Лишь несколько часов спустя, когда щедрая добыча была поделена и спрятана в надежном месте, Этан смог вернуться к себе в комнату. Он вконец вымотался, хотел поскорее поужинать, вымыться и лечь спать — не важно, в каком порядке.

На подносе стояли блюда с огромным бифштексом, толстыми ломтями хлеба с маслом, внушительными кусками вишневого пирога, чайник и две кружки. Осторожно удерживая поднос одной рукой, Этан открыл дверь. До тех пор пока он не увидел Мишель в своей постели, он не сознавал, как жаждет остаться в одиночестве. Подавив взрыв раздражения, он поставил поднос на стол и запер за собой дверь.

— Просыпайся, — грубо приказал он. — Ужин готов.

Мишель не ответила, даже не пошевелилась. Этан подошел к постели и приложил руку к ее лбу. Лоб был не горячим, и Этан испытал облегчение. Он был не в состоянии исполнять роль сиделки для кого-нибудь, в особенности для этой упрямой, своевольной и неизменно неблагодарной пациентки.

Скользнув ладонью под подбородок Мишель, Этан слегка повернул ее лицо, разглядывая синяк, оставшийся от удара. Опухоль была почти незаметной, синяк потускнел. Завтра его смогут разглядеть только те, кому известно о его существовании, например Китти. Об этом синяке Китти спросила Этана в первую очередь, едва успела спуститься вниз. По ее словам, синяк у Мишель расплылся на половину лица. Этан сочинил правдоподобную историю о том, как ему пришлось приводить гостью в чувство, и Китти удовлетворилась этим. Больше всего Этана раздражало то, что ему придется сообщить об этом Мишель, чтобы их рассказы совпадали. Раздражение нарастало. Схватив Мишель за плечо. Этан грубо встряхнул ее.

— Просыпайся. Ужин остывает.

Мишель заморгала, выплывая из глубин сна. Инстинктивно она отдернулась от руки, вдавившейся в плечо.

Этан убрал руку.

— Не бойся, не укушу, — буркнул он. — Твой ужин на столе — вместе с моим, так что оставь половину. Вставай, я не стану подавать тебе поднос в постель. Придется научиться заботиться о себе самой.

— Я привыкла сама заботиться о себе, — холодно отозвалась Мишель, села и откинула одеяло. Одолженная Эта ном ночная рубашка оказалась надежным и скромным прикрытием — подол свисал до щиколоток, но у Мишель были свои понятия о приличии, и потому она попросила халат.

— О Господи! — Этан раздраженно отвернулся от постели, не желая дожидаться, пока остынет еда. Присев в большое кресло у стола, он взял с подноса тарелку с бифштексом и поставил на колени. — Нет у меня халата!

— Я всего лишь спросила.

Этан ответил ей презрительным фырканьем, затем сосредоточился на тарелке и принялся за ужин. Прошло всего несколько минут, прежде чем перед его глазами промелькнули босые ступни и тонкие щиколотки — Мишель торопливо подошла к столу, взяла тарелку и бегом вернулась к постели. Услышав скрип пружин, Этан обернулся.

— Ты ждала нападения? — спросил он.

— Почему? Конечно, нет.

Этан решил, что Мишель действительно удивлена этим вопросом.

— Тогда зачем тебе понадобился халат?

— Мистер Стоун…

— Этан, — перебил он. — Зови меня только Этаном. Мы ведь женаты, помнишь?

Мишель не забыла об этом, но не видела смысла в притворстве наедине с Этаном. С другой стороны, по-видимому, он не собирался потворствовать ей. Густая хрипота в голосе усилилась, раздражение стало более заметным. Вокруг глаз собрались морщины, угловатые очертания челюсти подчеркивала густая темная щетина.

Смутное воспоминание вернулось к Мишель. Она всмотрелась в лицо Этана и попробовала представить его побритым. Может, все дело в бороде, задумалась Мишель. Неужели он намеренно изменил внешность?

— Что это ты уставилась на меня? — спросил он, предчувствуя ответ.

— Что? — Мишель очнулась от размышлений. — Ничего. Просто задумалась.

— Прежде чем впасть в задумчивость, ты начала объяснять мне про халат. — Этан склонил голову, избегая пристального взгляда Мишель и подхватывая на вилку картофель с морковью.

— Да, про халат, — подтвердила она и, покачав головой, чтобы прояснить мысли, продолжала: — Я не привыкла расхаживать по комнате в ночной рубашке.

— В моей ночной рубашке, — уточнил Этан, заметив, как на лице Мишель вспыхнул легкий румянец. Он припомнил, как при первой встрече с Мишель решил, что эта женщина вообще не способна краснеть, однако уже не сколько раз наблюдал обратное.

— Вот именно, — подхватила она, стараясь сдержаться. — Я жила с матерью и четырьмя сестрами. Надеюсь, вы понимаете, что сейчас я чувствую себя неловко.

Этан чуть не подавился куском.

— Это еще слабо сказано, — заметил он, запивая кусок чаем и с трудом проглатывая хлеб. — Когда сегодня днем я принес тебя сюда, ты окоченела от страха.

— От холода, — поправила Мишель. Этан устремил на нее пристальный взгляд:

— Нет, от страха.

Мишель рассеянно водила вилкой по тарелке.

— Да, — наконец согласилась она. — От страха. Но у меня были причины бояться, верно?

Даже если бы он смог разуверить Мишель, ответ на ее вопрос не изменился бы.

— Да, причин бояться у тебя немало.

Мишель кивнула, другого ответа она и не ожидала. Несмотря на голод, у нее не было аппетита. Она поставила тарелку на тумбочку у постели, подтянула одеяло повыше и прислонилась к спинке кровати.

— Как твои пальцы? — спросил Этан. — Не обморожены?

— Нет.

— А скула?

— Все в порядке.

— Китти расспрашивала меня о синяке, пришлось сказать, что в пути ты закатила истерику и я был вынужден успокоить тебя.

— Эта басня недалека от истины. Этан кивнул:

— Нам надо поговорить еще о многом, чтобы у тебя был шанс уцелеть.

— Не понимаю, почему для вас это так важно. Этан понял, что пора прояснить ситуацию и избавиться от лишних расспросов.

— Мне все равно, — сообщил он, — но я пообещал твоему приятелю позаботиться о тебе. Конечно, причина не слишком важная, но тебе она поможет. На твоем месте я не стал бы требовать подробностей. — Он проследил, как губы Мишель сжались, подавляя вздох и дрожь. Налив в кружку чай, Этан отнес его к постели. — Похоже, тебе не мешает согреться изнутри.

Этан не знал, зачем делает это. Вероятно, потому, что Мишель выглядела такой жалкой, свернувшись под одеялом и прижавшись к спинке кровати. В ее широко расставленных темно-зеленых глазах застыл ужас, рот сжался. Тонкие брови, изящными дугами поднимающиеся над глазами, сходились по мере того, как Мишель погружалась в мысли. Но все чаще внимание Этана приковывали ее волосы. Каштаново-медные пряди больше не были упрятаны в аккуратный пучок на затылке, их не портил вид торчащих карандашей. Эти великолепные волосы были не просто густыми и шелковистыми, но выбивались из-под шпилек длинными локонами. Сейчас черты ее лица казались более тонкими, а кожа — более светлой в рамке волос чудесного оттенка.

Этан наблюдал, как Мишель греет ладони, обхватив кружку, а затем осторожно пробует ее содержимое. Вернувшись к столу, Этан принялся за толстый ломоть вишневого пирога.

— Будем считать, что я сбежал от тебя четыре года назад.

— Почему вы сбежали?

— Ты оказалась ворчуньей, и потом, я терпеть не могу сидеть на привязи.

Еле заметная улыбка тронула ее губы.

— Вижу, мы вновь не слишком отдалимся от истины. Увидев ямочки в уголках ее рта, Этан почувствовал, как что-то сжалось у него в груди. Неудивительно, что Мишель привыкла так крепко сжимать губы в задумчивости — своей улыбкой она могла свести с ума любого мужчину.

— Ты сказала Хэппи, что вы с Дрю были помолвлены. Естественно, ты была знакома с его коллегами, хотя и не считала их близкими друзьями. — Краткого напоминания о погибших товарищах хватило, чтобы прогнать с лица Мишель улыбку. — По-моему, нам следует объяснить, что мы прожили вместе всего несколько месяцев — скажем, с марта по июль 1871 года.

— Где же мы познакомились?

— В Нью-Йорке. В то время я бывал там. А ты?

Мишель кивнула:

— Я всегда там жила.

Они принялись обмениваться сведениями. Мишель обдумала, стоит ли лгать — ей не нравилось, что Этану станут известны подробности ее жизни, пусть даже самые незначительные, — но отказалась от этой мысли. Безопасность заключалась в истине. Если сведения будут достоверными, впоследствии ее вряд ли застанут врасплох. Они назвали друг другу даты своего рождения. Мишель недавно исполнилось двадцати три года, Этану — тридцать один. У него не было родственников, Мишель же выросла в большой семье. Она закончила университет. Этан рассказал ей то же самое, что Хьюстону и остальным: он закончил восемь классов и с тех пор продолжал образование самостоятельно. Этан не мог позволить себе роскошь делиться истиной. Ему следовало повторять ту же самую историю, которую он рассказывал всем прочим. В основном эта задача не представляла труда. Обмен сведениями с Мишель было хорошим упражнением для ума.

— Сколько времени мы были знакомы до свадьбы? — спросила Мишель.

— Всего неделю. Ты тогда еще училась в университете. Это случилось скоропалительно.

— Я не совершаю необдуманных поступков.

Этан пристально взглянул на нее, прикрыв глаза густыми ресницами.

— Я тоже.

— Тогда почему же мы… — Мишель осеклась и затаила дыхание, когда Этан отставил пустую тарелку и поднялся. Легкими, быстрыми шагами, выдающими уверенность и целеустремленность, он подошел к ней; его намерения не вызывали сомнений. У кровати он уперся коленом в матрас возле бедра Мишель и склонился над ней, опираясь на спинку кровати над ее плечом. Он нагнул голову и приник к ее рту. Его решимость была неукротимой, порыв — не терпеливым и жадным.

Его губы оказались сладкими, они источали слабый привкус вишен и чая. Повинуясь его движению, губы Мишель приоткрылись. Его язык дразнил нежную внутреннюю поверхность верхней губы, пробегал по зубам. Этан прижался к ее губам сильнее, заставляя приоткрыть рот. Его губы дразнили и властвовали. Мишель коснулась их языком, отвечая на поцелуй, принимая вызов, и застонала от наслаждения.