– А ты куда?

– С тобой пойду.

– Зачем?!

– Не учи дедушку какать.

Я независимо дернула плечом, но спорить не стала.

В квартиру я звонила долго и упорно. Дверь не открывалась, и, если бы я не видела своими глазами горящее окно, то давно бы бросила трезвонить. Я уже начала думать, что Ванька мог элементарно забыть выключить свет перед уходом, когда дверь открылась.

На пороге стоял Иван с полотенцем на бедрах. Голова его была встрепана. На меня он воззрился ошарашенно и, кажется, даже не сразу узнал.

– Санька?! А… ты что здесь делаешь?

– Я к тебе, – сухо сказала я. Сердце скакало как бешеное. – Не бойся, ненадолго. Впустишь?

Он молча шагнул назад. С изумлением посмотрел на Шкипера, который непринужденно вошел следом за мной, и, не узнав его, спросил:

– Со за гаджо?

– Гаджо сыр гаджо. Ничи. Дэ проджава.[4]

Краем глаза я заметила какую-то тень за полуприкрытой дверью. Прекрасно. Значит, его девица здесь. Ванька проследил за моим взглядом, его физиономия стала смущенной и злой одновременно. Бросив мне: «Подожди…», он скрылся в комнате. Оттуда послышался невнятный, торопливый разговор, шелест одежды, в щели мелькнул любопытный глаз. Через минуту Ванька вышел уже в джинсах и майке. Пряча глаза, сердито спросил:

– Чего тебе?

Посвящать в причины моего появления Шкипера и любовницу Ваньки мне не хотелось, и я двинулась на кухню. Иван пошел следом.

Разговор был коротким. Позже я удивлялась, откуда во мне взялось столько наглости. А тогда просто говорила, глядя в упор на стоящего передо мной мужчину:

– Я тебя учить не собираюсь, у меня на это и прав никаких нет. Но Нина меня просила порчу сделать. Я не взялась, так ты думаешь, она успокоится? Она к другой пойдет, найдет колдунью какую-нибудь, своего добьется. Сам знаешь, что может быть. Подумай.

– Шалавы… – мрачно процедил Ванька, не поднимая глаз. – Ну… а ты что же? Предупредить меня пришла?

– Дурак. Мне Нинку жалко.

– Да ну? – Он вдруг подошел вплотную, и я только сейчас поняла, что Ванька слегка пьян. Совсем немного – если бы не запах, я не заметила бы ничего.

– Кого дуришь, девочка? Ты ведь сама по мне сохнешь. Я ведь не слепой, я вас, баб, нутром чую. Давно…

– Что ты несешь? – задохнулась я. – Рехнулся?!

– Да ла-а-адно… Чего топорщишься? Поди сюда… Да не бойся, говорю, шлюха эта русская уйдет сейчас. Ну?

Я отступила на шаг. Нестерпимо хотелось зажмуриться, в животе поднималась волна тошноты. Ванька пошел за мной.

– Стой, сволочь, – сглотнув слюну, сказала я. – Еще шаг – импотентом сделаю.

Я, конечно, блефовала, и Ванька недоверчиво усмехнулся, но – остановился.

– Смотри… Сама пожалеешь потом. В другой раз не позову.

– Свинья. – Я перевела дыхание. – Нина мне сестра, а ты кто? Дураком родился, дураком и сдохнешь.

– Что? – сощурился он. – А ну, повтори, поганка!

– Кто-то что-то сказал или мне показалось? – вдруг послышался задумчивый голос из прихожей. Шкипер, про которого я совсем забыла, вошел в кухню и встал на пороге.

Мы с Ванькой говорили по-цыгански, и он, конечно, не понял ни слова. Вероятно, его насторожили наши интонации. Поскольку я молчала от неожиданности, Шкипер подошел ближе. Он был выше Ваньки почти на голову.

– Убери гаджа, – процедил мне Иван, отступая к стене.

Я устремилась к выходу, по пути дернув Шкипера за рукав. Тот молча пошел следом.

В машине меня начало трясти. Я судорожно сжимала руки на коленях, суставы уже болели, но дрожь становилась все сильней и сильней. Шкипер старательно делал вид, что ничего не замечает, до тех пор пока я сама не попросила:

– Останови…

Он тут же запарковал машину у тротуара. Порывшись в кармане куртки, сунул мне носовой платок сомнительной чистоты. И курил, глядя в окно на падающий снег, пока я выла в голос, уронив лицо в ладони. Никогда еще в жизни мне не было так стыдно и так противно. Вот такое дерьмо, такую сволочь я любила с двенадцати лет?! Господи, за что, за что, за что… Я даже не почувствовала, как Шкипер снова тронул «Мерседес» с места, не заметила, что мы выехали на Бронную, затем – на Тверскую, свернули на Никитскую, к Арбату… Когда я наконец пришла в себя, оказалось, что мы уже почти час нарезаем круги по Садовому кольцу.

– Сколько времени? – всхлипывая, спросила я. – Мне пора домой.

Шкипер, не говоря ни слова, развернул «Мерседес» посреди дороги, и мы поехали на Северную.

Возле подъезда Шкипер помог мне выйти из машины, подтолкнул к фонарю, присвистнул:

– М-да…

– Ничего, – хрипло сказала я, – сейчас умоюсь и на работу поеду. Извини, что весь вечер тебе убила.

– Фигня. – С минуту Шкипер молчал. – Телефон не потеряла? Звони, если что. Или нет… Я сам на днях зайду.

Я не стала спрашивать, зачем. Кивнула и ушла в подъезд.

Дома я залезла под душ и долго терла себя жесткой мочалкой, словно отмываясь от произошедшего. От горячей воды мне стало лучше, я напилась на кухне из чайника, оделась, накрасилась и поехала в ресторан. Ванька в этот вечер на работу не явился, Нина была бледная, словно в воду опущенная, ко мне не подходила. «Не сердись на нее, переживает…» – шепотом сказала Милка. Я отмахнулась. На душе по-прежнему скребли кошки.

Через день Ванька приедет за женой на Северную. Молча выслушает град слез и упреков, которые обрушат на него прямо на лестничной площадке тетя Ванда и Милка, молча погрузит безмолвную Нину и детей в машину и увезет домой. На следующий день Нина влетит ко мне в комнату и бухнется на колени:

«Санечка, милая, спасибо, спасибо, что помогла, до конца дней бога молить буду…»

Безуспешно я, перепуганная до смерти и растерянная, буду доказывать, что ничего не делала, и умолять ее встать. Единственное, что мне удалось тогда, так это засунуть ей обратно в сумку бриллиантовый браслет, который Нина порывалась застегнуть на моем запястье. И то я добилась этого лишь потому, что пригрозила: если я возьму хоть какую-нибудь плату, Ванька снова смоется.

Вечером того же дня, в ресторане, Иван подойдет ко мне, тихо и смущенно скажет:

«Прости меня, девочка… Пьяный был, глупостей наговорил».

«Ты о чем, дорогой мой? – холодно спрошу я. – Ничего не помню».

И прореву всю ночь в подушку. Первая неземная и вечная любовь бесславно закончилась. Как я сейчас понимаю – к лучшему.

Шкипер действительно зашел через неделю. И попал как нельзя более вовремя: в комнате, за столом под лампой, Степаныч и дед Килька собрались разыграть партию в покер. Степанычу после смерти Федора недоставало достойного партнера, деда Кильку он громил с легкостью, и поэтому, когда Шкипер, понаблюдав с минуту за игрой, изъявил желание присоединиться, обрадовался:

– Садись, когда не шутишь. Да ты умеешь хоть?

– Чего тут не уметь? Детка, тебя отвезти?

Последнее относилось ко мне: я собиралась в ресторан.

– Нет, я с соседями. Дед, ты все-таки поосторожнее…

– Это ты, парень, поосторожнее, – ворчливо говорит дед Килька, глядя на то, как Шкипер основательно усаживается за стол и берет колоду. – Связался черт с младенцем…

Я, игравшая со Шкипером еще в Крутичах, знала, что младенцем в покере он не был, но остаться и следить за игрой не могла: через час начиналась наша программа в ресторане. Поэтому я только пожала плечами и ушла.

Выступление закончилось в два часа ночи. В полтретьего мы приехали домой, и я, выйдя из машины, с удивлением обнаружила, что окна в квартире все еще горят. Недоумевая, я поднялась наверх, открыла дверь.

Под потолком плавал сигаретный дым. Свет лампы еле пробивался сквозь его мутные клубы, было душно. Дед Килька уже сошел с круга и сидел на диване, огорченно вздыхая и шевеля губами, – вероятно, подсчитывал сумму проигрыша. Шкипер и дед, сидящие за столом друг против друга, дымили в две сигареты, и их лица были так непроницаемо, каменно спокойны, что я поняла: борьба идет не на жизнь, а на смерть. На мгновение мне даже стало жутковато – настолько сейчас Шкипер напоминал покойного Федора и настолько знакомой показалась картина. Я разделась, на цыпочках прошла в комнату, села рядом с дедом Килькой.

– Твой дед совсем с ума свихнулся, – шепотом сообщил он. – Кажется, уже четвертую пенсию ставит…

Я беззвучно ахнула, но вмешаться мне и в голову не пришло. Сев в угол дивана, я начала, как дед Килька, шевелить губами, сводя дебет с кредитом и прикидывая, сколько у меня в заначке денег. Но Шкипер заметил меня и сказал:

– Амба, Иван Степаныч. Санька пришла.

– Открываем?

Открыли. Дед схватился за сердце. Шкипер усмехнулся.

– Весь в папашу, жулик, – отдышавшись, сказал дед. – С должком подождешь?

Шкипер невозмутимо согласился, встал, попрощался и уехал. На другой день Степаныч занял денег у цыган, вечером вернул их Шкиперу, тот потихоньку сунул бумажки мне. Я, подумав, взяла, через несколько дней объявила деду, что выиграла по лотерейному билету, и Степаныч с облегчением пошел к соседям отдавать долг.

С того дня Шкипер стал бывать у нас, как раньше – его отец. Играл он, кажется, даже лучше Федора; по крайней мере, в области блефа ему цены не было. Степаныч уже вел себя осторожнее, да и Шкипер, видя, что деда «заносит», сворачивал игру:

«Хватит уже, Степаныч, спать хочу… Мне завтра в восемь утра в трех местах надо быть. Дела…»

Дед подсчитывал проигрыш, вздыхал и бурчал:

«Запустил в дом еще одного бандита на свою голову…»

Шкипер только усмехался: