– Застрелили?! – Я невольно прижала ладонь к сердцу. – Он… он жив?

– Его отвезли в больницу Питье для допроса.

Больница Питье, находившаяся под контролем гестапо, практически означала смертный приговор. Нет, только не Борис… Мне не вынести потери еще одного друга…

– Я сначала сходила с ума дома, – продолжила Битси, – и потому пошла в библиотеку, чтобы закончить кое-какую работу. Графиня как раз только что вернулась после разговора с доктором Фуксом. И сказала, что жена Бориса позвонила ей в полночь. Утром графиня отправилась прямиком к «защитнику библиотек». «Борис Нечаефф работает в библиотеке почти двадцать лет, – сказала она ему. – Он никогда бы не сделал ничего во вред библиотеке. Вы обещали помочь, если у нас возникнут проблемы».

Фукс попросил ее подать письменный рапорт. Ха! Графиня отлично знает нацистов и все эти рапорты! Но она представила полный отчет, отпечатанный и подписанный свидетелем. Доктор Фукс кому-то позвонил, и ему сказали, что Бориса депортируют.

– Депортируют?

– Но доктор Фукс обещал вмешаться.

Это уже было кое-что. Я знала, что он держит свое слово. «Защитник библиотек» был не так плох, как остальные.

– Как мы можем помочь Борису?

– Помогая Анне.

Мы на велосипедах поехали к дому Бориса, в ближний пригород Сен-Клу. Дома ли Анна? Нас впустили в квартиру, полную друзей и родственников, говоривших приглушенными голосами. Да, Елена была в соседней комнате и все слышала. Бедная малышка, ей же всего шесть… Что искали нацисты? Мы надеемся, что они позволят Анне повидаться с Борисом. И кто бы мог поверить, что гестаповцы наберутся наглости снова прийти, и не когда-нибудь, а в три часа ночи? Чтобы забрать сигареты, которые видели на столе.

Позже тем вечером Анна вернулась домой, белая как полотно. Гестаповцы проводили ее в сырую комнату в подвале и показывали ей фотографии, одну за другой. Это были незнакомые ей люди – Борису тоже их показывали, – а потом разрешили увидеть мужа. Он был все в той же окровавленной рубашке, его даже врач не осмотрел.


В августе благодаря хлопотам доктора Фукса Бориса перевели в Американский госпиталь. Пуля пробила Борису легкое, а так как несколько дней он не получал медицинской помощи, развилась угрожавшая жизни инфекция. Через месяц врачи позволили ему принимать посетителей. В огромном вестибюле госпиталя Анна сказала Битси и мне:

– Ему уже лучше. Вчера он даже поддразнил меня, велел принести ему пачку «Житан».

Я улыбнулась, не совсем уверенная, что Борис шутил.

– Эй, привет! – В вестибюль ворвалась Маргарет. – Простите, я опоздала.

Я не видела ее несколько недель. Загорелая и беззаботная, она лучилась счастьем.

– Бедный Борис! – сказала Маргарет. – Почему вы не сообщили мне раньше?

– Я звонила, – коротко ответила я. – Но ты не отвечала.

– Я была на побережье с… – Она бросила взгляд на Битси и Анну. – Я была на побережье. Мне следовало подумать о том, как быть на связи.

Мы вместе пошли к Борису, одна из сиделок тепло поздоровалась с нами. Было приятно, что она нас помнила. Как-то раз мы с ней поболтали в вестибюле, пока Анна ждала, когда Борис проснется.

Войдя в палату, я сразу направилась к кровати Бориса. Как моя маман, поправила одеяло на его груди. Зеленые глаза Бориса смотрели рассеянно от болеутоляющих, но уголок его губ приподнялся, как бывало, если он собирался сказать какую-нибудь смешную глупость.

– Наша страна воистину превращается в мир Франца Кафки.

– Ну да, или это «Метаморфозы». – Я постаралась говорить беспечным тоном.

– Простите, что оставил вас в одиночестве на абонементе, – продолжил Борис.

– Ничего, я не против… Я рада помогать читателям. Конечно, наши постоянные не позволили ежегодному закрытию помешать им являться каждый день! А вы пообещайте нам не переутомляться.

– Переутомляться? – язвительно повторил Борис.

Битси, слишком переполненная чувствами, чтобы говорить, поцеловала его в щеку, потом отошла в угол комнаты.

– Борис, можно лишь восхищаться тем, как вы рассчитали время, – сказала Маргарет. – Получили пулю и занялись выздоровлением как раз во время ежегодных библиотечных каникул.

– Ну, меня не в первый раз подстрелили, – сонно откликнулся он. – Но надеюсь, что в последний.

– Что?! – вскрикнула Маргарет.

Ресницы Бориса затрепетали и закрылись.

– Он быстро устает, – пояснила Анна, выпроваживая нас. – Но заявляет, что уже скоро вернется на работу.

– И я ему верю, – кивнула Битси. – Когда мы сможем опять прийти? Хотите, чтобы мы присматривали за Еленой?

Пока они разговаривали, Маргарет увлекла меня в сторонку:

– Я не могу познакомить Феликса с моей дочкой, она слишком мала, чтобы хранить секреты. Но мне просто необходимо, чтобы кто-то его узнал, увидел, какой он добрый. Мне бы хотелось, чтобы ты с ним познакомилась.

Она что, действительно ожидала, что я буду пить чай с ее любовником?

– Ты не должна с ним встречаться! – огрызнулась я.

– Он спас мне жизнь. И спасает жизнь Реми.

Она была права. Но она была и не права.

– Я прошу всего часок твоего времени, – умоляла она.

Маргарет часто говорила не подумав, но просить меня о чем-то столь гнусном… это не было просто бездумно, это было безумно.

– Даже пять минут слишком много!

– Когда тебе было нужно что-то от меня, я никогда не отказывала! – рассердилась Маргарет.

– Вы что, ссоритесь? – спросила Битси.

– Ничего подобного, – ответила я. – Ты же знаешь, какой я иногда бываю вспыльчивой.

– Только иногда? – вскинула брови Битси.


KRIEGSGEFANGENENPOST

3 сентября 1943 года

Милая Одиль!

Это письмо вполне может оказаться последним. Я был болен, и друзья говорят, что я бредил. Моя рана так и не зажила, а без медицинской помощи инфекция распространяется все быстрее.

Не позволь этой войне или чему бы то ни было разлучить тебя с Полем. Выходи за него замуж, спи каждую ночь в его объятиях. Для вас обоих нет причин быть несчастными. Если бы я был там, то был бы с Битси. Я бы каждую свою минуту проводил с ней.

Что бы ни случилось, пожалуйста, не горюй. Я верю в Бога. Постарайся и ты обрести веру.

С любовью,

Реми


Я представила, как мой брат лежит на холодных деревянных нарах, вдали от всех, кого он когда-либо любил. Ох, Реми! Пожалуйста, вернись домой! Пожалуйста! У меня забурчало в животе, я побежала в уборную, и меня там выворотило. Пожалуйста, не умирай! Пожалуйста! Когда внутри уже ничего не осталось, я вышла в коридор и прислонилась к стене. Все мое тело болело, болели живот, голова, сердце. Я провела руками по лицу, по волосам, по шее, пытаясь облегчить боль. Но должно же быть что-то такое, что мы могли бы сделать! Я открыла аптечку и схватила мази, горчичники, бутылочку аспирина (в ней осталось всего три таблетки) – все, что могло хоть как-то помочь. С полными руками я пошла в кухню, чтобы найти коробку.

– Что это? – Маман окинула взглядом кучу на столе. – И что с твоими волосами? Ты выглядишь как сумасшедшая.

Я прочитала ей письмо.

– Ох, милые…

Она помогла мне собрать посылку, хотя мы обе знали, что уже исчерпали свой лимит на этот месяц.

– Власти могут ее не принять, – сказала маман, – но мы попытаемся.

Как это было невероятно: она старалась успокоить меня! До этого письма я не сомневалась в том, что Реми вернется домой. Может быть, маман, прошедшая через Великую войну, понимала все гораздо лучше и именно поэтому так тяжело приняла весть о том, что Реми попал в плен.


Неделю спустя, вернувшись домой с работы, я с удивлением обнаружила, что в квартире темно, как будто никого нет дома. Я включила свет в прихожей и заглянула в гостиную.

Там сидела маман – одна, в черном.

– Пришло сообщение… – тихо сказала она.

Ее щеки и даже губы были белыми как мел. От чувств кровь отхлынула от ее лица.

У ее ног лежал листок бумаги, и я поняла, что Реми умер.

Однажды, когда нам с ним было по десять лет, мы подрались, и я упала, ударилась так сильно, что у меня перехватило дыхание. Лежа на спине, не в состоянии шевельнуться, я не могла поднять голову, не могла сказать: «Ты не виноват». Мне казалось, что я парализована, что у меня что-то сломано… И сейчас я чувствовала себя так же, я не могла снять жакет, моргнуть, подойти к маман… Я просто стояла на месте, застыв изнутри.

– Я так долго надеялась, что его освободят, – тихо произнесла она. – Что он сумеет вернуться к нам…

– Я тоже, маман… – У меня сорвался голос. – Я тоже…

Надеяться было больно, но теперь я поняла, что куда больнее – потерять надежду. Я села рядом с маман. Она сжала мою руку. Ее четки впились в мою ладонь.

– Но уже до его последнего письма я знала, – сказала она. – Почему-то я знала…

– Ты была одна, когда пришло письмо? – спросила я.

– Евгения была здесь, слава богу!

Я включила лампу:

– И где она?

– Решила переодеться в траур.

– Нам нужно послать за папа́.

Она выключила лампу:

– Он не достоин того, чтобы узнать.

– Ох, маман…

– Реми пошел в армию для того, чтобы доказать отцу: он мужчина.

Хотя это и было правдой, Реми не вернуть, обвиняя отца. А если маман станет одержимой моим отцом, он умрет для нее точно так же, как Реми. Я должна была как-то отвлечь ее от чувства обиды.

– Нужно сообщить Битси, – сказала я.

– Завтра найдется время для этого. Пусть ей останется еще одна ночь, прежде чем мы разобьем ей сердце.

Мы с маман в молчании погрузились в трясину горя. Надолго ли, я не знаю. «Конечно он не умер. Он просто не мог бы умереть, пока она сама не перестала чувствовать и думать». 813. «Их глаза видели Бога».

А я продолжала думать о брате. Реми за своим столом пишет статью. Реми пьет кофе в нашем любимом кафе, а на его коленях пристроился пятнистый кот. Реми смеется с Битси. Реми. Ох, Реми… Друзья говорят, что я бредил. Реми ушел. Но как он мог, если мне нужно еще так много рассказать ему?..