Джанет Чарльз - Библиотека в Париже

– Каждый день, если захочешь. – Поль поправил мои волосы.

Мы остановились перед библиотекой.

– Пойду, пожалуй, – нервно пробормотала я.

Мое тело чувствовало себя так, словно оно очень долго спало, а теперь полностью проснулось. Я замечала каждый вздох, каждый удар сердца. И гадала, заметят ли другие случившуюся со мной перемену.

За столом абонемента никого не было. Как странно… Не похоже на Бориса – бросать свой пост. Я прошла в читальный зал, где неподвижно сидели наши обитатели. Никто не разговаривал, никто не читал. Я спросила мадам Симон, видела ли она Бориса. Она покачала головой, даже не потрудившись выбранить меня за то, что я вернулась с обеда на пять минут позже положенного.

Что-то было ужасно не так. Я промчалась через всю библиотеку. В справочном отделе – пусто, в детском зале – тоже. Кабинет мисс Ридер был заперт. В «Загробной жизни» – никого. Наконец я нашла в раздевалке Битси. Она съежилась в углу, прижав колени к груди.

Я присела рядом с ней:

– Что-то с Реми?

– Нет.

Она упорно смотрела на паркет.

– С твоим братом?

Наконец она посмотрела на меня, ее фиолетовые глаза повлажнели от печали.

– Мисс Ридер сообщила, что уезжает.

Это не могло быть правдой.

– Они с Борисом пошли выправлять дорожные документы, – добавила Битси.

– Почему она уезжает теперь, спустя столько времени? – спросила я.

– Нью-йоркские попечители прислали ей телеграмму с приказом немедленно покинуть Францию. Они думают, что вступление Америки в войну – это лишь вопрос времени, и боятся, что ее арестуют как вражескую союзницу.

Я села на пол рядом с ней. Я не могла представить себе жизни без нашей директрисы в соседней комнате, куда я могла заглянуть и попросить совета. Если бы не она, мы с Битси не стали бы подругами. Мисс Ридер дала мне шанс роста. Она не читала мне лекций. Она доверяла мне, предоставляя учиться на собственном опыте. Что бы я делала без нее?

Два дня спустя я помогала мисс Ридер собирать вещи. Хотя я понимала, что безопасность мисс Ридер важнее всего прочего и что все это лишь к лучшему, я двигалась медленно, желая удержать ее с нами как можно дольше. В ящике письменного стола красный блокнот с адресами был набит визитными карточками ее почитателей – от шведского посла до герцогини Виндзорской. Я сунула его в портфель директрисы.

– Что вы будете делать в Штатах? – спросила я.

– Обниму родных, выслушаю рассказы обо всем, что пропустила. Дальше я пока не загадывала. Может быть, буду работать в Библиотеке Конгресса или вступлю в Красный Крест.

– Мне хочется…

– Мне тоже хочется. Так больно уезжать. Я так горжусь нашей библиотекой и тем, что мы продолжаем работу. Но когда у тебя нет вестей из внешнего мира, даже от твоих собственных родных…

На ее глазах блеснули слезы, и она снова принялась укладывать свои личные вещи: любимые книги, принесенные ею из дома, первые издания с автографами, несколько томов на французском.

Среди них были Рильке, Колетт… А когда все книги окажутся сложенными в коробки, исчезнет и мисс Ридер. Наблюдать за тем, как она опустошает полки, было больно, и я отвернулась к письменному столу. В нижнем ящике лежали письма. Я знала, что не должна совать туда нос, во всяком случае прямо при мисс Ридер, но не смогла устоять, увидев ее четкий почерк. Это было письмо к маме и папе.

Невозможно загадывать больше чем на день вперед, а потому не знаю, что таит в себе будущее. Но меня не оставляет чувство, что наша библиотека будет жить всегда. Мы делаем хорошее дело, особенно учитывая все препятствия. Нелегко приходится, если до того, как пойти на работу, надо постоять в очереди за продуктами. Когда абсолютно все чрезвычайно трудно достать, включая одежду, обувь, медикаменты и так далее. Нет тепла и нет горячей воды, и все стало таким дорогим. Вид очередей вызывает боль в сердце. Нет мыла, нет чая, нет ничего. Железная петля сжимается, хотя и очень вежливо, но трудно… ох, очень трудно…

Но физические трудности кажутся мелкими, когда сравниваешь их с душевными. Мы в библиотеке живем как все, но иногда это касается нас ближе, если происходит в нашем собственном здании, в нашем собственном коллективе. Надеюсь когда-нибудь рассказать вам об этом.

С любовью,

Дороти

Это послание напомнило мне о тех, которые я писала Реми. Они были полны неприятной правды об оккупации, и я прятала эти листки в старые томики классиков на нижней полке. Я хотела уберечь брата, как и мисс Ридер хотела защитить своих родителей. Мы слишком многого не могли сказать.

– Было замечательно работать с вами, – сказала она.

– Правда?

– Только пообещайте, что будете сначала думать, а потом говорить. Вы, может, и выучили наизусть классификацию Дьюи, но, если не научитесь придерживать язычок, знания пропадут зря. Слова обладают силой. Особенно теперь, в такие опасные времена.

– Обещаю.

Когда мы закончили укладку, остался лишь листок с номером телефона доктора Фукса.

– Он говорил, что мы можем звонить ему в любое время, днем или ночью. Надеюсь, вам это никогда не понадобится.

На прощальной вечеринке слуги графини предлагали всем бокалы вина, но мои постоянные читатели не готовы были к расставанию.

– А кто теперь займет место директрисы? – спросил мистер Прайс-Джонс.

– Наша Одиль, – предположил месье де Нерсиа.

– Она слишком молода. – Вставные зубы мадам Симон щелкнули. – Совет попечителей никогда этого не допустит.

– Возможно, они предложат место Борису? – сказал мистер Прайс-Джонс.

– Русский во главе Американской библиотеки? – фыркнула мадам Симон. – Будьте реалистами. Библиотека закроется.

– Давайте послушаем тост, – вмешалась графиня, пока настроение у всех не стало еще хуже.

Мы подняли бокалы.

Хотя мисс Ридер ужасно исхудала, ее улыбка была сияющей.

– Скажу всем: это было честью для меня. Никакими словами не выразить мою преданность, глубокую привязанность и высочайшее уважение ко всем вам…

– Пусть вам вспоминаются только самые светлые дни, – сказал Борис, преподнося ей наш подарок – стеклянный шар с заснеженной Эйфелевой башней.

Когда мисс Ридер встряхнула шар, внутри закружились крошечные кусочки золотой фольги.

Отойдя в сторонку, мы с Маргарет и Битси наблюдали за тем, как с директрисой прощаются читатели. Маргарет дергала свой жемчуг. Она не могла связаться со своими родными в Лондоне и не знала, как они пережили массированные бомбардировки. Битси прижимала к груди томик Эмили Дикинсон. Теперь, когда в ее квартиру вселили немецкого солдата, она даже дома не могла скрыться от войны.

Назавтра мисс Ридер должна была отправиться из оккупированной зоны, пересечь Свободную зону и добраться до Испании, потом до Португалии, откуда океанский лайнер увезет ее обратно в Америку. Я думала о Реми, о брате Битси Жюльене, о других военнопленных. И о веселой мисс Уэдд, чьим преступлением было то, что она родилась британкой. И о нашей канадке, строгой миссис Тернбулл, о Хелен-и-Питере, а теперь еще о мисс Ридер… 823. И никого не осталось.

Фройд, Монтана, август 1986 года

Каждый раз, когда я рассматривала книжные полки Одиль, разные книги что-то говорили мне. Иногда кивало название, напечатанное яркими буквами, в другой раз какой-нибудь толстый том кричал, что его нужно прочесть. В этот день Эмили Дикинсон окликнула меня по имени. Маме нравилось одно из ее стихотворений. Я помнила одну строчку: «„Надежда“ – нечто с перьями – на жердочке в душе». Внутри тонкой книжки под штампом «Американская библиотека в Париже, 1920 год» на экслибрисе были изображены восходящее над открытой книгой солнце и широкий, как мир, горизонт. Книга лежала на винтовке, почти скрывая ее, – «Знание побеждает насилие». Когда я перелистывала страницы, из книги вылетела черно-белая фотография и упала на пол.

Одиль, ходившая забрать почту и только что вернувшаяся, подняла ее:

– Это маман, папа́, Реми и я.

На лице ее отца главными были усы, придававшие ему суровый вид. А мать стояла практически за его спиной, и я подумала, не была ли она слишком застенчива. Одиль и ее матушка одеты в платья, мужчины – в костюмы.

– Ваш отец был промышленником?

– Нет, полицейским комиссаром.

– А он знал, что вы стащили библиотечную книгу? – усмехнулась я.

Одиль не улыбнулась в ответ:

– Он знает, что я воровка.

Я умирала от желания узнать, что она имела в виду, но, как только собралась спросить, зазвонил телефон. Я поняла, что это Элеонор, еще до того, как услышала пронзительное:

– Лили там? Мне определенно нужна помощь…

– Похоже, французского на сегодня достаточно, – решила я.

Вкладывая фотографию обратно в книгу, я заметила, что там есть и другие, и мне захотелось остаться здесь.

– Что, у малыша по-прежнему колики?

– Mais oui[24].

Уже два месяца никто не мог спать. Хуже того, младенец не желал сосать. Медсестра сказала, что чем напряженнее будет Элеонор, тем дольше Бенджи понадобится времени, чтобы взять грудь. Поскольку папа постоянно был на работе, я заботилась об Элеонор, поглаживала ее по спине, как гладила Джо, когда у него была отрыжка.

Обоим мальчикам, разница в возрасте которых была меньше года, подкладывали под эластичные штанишки матерчатые салфетки. Элеонор показала мне, как их менять, потом выбрасывать какашки в туалет, прежде чем отправлять салфетки в стирку. Не знаю, почему она настаивала на использовании тканых прокладок, когда все другие предпочитали одноразовые. Может, думала, что больше работы означает больше любви?

Я нашла Элеонор в кухне, где было девяносто градусов по Фаренгейту. Пот заливал ее лицо, на руках у нее скулил Бенджи.

– Ну почему он не умолкает? Чем я виновата? – хныкала Элеонор.