Джанет Чарльз - Библиотека в Париже

– Американский госпиталь переполнен, – сообщила она мне. – Почему бы вам не помочь им несколько дней? Надежда невелика, но вдруг вы там найдете кого-нибудь, кто знает вашего брата или его полк?

– А как же библиотека?

– Книги переживут нас всех. Так что пока постарайтесь узнать, что сможете.

Медсестры носились из одной операционной в другую, крахмальные чепцы на их головах сбились, фартуки промокли от крови. Солдаты в грязных повязках бессильно сидели на стульях в коридорах. Волонтеры обмывали им лица и ноги. Я набрала в таз теплой воды и опустилась на колени перед одним военнослужащим, потом перед другим, третьим… Каждый раз, смывая кровь с лица какого-нибудь темноволосого солдата, я надеялась, что на меня посмотрят умные глаза Реми. Передо мной прошла бесконечная череда лиц. Наконец я с трудом выпрямилась, чтобы посмотреть, могу ли я чем-то помочь в отделении, где раненые лежали на узких койках. Я не знала, то ли чувствовать облегчение, что Реми не оказалось среди пострадавших, то ли бояться, что он где-то продолжает бой…

На рассвете я упала на койку в служебном помещении, но через два часа уже проснулась, чтобы готовить завтрак. Французские и английские солдаты в больничных пижамах, без мундиров и знаков отличия, не имели национальности. Здесь общественный ранг определялся серьезностью ранения. Именно поэтому я не сердилась на раненых: если мужчина флиртовал, он чувствовал себя лучше, если же молчал, то страдал от боли.

На каталке, выехавшей из операционной, кто-то стонал. Я подошла ближе, вытерла его вспотевший лоб своим носовым платком, который маман надушила лавандовой туалетной водой.

– Это вы… – пробормотал мужчина.

– Это я.

– Вы меня умывали. У вас такие нежные руки… – Он словно задремал, потом очнулся. – Я вас люблю…

– Ну, при том количестве лекарств, которым вас накачали, – ответила я, – вы и козу бы полюбили.

Следующим вечером, в палате, я помогла ему написать письмо домой, в Америку. Он совсем недавно отправился в Канаду и записался в Королевский воздушный флот.

– Я никогда не оставался в стороне. – Он показал на мои руки, покрасневшие от непрерывного ухода за ранеными. – Да и вы тоже.

– Обычно я имела дело с книгами, а не с людьми.

– С книгами?

– Я библиотекарь.

– А люди для вас ничто?

Я хлопнула его по руке:

– Только нахальные солдаты. А вы что вообще читаете? – За много недель я впервые задала этот вопрос.

– Библию. Там, откуда я родом, к ней серьезно относятся.

– Хотите, я принесу вам экземпляр?

– Черт, нет! То есть я хотел сказать, нет, спасибо, я ее уже читал.

– А как насчет того, чтобы почитать завтра что-нибудь другое?

– Мне бы хотелось.

Он зевнул и через мгновение заснул. Было около девяти вечера, и мне нужно было добраться до дома раньше, чем маман от тревоги обломает все свои папоротники. Когда я шла к двери, один рядовой по имени Томас протянул руку и схватил меня за окровавленное платье. Ему было девятнадцать. Раньше он был парикмахером. Вчера, когда я принесла ему экземпляр «Лайфа» с Ланой Тёрнер на обложке, он отказался открывать журнал.

– Дальше и смотреть незачем, – заявил он.

Сейчас он стиснул подол моей юбки:

– Не уходите, мадемуазель Книжный Червь…

Я отвела с его лба волосы – темно-каштановые, как у Реми.

– Не уходите, – снова прошептал он.

Маман придется подождать. Я поправила на нем одеяло, подоткнув края.

– Поговорите со мной.

– О чем?

– О чем угодно.

– Мне бы хотелось познакомить вас с моими постоянными читателями. Так, есть один англичанин… представьте себе журавля с шотландским галстуком-бабочкой. И его французский друг – настоящий морж, с кустистыми усами. Они каждый день курят вонючие сигары и спорят. Нынешняя тема: печенье «Мадлен», столь любимое Прустом. Не следует ли ему иметь форму круассана? Вчера: кто из атлетов с буквами «дж» в имени более велик? Джонни Вайсмюллер или Джесс Оуэн?

Меня вознаградила слабая улыбка парня.

– Они оба не правы. Это Джек Бересфорд. Мне хочется еще послушать.

– И у нас есть мадам Симон, со вставными зубами, которые не подходят к ее большому рту. О, как же она любит сплетничать!

– Как женщины в моей церкви. А еще?..

– Последняя из ее сплетен о моей любимой читательнице. Она профессор с загадочным прошлым. Мадам Симон начала было говорить о ней: «Она вышла замуж за человека вдвое моложе ее», но тут наш составитель каталога, строгий человек, заявил: «Нет, она вышла замуж за человека вдвое старше ее». Ну и оба они были правы: первый муж профессора был вдвое старше, а второй – вдвое моложе. А потом они принялись рассуждать о третьем.

– О третьем? – удивился парень. – Вот это жизнь!

Я посмотрела на часы. Почти одиннадцать.

– Не уходите, – тут же сказал парень.

Его голос на этот раз прозвучал хрипло, так что я приподняла ему голову и дала воды.

– Вы не останетесь в одиночестве, – пообещала я. – Рассказать еще что-нибудь? Вы бы эту леди-профессора узнали издали, потому что она всегда носит что-нибудь пурпурное. И она говорит о книгах так, словно они ее лучшие друзья…

– Хочется с ней познакомиться…

И я сидела рядом с ним всю ночь, рассказывая разные истории, отгоняя лихорадочные сны, держа его за руку, пока он не умер.

Париж, 3 июня 1940 года

Я была в нескольких кварталах от библиотеки, шла за книгами для моих солдат в госпитале, когда город внезапно затих. Ни воркования голубей, ни болтовни парижан… Только громкое гудение. Я подняла голову – и увидела самолеты, десятки самолетов. Мое сердце громко заколотилось. Вдали послышались взрывы бомб и звон разлетавшихся стекол. Завыли сирены. Люди вокруг бежали, налетая на меня… Я почуяла дым и поняла, что нужно спешить к убежищу. Но, застыв на тротуаре, я словно онемела и отупела при виде воздушного налета в чистом голубом небе. И могла думать только о Реми. Где он? Он видит и чует такое же?

Когда бомбардировка закончилась – сколько она длилась? час? или два? или всего несколько минут? – я всю дорогу до библиотеки придерживалась за стены зданий. У входа все служащие собрались вокруг меня. Я посмотрела на Битси, и та выдохнула: «Ох, боже…» – потом на директрису – у нее между бровями залегла морщинка, потом на Маргарет – та дергала свои жемчужные бусы… а потом на Бориса, который сказал:

– Она сейчас в обморок упадет!

Мисс Ридер усадила меня. Борис налил в чайную чашку виски, чтобы я могла справиться с нервами.

– Вы в безопасности, – произнес Борис. – Пока.

– Немецкие войска не могли пройти через линию Мажино… – пробормотала Маргарет.

– Мы слишком долго принимали желаемое за действительное, – возразила мисс Ридер. – А теперь пора планировать с учетом реальности.

– Вы говорите, что мы должны уехать? – спросила Битси. – Но я представления не имею, куда могли бы отправиться мы с моей матушкой.

Сирена продолжала визгливо завывать в моих ушах, я просто не понимала, о чем они говорят. Я лишь знала, что должна вернуться в госпиталь: мои солдаты нуждаются во мне. Я встала.

– Ты должна остаться здесь! – заявила Битси.

Нет. Мне нужно было вернуться к раненым.

Госпиталь внешне не пострадал, но внутри все были потрясены. Держа в дрожащей руке материал для чтения, я шла по отделению, лавируя между койками, между встревоженными лицами. Во время обеда никому не хотелось есть. Медсестры держали миски с супом и убеждали солдат что-нибудь проглотить.

Дома кипятилась маман:

– С каждым днем ты возвращаешься домой все позже! Поль здесь, и мясо готово уже с час назад.

– От Реми есть письмо?

– Пока нет, – ответил папа́.

– Черт знает что за день! – воскликнул Поль, когда мы уже склонились над своими тарелками.

Нуждаясь в утешающем прикосновении, я прижала ногу к его ноге.

– Хорошие новости из Дюнкерка, – сообщил папа́ и стал читать военное коммюнике: – «Продолжаются упорные бои… Союзные войска сопротивляются с удивительной силой…»

– Я молюсь, чтобы война закончилась, чтобы он поскорее вернулся домой, – проговорила маман, прижимая одну ладонь к ноющему виску, а другую положив на спинку стула Реми.

Когда на следующее утро я пришла в библиотеку, мисс Ридер сидела в одиночестве за столом в читальном зале, уткнувшись в бумаги. Директриса выглядела безупречно в синем платье «джерси», с подкрашенными ресницами, с помадой на губах. Она не позволила своим страхам помешать ей прийти на работу.

Возможно ощутив мой взгляд, мисс Ридер подняла голову. И на ее лице я увидела многое: опасение, любопытство, храбрость, любовь…

– Кто-нибудь из вашей семьи пострадал во время бомбежки? – спросила она.

– Нет.

– Хорошо. – Она взяла со стола какую-то телеграмму. – Боюсь, моя родня умоляет меня вернуться домой.

И я их в том не винила. Иногда мне и самой хотелось куда-нибудь сбежать.

– Как вы можете здесь оставаться?

Мисс Ридер бросила на меня нежный взгляд:

– Просто я убеждена в силе книг. Мы делаем очень важную работу, оставляя знания доступными и создавая некое сообщество. И еще я не теряю веру.

– В Бога?

– В молодых женщин вроде вас, и Битси, и Маргарет. Я знаю, что вы приведете мир в порядок.

В зале собрались завсегдатаи, чтобы узнать новости. «Фигаро» поздравляла парижан с проявленной выдержкой. Газета сообщала, что было сброшено 1084 бомбы, убиты 45 горожан, ранены 150. На фотографиях мы увидели разгромленное здание, комнаты в нем открылись миру, как в кукольном домике.

– Каждое сражение называют или блестящей схваткой, или героическим боем, – заметил месье де Нерсиа.

– Каждый день все больше статей вымарывают, – сказала профессор Коэн. – Что такого скрывают цензоры?

Мистер Прайс-Джонс спросил меня, можем ли мы с ним поговорить наедине. Его молочно-голубые глаза затуманились тревогой.