Наверное, это какой-нибудь зверек, подумал граф, попавший в лапы к хищнику, горностаю или ласке, а может быть, птица, недовольная вторжением чужих в ее владения. Его кузен отнюдь не был заядлым охотником, и в поместье держали лишь нескольких егерей.

Граф заметил соек, перелетавших с одной ветки на другую. Ему также не раз попадались на глаза черно-белые сороки и вороны, которых хороший лесник давно бы истребил.

Он продолжал вслушиваться в шелест леса, шепот легкого ветерка, быстрые пробежки дикого кролика, писк полевой мыши, воркование лесного голубя, но неожиданно до его слуха отчетливо донесся человеческий плач.

Растерянно пытаясь определить, откуда исходит этот звук, граф услышал даже ближе, чем предполагал, чей-то голос.

— О мой дорогой… как же я буду жить без тебя? Разве я когда-нибудь узнаю, что с тобой случилось? Где… где ты окажешься? Как с тобой… будут обращаться?

В этом голосе звучала такая искренняя боль, что Роттингем невольно вздрогнул. Впрочем, уже в следующий миг на его губах заиграла легкая улыбка. По всей видимости, он случайно подслушал разговор двух влюбленных, прощавшихся друг с другом.

— Как же я смогу спать по ночам, — продолжил юный голос, — думая о том, что ты… скучаешь обо мне… зная, что ты… не поймешь, почему нас разлучили. — Голос оборвался, сменившись плачем, затем зазвучал снова. — Что будет… если с тобой будут жестоко обращаться… если они не поймут, какой ты нежный… какой умный и послушный. Ох, дорогой, дорогой мой… что же мне делать? Как я могу расстаться с тобой? Лучше бы мне умереть!

Последние слова были полны отчаяния и боли. И незримый обладатель загадочного голоса разразился безутешными рыданиями.

Граф, не раздумывая, соскочил с седла на землю. Привязав Громовержца к дереву, он направился в ту сторону, откуда доносился плач. Сделав всего несколько шагов, он оказался на поляне, где тотчас застыл на месте как громом пораженный: его взору предстал удивительной красоты конь.

Животное безмятежно пощипывало траву. На нем было дамское седло с высокой передней лукой. Спиной к Роттингему, на поваленном дереве, печально склонив голову на колени и уткнувшись лицом в ладони, сидела женщина в светло-зеленом платье.

По ее стройной хрупкой фигуре граф заключил, что это совсем юная девушка. Ее волосы, вместо того чтобы быть уложенными в прическу в соответствии с модой, были распущены по плечам. Но поскольку они были вьющимися от природы, то выглядели очень красиво. Определить их цвет граф не смог.

Он стоял и смотрел на нее, понимая, что, оглушенная собственными рыданиями, незнакомка не слышала, как он приблизился к ней.

— Что же мне делать… как я расстанусь с тобой? — пробормотала девушка.

— Наверняка на ваш вопрос есть ответ, — негромко произнес граф. — Может, стоит попробовать его отыскать?

При звуке его голоса незнакомка напряглась, но лица от ладоней не подняла и даже не удостоила его ответом. Воцарилось молчание.

— Вы ничего… не можете… сделать… Прошу вас… уходите, — ответила она наконец.

— Откуда вы знаете, что я не смогу вам помочь? — спросил граф.

— Никто… никто не может… помочь мне, — ответила юная незнакомка. Ее голос прозвучал глухо, поскольку лицо было по-прежнему закрыто ладонями.

— Почему вы в этом так уверены? — поинтересовался граф. — Знаете, именно тогда, когда кажется, что дела обстоят хуже некуда, в голову приходит идея, как изменить этот мир к лучшему.

— Ничто… не может… спасти Меркурия, — возразила девушка. — Так что… бессмысленно… даже говорить… об этом.

Роттингем сел на соседнее поваленное дерево. Он выглядел весьма элегантно в белых бриджах, сюртуке и цилиндре, щегольски сидящем на его темных волосах.

— Я правильно понял, что вас хотят лишить лошади? — спросил он. — Это не праздное любопытство, я действительно хочу вам помочь.

— Я сказала вам… никто… не может… помочь мне, — ответила девушка, шмыгая носом. Ее голос звучал беззащитно, совсем по-детски, и предательски дрожал, как будто она вот-вот не на шутку разрыдается.

— Но почему?

— Он… его… продают… в субботу, — ответила она. — Мне нет дела… до других вещей… дома… мебели… но Меркурий… он не поймет.

— Верно, он не поймет, — задумчиво согласился Роттингем.

— Он всегда был со мной… с тех пор… как был жеребенком, — призналась незнакомка. — Я ухаживала за ним… кормила его, чистила. На нем… никогда… никто… еще не ездил, кроме меня. Что, если… кто-то будет… жестоко обращаться с ним?

Ее голос был полон искренней боли, и Роттингем был тронут до глубины души переживаниями юной особы.

— Я не могу поверить, что кто-то станет жестоко обращаться с таким прекрасным животным, — сказал граф.

Незнакомка отняла ладони от лица и посмотрела на своего скакуна. Граф отметил про себя ее очаровательный прямой носик и дрожащие губы. Увы, девушка тотчас же отвернулась, как будто не желая, чтобы он разглядел ее лицо.

— Вы все равно… ничего не сможете… сделать, — пролепетала она. — Прошу вас, уходите. Вы вторглись в чужие владения.

— Эта земля принадлежит вам? — удивился граф.

— Нет, но мне разрешают ездить здесь верхом, — последовал ответ. — А у вас такого разрешения нет. Так что, пожалуйста, возвращайтесь в деревню, сверните налево и сразу ее увидите.

Незнакомка сопроводила свои слова жестом, указав ему, в какой стороне находится деревня.

— Деревня Уитли? — уточнил Роттингем.

— Да, верно. Вы, должно быть, заблудились.

— И все-таки я бы хотел помочь вам.

— Я же сказала вам, — с легким раздражением ответила девушка. — Меркурия собираются продать в уплату долга… долга чести. Карточные долги, знаете ли. Есть и другие долги, которые необходимо оплатить, иначе… Она не договорила.

— Иначе?..

— Иначе моего отца отправят в тюрьму!

Ее голос упал до шепота, казалось, будто она говорит сама с собой.

— Но что же будет с вами? — настойчиво поинтересовался граф. — Когда продадут ваш дом и вашего красавца Меркурия, что будет с вами? Куда вы пойдете?

— Не имею представления, — бесхитростно призналась его собеседница. — Но это… это не важно, что станется со мной, когда… когда у меня не будет моего Меркурия! — Она горестно вздохнула, а затем, явно пытаясь взять себя в руки, сказала: — Мне не следует докучать вам, сэр, моими заботами. Я с вами не знакома, и мои заботы никому не интересны, кроме меня самой. Вы не способны понять, что я… чувствую.

— Как знать, вдруг вы ошибаетесь, — возразил ей Роттингем. — Много лет назад, когда я был маленьким мальчиком, у меня была собака. Мне подарили ее еще щенком, и я сам ее вырастил. Собаку звали Джуди, и я любил ее больше всего на свете. — Немного помолчав, он продолжил свой рассказ: — Джуди всегда бегала за мной следом, даже спала на моей кровати. Когда я учил уроки, она сидела у моих ног, если я отправлялся на верховую прогулку, то она всегда сопровождала моего пони.

Граф вновь сделал паузу.

Юная незнакомка внимательно слушала его и даже подняла голову. Теперь он мог видеть, какое у нее красивое точеное лицо. Девушка смотрела на свою лошадь, и граф отметил про себя, что у нее прекрасная белая кожа и огромные глаза с длинными пышными ресницами, в которых застыли слезы.

А еще она была очень бледна. Графу она напомнила бесплотную стремительную тень — этакое призрачное, бестелесное создание, призрак, пришедший откуда-то из чащи леса, дух, являющийся частью земли, гор, деревьев и зеленой листвы.

— Как вдруг, — продолжил он свой рассказ, — однажды вечером я узнал, что на следующее утро мне предстоит уехать в Лондон. О Джуди никто не упоминал, и я решил, что конечно же смогу взять ее с собой. Мы никогда не расставались, и я не мог представить себе жизни без нее. Лишь когда меня подвели к ожидавшей возле дома карете, мне сказали, что Джуди со мной не поедет.

— Как это жестоко! — воскликнула незнакомка.

— Мне даже не дали толком попрощаться с ней, — продолжил Роттингем. — Меня буквально оторвали от нее. Когда я обнял мою Джуди, мое детское сердце разрывалось от страха: что будет с ней, когда я уеду?

— И что же случилось… с ней? — полюбопытствовала девушка.

— Не знаю, не знаю, — глухо пробормотал граф.

— Вы хотите сказать, что больше никогда ее не видели?

— Я не только больше ее не видел, но никогда больше не слышал о ней, — ответил он.

— Ужас! Как жестоко с вами обошлись! Кошмар! — воскликнула девушка и после короткой паузы добавила: — Тогда вам… понятны мои чувства… к Меркурию.

— Да, понятны, — подтвердил Роттингем.

Повисла новая пауза, первой ее нарушила незнакомка.

— Я даже не знаю, что хуже: представлять себе ужасные вещи, не спать ночами, думая о том, как там бедная Джуди, или же точно знать, что с Меркурием жестоко обращаются, что его бьют, может, даже заставляют возить почтовые дилижансы с тяжелой поклажей?

— Вы напрасно мучаете себя! — успокоил граф. — Скорее всего, его купит какой-нибудь достойный джентльмен. На вашем коне будет кататься добрая леди. Возможно, он попадет в конюшню к кому-то, кто хорошо разбирается в лошадях.

— Но как… я могу быть в этом уверена? — произнесла девушка сдавленным шепотом.

— Знаете, если вы будете ожидать худшего, то это не поможет ни вам, ни Меркурию, — сказал граф. — Это слабость, если не сказать больше — трусость.

Его собеседница ответила не сразу.

— Пожалуй,… вы правы. Я поступила неправильно, когда пала духом и думала только о себе.

Маме наверняка было бы за меня стыдно.

— А как вас зовут? — поинтересовался Роттингем.

— Сиринга, — ответила девушка почти равнодушно, как будто не задумываясь над его вопросом. — Мой отец — сэр Хью Мелтон, и мы живем в деревне, в барском доме. — Она вновь умолкла, как будто о чем-то задумалась, потом неожиданно поднялась на ноги. — Знаете, я хочу вам кое-что показать. Вы помогли мне понять, как глупо я себя вела. Мне не следовало плакать. Мне нужно было молиться за Меркурия… или не стоит?