– Ну и что вы должны мне рассказать?

Мы повернулись к директрисе. Мисс Ридер обычно говорила живо, осознавая, что время, потраченное на разговоры, – это время, отнятое у работы.

– Я… Это…

– Ну-ну? – подтолкнула ее графиня.

– По требованию нацистов в библиотеку теперь не разрешается приходить евреям…

Голос мисс Ридер был едва слышен. Она качала головой, словно не веря, что такие слова могли сорваться с ее собственных губ.

– Но вы же не всерьез! – воскликнула Битси.

Выставив вперед подбородок, она стала похожа на Реми, готового сражаться.

– Они конфисковали книги из Alliance israélite universelle[20], – сказал Борис. – Все, целиком и полностью. И не только выгребли все книги из Украинской библиотеки, но и арестовали библиотекаря. Бог знает где он теперь. А если мы не будем подчиняться их приказам, они и нашу библиотеку закроют, а нас арестуют. В лучшем случае.

Мы все уставились на мисс Ридер.

– «Определенные люди больше не могут сюда приходить», – повторила она слова «защитника». – И кое-кто из них – наши самые преданные читатели. Должен же быть способ как-то поддерживать с ними связь?

– Вспомните историю о горе и Магомете! – ответила графиня. – У меня есть пара ног, и у Бориса тоже, и у Питера и Одиль. Я готова и желаю относить книги читателям. Почему-то я уверена, что и другие служащие с радостью сделают то же самое.

– Мы должны быть уверены, что книги есть у всех читателей, – согласилась Маргарет.

– Тут есть некоторая опасность, – мрачно произнесла мисс Ридер и посмотрела на каждого из нас по очереди, удостоверяясь, что мы ее поняли. – Те правила, по которым мы всегда жили, теперь изменились. Доставку книг могут расценить как неповиновение властям, нас могут арестовать.

– Я приехала в Париж перед войной с целью передавать книги в руки читателей, – заявила Хелен. – И не намерена это прекращать.

– Да я всю библиотеку перетаскаю к читателям! – воскликнул Питер.

– Мы не позволим читателям оставаться в изоляции, – настойчиво произнесла мисс Уэдд. – Я буду носить им книги. И лепешки тоже, если наскребу достаточно муки.

– Доставка книг будет нашим сопротивлением, – решила Битси.

– Нам просто необходимо это делать! – согласилась я.

– Это правильно, – кивнул Борис.

– Тогда за работу, – сказала мисс Ридер.

Они с графиней написали письма читателям-евреям. Битси стала звонить тем, у кого были телефоны. Она сидела за столом мисс Ридер, держа возле уха трубку размером чуть ли не с ее голову, и я слышала, что у нее прерывается голос.

– Пока все не придет в норму… Мне очень жаль… Какие книги мы можем вам принести?

Борис собирал заказы, связывая книги по две. Он передал мне стопку для профессора Коэн, и я отправилась в путь через совершенно другой мир.

Я старалась обходить нацистские контрольные пункты, но в двух кварталах от библиотеки появился новый. На узкой улочке солдаты, всегда вооруженные, всегда группами по пять человек, пропускали парижан через металлические ограждения, проверяя документы и осматривая вещи. Стоя в очереди, я сообразила, что записала адрес профессора на листке бумаги и положила в сумку. Почему я просто не запомнила, где она живет? Что, если приведу нацистов прямо к ее квартире?

Один из солдат потребовал, чтобы я открыла сумку. Я застыла на месте. Мое дыхание стало таким слабым, что я даже подумала, что вот-вот потеряю сознание. Он схватил мою сумку и стал рыться в книгах и бумагах.

– Ничего интересного, – заявил он по-немецки. – Только носовой платок, ключи от дома и несколько книжек.

Ну, то есть я решила, что он сказал именно это. На самом деле я поняла лишь слова nichts, interessant и Buch. Он рассмотрел мои документы, вытаращив глаза на фото на моей carte d’identité[21], потом сунул мне бумаги и проворчал:

– Идите.

Едва повернув за угол, я принялась шарить в сумке в поисках листка с адресом. Дав себе клятву впредь быть осторожнее, я порвала его. Я не хотела подвергать читателей опасности. Когда мое дыхание успокоилось, я пошла дальше.

Мне всегда было интересно узнать, где живет профессор, и я воображала ее в полном света кабинете, рядом с которым цветут в саду розы. Но ведь в данный момент я шла к ней без приглашения. Это не был светский визит, и с учетом обстоятельств я представления не имела, что ей сказать. Что все это неправильно и очень странно? Что библиотека выражает сожаление?

Или ничего не говорить?

До дома профессора Коэн идти было двадцать минут. В светлом здании, построенном по проекту Османа, лестница закручивалась, как раковина улитки. Я поднялась на второй этаж и там услышала стук пишущей машинки. Боясь побеспокоить профессора, я даже подумала, не оставить ли книги перед дверью, но знала, что Борис такого не одобрит. Наконец я постучала. Профессор пригласила меня войти, взмахнув своей шалью. Направляясь за ней в гостиную, я переводила взгляд с павлиньего пера в ее волосах на пустые книжные полки, где недавно стояли тысячи томов. Нацисты вонзили штык прямо в само тело исследований профессора.

– Они даже мои дневники украли – мои счастливые времена с любимыми, мои моменты отчаяния…

Они конфисковали ее личные мысли. Тропические циклоны, 551.552; подвергнутые цензуре книги, 363.3; опасные животные, 591.65.

Профессор Коэн показала на стопку книг на стуле:

– Друзья заходили. Они знают мои вкусы, и понемногу я восстановлю свое собрание, может быть, и с моим собственным романом. Я говорила с издателем о том, что моя работа продвигается, и он вроде бы весьма желает ее получить.

Надежда, 152.4. Я посмотрела на пишущую машинку:

– А о чем ваша книга?

– О нас. О парижанах. Как и многие, я люблю наблюдать за людьми, но иногда мне кажется, мы слишком уж присматриваемся друг к другу. Это порождает разъедающую зависть.

Прежде чем я ответила, профессор вышла из комнаты и тут же вернулась с подносом – чай и печенье. Я покосилась на свои часы – уже четыре. Другие читатели тоже ждали книги, и я не хотела, чтобы Борис сердился. Но я не могла просто взять и уйти после того, как она так хлопотала.

Пока заваривался «оранж пеко», я отщипнула кусочек «русской сигареты». Мой язык как будто распух, ощутив редкий вкус – сливочное масло. Где, черт побери, она его раздобыла?!

– Лучший друг моего племянника владеет маслобойней, – сообщила профессор Коэн.

Я чуть скривила губы:

– Кто бы мог подумать, что нам придется добывать основные продукты?

– И будет еще хуже.

Мне трудно было представить, что может быть хуже.

– Мисс Ридер обещала заглянуть к вам завтра, – сказала я, надеясь, что новость о визите взбодрит ее.

– А как вообще дела в библиотеке?

Я услышала ее незаданный вопрос: «Заметят ли друзья мое исчезновение? Будут ли скучать по мне?»

Профессор перестала следить за выражением лица, на нем отразилась огромная грусть. Как странно было видеть этот внутренний ландшафт: обстановку квартиры, особенности жизни… Войти в дом читателя, увидеть то, что должно оставаться личным… Я не знала, что сказать. И она тоже. Наконец именно писатель нашел слова:

– Спасибо, что принесли мне книги. Но я должна вернуться к своему роману.


До оккупированной зоны редко доходили новости из внешнего мира. Хотя матушка мисс Ридер писала ей каждую неделю начиная с 1929 года, директриса уже шесть месяцев не получала писем. К нам не поступали ни иностранные книги, ни периодика. Я представляла, как они скапливаются на складах в Нью-Йорке.

Даже при всех ограничениях продукты стало трудно купить. Маман простояла в очереди на рынке целый час, чтобы купить три маленьких стебелька лука-порея. Платье в горошек, прежде обтягивавшее мисс Ридер, теперь висело на ее худом теле. У Хелен были все такие же пушистые волосы и задумчивые глаза, но она потеряла двенадцать фунтов. Я, как и они, стала слишком худой. Я сказала доктору Томасу, что у меня уже несколько месяцев не было женских дней, он ответил, что я не одна такая.

Постоянно голодная, я двигалась вполовину медленнее прежнего, разнося книги по всему Парижу, от шикарных апартаментов рядом с парком Монсо до скромных квартирок на Монмартре. Сегодня на контрольно-пропускном пункте один из солдат – старший командир – более внимательно присмотрелся к содержимому моей сумки.

– «Зов предков»? «Последний из могикан»? Зачем французской девушке книги на английском? Покажите мне ваши документы!

Капитан провел пальцем по фотографии на моей carte d’identité, убеждаясь, что это не подделка. И о чем-то спросил солдат на немецком. Те подошли ближе, я оказалась окруженной. Я никогда не ощущала себя такой маленькой. Рассматривая книги, немцы быстро переговаривались, я разобрала лишь несколько слов: «Gross. Roman. Gut»[22]. О чем они говорили? Может, подумали, что я доставляю какие-то особые послания? Не арестуют ли меня? Какие объяснения я могу им предложить? Скажу, что я библиотекарь из Американской библиотеки? Нет, они могут явиться туда. Что у меня есть английская подруга? Нет, они могут тогда задержать Маргарет.

– Французская девушка вполне может интересоваться другими культурами, – сказала я. – Нам с братом нравится Гёте.

Капитан одобрительно кивнул:

– Да, у нас, немцев, есть хорошие писатели.

Он вернул мне мои вещи, и я поспешила уйти, пока он не передумал.

Избежать таких проверок было трудно, потому что нацисты ставили заграждения на разных улицах наугад. Закончив доставку, я вернулась в библиотеку и предупредила Маргарет об опасности, о том, что ее могут арестовать как вражеского союзника.

– Знаю. Когда я вчера возвращалась домой, то заметила контрольный пункт и спряталась у модистки. Нацисты ушли только через три с половиной часа. – Маргарет намотала на палец жемчужные бусы. – Они кажутся мне иногда петлей аркана.

Когда наша бухгалтер не вышла на работу, нас одолел невыносимый страх. Мы искали мисс Уэдд у нее дома, в больницах, в полицейских участках. А потом Борис узнал, что случилось: нацисты арестовали ее и отправили в лагерь для интернированных лиц на востоке Франции. Просто потому, что она была англичанкой.