Глава 10

На озере

Алекс все уговаривала меня не ехать домой, а остаться в Берлине, и, честно говоря, решимость моя изрядно поколебалась. Она была права. Мой отъезд – не более чем бегство. Я хотела убежать от того, от чего убежать невозможно. Элиас остался бы со мной, кружил над моей головой, как грозовая туча, и сопровождал бы меня повсюду.

Но стоило мне вспомнить о его ночном звонке и подумать, что он всего в паре улиц от меня, всякое сомнение затухало, словно искра на ветру.

К счастью, могу я теперь сказать. Так как единственно верным решением было все-таки поехать в Нойштадт. Вероятно, когда человеку плохо, лучшее место для него – те самые четыре стены, в которых он вырос. В этих стенах мир остается прежним, даже если все остальное обращается в прах и пепел.

Я хорошо помню тот момент пять недель назад, когда сошла с поезда и оказалась на нойштадтском вокзале. Все вокруг было знакомым, но ощущения стали совершенно иными. Впервые с тех пор, как произошла вся эта история с Элиасом, я смогла дышать. По-настоящему дышать.

Почти все время я проводила с кем-нибудь из родителей, и в этом были свои плюсы и минусы. Нередко мне хотелось побыть в тишине и одиночестве. С другой стороны, в присутствии других людей мне приходилось брать себя в руки, и я не могла самозабвенно копаться в своих проблемах, как бы мне ни хотелось. И это шло мне на пользу.

Большую часть времени притворство удавалось мне на славу. Однако иногда отец посматривал на меня так, что я начинала сомневаться в своих актерских талантах. Мой отец не из тех людей, кто станет выпытывать все о твоих проблемах и вынесет тебе мозги расспросами. Взглядами он давал понять: я заметил, что не всё в порядке, – и предоставлял мне решать, хочу ли я об этом говорить.

Обычно, когда от меня ждут откровенности, я начинаю ощущать себя как в ловушке. Но в данном случае было немаловажное отличие: отец как раз таки ничего от меня не ждал. Он вел себя сдержанно, не пытался давить и в то же время дарил мне прекрасное чувство, что вокруг есть люди, для которых я много значу и которым небезразличны мои переживания. За это я была ему очень благодарна.

Поначалу я не собиралась откликаться на его невысказанное предложение. Но две недели назад все изменилось.

Я лежала в моей старой кровати – за всю ночь мне так и не удалось сомкнуть глаз. Бессонница была настоящей пыткой. Вот уже несколько недель я ночь напролет ожидала одного и того же, и это сводило меня с ума. Я отбрасывала одеяло и снова куталась в него, бралась за книжку и откладывала ее, включала телевизор и выключала, вставала, ходила кругами по комнате, снова ложилась, переворачивалась на левый бок, на правый, на спину, обратно – и начинала все сначала. Это продолжалось часами. Я думала, у меня не выдержат нервы, думала, что начну срывать обои со стен и выпрыгну из собственной кожи. Что-то же должно измениться! Что-то должно произойти! Так не могло больше продолжаться, я понимала это ясно, как никогда.

Было пять часов утра, когда я выскочила из постели, натянула первое, что попалось под руку, и вытащила из шкафа в коридоре отцовское снаряжение для рыбалки. Он очень удивился, когда я в полной экипировке ввалилась в родительскую спальню и стала дергать одеяло. Таким манером дочь его еще никогда не будила. Раза три он моргнул, но не прошло и пяти секунд, как он откинул одеяло и вылез из постели.

– Если дочь захотела пойти со мной порыбачить, надо торопиться, пока она не передумала!

С этими словами он влез в тапки и скрылся в ванной.

Вот за это я и люблю отца.

Не прошло и сорока пяти минут, а мы уже сидели на старой, подгнившей скамейке на маленьком озере, над которым висел туман. На траве поблескивал ночной иней. Солнце еще не взошло, вдали на горизонте занималась светло-голубая заря. На мне были два свитера и толстая куртка, но я все равно ужасно мерзла. Однако свежий воздух изрядно бодрил, и мое смятение немного улеглось. Достав из корзины две кружки, я налила себе и отцу кофе. Я сварила его, пока отец одевался в ванной, и перелила в большой красный термос. Обеими руками обхватив дымящуюся кружку, я чувствовала, как отогреваются пальцы.

Отец закинул удочку, закрепил ее в держателе и подсел ко мне.

– Спасибо, – поблагодарил он за кофе.

– Не за что, – ответила я.

И за целый час мы больше не перемолвились ни словом. Ни с кем на свете не молчится так приятно, как с отцом. Раньше мы часто ездили куда-нибудь, устраивали пешие прогулки, играли в мини-гольф или спонтанно садились на поезд и отправлялись в какой-нибудь большой город. Но с тех пор, как я перебралась в Берлин, многое, конечно, поменялось. Я часто думала, как здорово было бы просто сесть с ним в машину и поехать куда-нибудь на природу, без цели и плана. Побыть с ним наедине, как прежде. И все стало бы не так ужасно. Сейчас, когда я сидела возле него на берегу, ощущение было таким привычным, что мне казалось, будто я никогда никуда и не уезжала.

Когда отец налил себе уже третью кружку кофе, я вдруг заговорила. Слова рвались наружу. Я стала рассказывать с самого начала, когда почти семь месяцев назад мы с Элиасом вновь встретились. Только имя я не упоминала. Ни разу. Я все время называла его «этот мужчина». Я поведала отцу, что произошло между мной и «этим мужчиной» за минувшие полгода. Сперва намерения у него были однозначные, и я не испытывала к нему ни малейшего интереса. Но постепенно наши отношения менялись, или по крайней мере я считала, что они меняются. Я рассказала, как Элиас чуть ли не каждый день наведывался ко мне под разными предлогами и звонил по ночам. В то же время началась моя переписка с анонимом. Я описала, как в конце концов запуталась в собственных чувствах и сама перестала понимать, как отношусь к человеку, которого к тому времени перестала считать просто симпатичным придурком. Не умолчала я и о том, как он признался мне в любви: это признание уничтожило последние сомнения и заставило меня без оглядки отдаться чувствам. Но не прошло и суток, как выяснилось, что письма по электронной почте слал мне тоже он и все это было не более чем игрой, и мне осталось только проклинать себя за свою несусветную глупость.

Выговорившись, я почувствовала себя на десять кило легче.

Отец не перебил меня ни разу. Глядя на воду, он продолжал молчать и после того, как я закончила свой длинный монолог.

Наконец он спокойно спросил:

– Но зачем он так поступил?

Я была готова к чему угодно. Вероятнее всего, он должен был воскликнуть: «Скажи мне, где живет этот негодяй, и я его прибью!» Но вариант, который избрал мой отец, противоречил всем моим ожиданиям. И я совершенно не знала, что на это отвечать.

– Понятия не имею, – пробормотала я. – Может быть, его это развлекало?

– Может быть? – повторил он. – Стало быть, ты не уверена?

Я была уверена, хотя… Да нет же. Ну… я так думаю. Я опустила взгляд на собственные ноги, постучала ботинками друг о дружку и пожала плечами.

– Ну хорошо, – сказал отец. – У меня есть две версии. Хочешь их услышать?

Я кивнула:

– Конечно!

– Версия первая: ты действительно повстречала самого большого подлеца, какой только есть на нашей планете.

Ну вот, я же знала, что с отцом можно все обсудить. Здорово, когда люди так хорошо понимают друг друга. Отец никогда не подведет.

– Либо, – продолжал он, – этот тип вовсе не подлец, а полнейший идиот и потому испортил все, что только можно было испортить.

На моем лбу залегла складка. Нечто подобное я уже слышала от Алекс.

– Что ты имеешь в виду? – осведомилась я.

– Да все очень просто, Эмили. Мне трудно себе представить, чтобы человек был так расчетлив и настолько далеко зашел. Спрашивается, зачем он это сделал? Неужели он полгода бегал за тобой только для того, чтобы сделать больно? Ему-то от этого какая польза?

Эти вопросы были для меня не новы: я задавала их себе тысячу раз и до сих пор не нашла ответа.

– Бывают просто плохие люди, я этого не отрицаю, – продолжал отец. – Иногда невозможно найти объяснение, почему они поступают плохо. Я чувствую подобное недоумение каждый день, когда открываю газету и читаю новости. Но если рассуждать об истории, которую ты рассказала, Эмили, то нельзя не взглянуть на произошедшее и с другой точки зрения. С точки зрения мужчины. Из-за чего мужчина способен наделать глупостей? Из-за женщины. Когда мужчина влюбляется, он становится самым беспомощным созданием на земле.

Это еще что за теория? Как минимум весьма смелая, на мой взгляд.