– Ты неисправима. Уговаривай себя, как хочешь. Но, может, ты когда-нибудь поговоришь с ним?

– Мэйс знает, что я ничего от него не хочу.

– Мм.

– Мм? Что ты имеешь в виду под этим звуком?

– Ты же хотела переспать с ним, разве нет?

– Это не имеет большого значения. Я сплю и с более незнакомыми людьми. Суть в том, что я всегда знаю, что больше никогда их не увижу.

– Мэйса увидишь.

– Да, – я задумчиво убираю прядь себе за ухо. – В этом я просчиталась. Если у нас с Мэйсом что-то будет, то он не исчезнет из моей жизни на следующий день.

Вздохнув, Энди откусывает вафлю и задумчиво жует.

– Ты не захочешь этого слушать, но, может быть, все станет проще, если ты просто объяснишь ему, что с тобой.

Я удивленно смотрю на нее.

– А что со мной?

– Ты знаешь, что я имею в виду.

– Со мной все в порядке. Я просто не хочу отношений и не хочу подпускать никого слишком близко к себе.

– И я знаю, почему это так. Я могу это понять. Но только не с Мэйсом.

– Это не его дело.

– Покажи ему. Это просто кожа. В этом нет ничего страшного.

От этих слов слезы застилают глаза, и я не могу этого предотвратить. Они хлещут так, словно во мне прорвало дамбу. Я пару раз сглатываю, пытаясь избавиться от комка в горле, опускаю взгляд вниз и замечаю, как все больше и больше слез течет по моим щекам и капает на мои голубые брюки-чиносы.

Мне плевать, что это не имеет большого значения для всего остального мира. Для меня имеет, и еще какое. Это самая весомая проблема в моей жизни, и я не могу притворяться, что мне все равно или что ее нет. Делать вид, будто меня это не раздражает, не задевает, не унижает и не делает меня особенной. Я не могу врать, что люблю эту часть себя, когда мне все время хочется быть нормальной. Обычной, такой, как все. А не «особенной». Не той, на кого ходят смотреть, как на выставку, как только понимают, что я другая.

После курса лечения пятно болело, но врач сказал, что пятно не будет больше, не изменится и не разрастется, а просто останется темно-красным. Никакая лазерная терапия ничего не изменит, и нельзя взять и вырезать этот кусок кожи. Он есть и будет всегда. Показывая мне, что я не такая, как все остальные.

– Ох, мне очень жаль, – всхлипывает Энди, обнимая меня. – Я сегодня чертовски бестактна. Ты ведь знаешь, что я не хотела тебя расстраивать.

Я не злюсь. На нее уж точно. Это же Энди, которая с детства говорила мне каждый день, что я красивая и что она всегда будет за меня. Энди, которая однажды привела меня в свою семью и гордо объявила: «Это Джун, теперь она живет здесь».

И однажды все именно так и обернулось. Не знаю, заметил ли вообще мой отец, что я перестала появляться дома. Моя мать ежемесячно присылала деньги на меня родителям Энди и сказала им только, что в том, что они делают, вообще-то нет необходимости, но в целом это не принесет им никаких проблем, если они проследят за тем, чтобы я пользовалась макияжем, и тогда у меня все будет хорошо. Чтобы все было хорошо… Это даже смешно. К счастью, у Эвансов было другое представление о том, что для меня хорошо, чем у моих родителей.

Когда Энди потеряла маму, я потеряла и свою тоже… Безумие заключается в том, что моя мать еще жива. Просто уже давно ее нет в моей жизни. С тех пор как родители стали видеть во мне одни проблемы, а не радости, это стало тяжелым бременем, а не подарком судьбы. С тех пор как их любовь превратилась в нечто условное, моя любовь к ним лишь причиняет мне боль.

Тем не менее все эти годы, проведенные с семьей Энди, вся любовь и добрые слова, которые они неоднократно мне говорили, не могут растворить того, что всегда росло во мне, словно опухоль, и того, что мои родители постоянно подкармливали во мне: стыд, страх и неуверенность в себе. Было бы ложью утверждать, что люди ведут себя подобным образом лишь до тех пор, пока не осознают этого. Я убедилась в этом. Уже давно. Я знаю свои ошибки, как и свою проблему, но не могу избавиться от них.

– Все хорошо.

Как быстро началась эта вспышка, так же быстро она и закончилась. Я вытираю ладонями влажные щеки. Энди не отпускает меня, но немного ослабляет объятия и кладет голову мне на плечо. Мы обе задумчиво смотрим в стену.

Все так запутанно. Вот она, жизнь.

– Ты пойдешь сегодня на работу? Или появишься в клубе теперь не раньше следующей недели? Я имею в виду… твоя стажировка не отменяется?

Хороший вопрос. Я уже спрашивала себя об этом. Думаю, было бы справедливо отказаться от практики. Чтобы не смущать Мэйсона еще больше. Своим решением и своим вчерашним поведением я определенно разрушила все мосты между нами.

Тем не менее я не могу так поступить, потому что в противном случае мне грозит провал стажировки, отсутствие возможности посещать важные семинары и риск потерять стипендию, а эта мысль для меня абсолютно невыносима.

– Да, стажировка остается в силе. Мы взрослые, как-нибудь справимся.

Понятия не имею, правда ли это. Не знаю, в чем должно заключаться это взросление, и дойдете ли вы когда-нибудь до этого момента. Если кажется, что сейчас, я не хочу этого. Затем я хочу мороженого, качелей и спокойствия.

– Надеюсь на это.

Я тоже.

– Но я не вернусь в MASON’s до вторника. Думаю, мне нужно немного отстраниться и перевести дух. Конечно, и ему тоже.

Энди поднимает голову и искоса смотрит на меня.

– Как скажешь. Тогда каков твой план на сегодня?

– Я пойду… в библиотеку.

Не проходит и двух секунд, как Энди начинает смеяться.

– Хотела бы я посмотреть на это. Ты же ненавидишь библиотеки! Тебя раздражает в них все, что я так люблю: там очень чисто, аккуратно и тихо. Никто не разговаривает, все только читают. Музыку можно слушать только в наушниках, нельзя громко разговаривать, смеяться, дышать и так далее. Что ты там забыла?

Энди смотрит на меня, как мать, задающаяся вопросом, стоит ли проверить температуру у своего ребенка, чтобы убедиться, что он здоров и не бредит.

Сказать, что это способ побыть одной? Я не могу этого сделать.

Но это и не обязательно, потому что посещение библиотеки на этот раз в кои-то веки действительно может быть мне полезным. Мне на самом деле есть чем заняться там.

– Мне нужно кое-что найти, и еще я должна сдать эссе профессору Холлу. Последний раз у меня был не тот формат, и я должна быть очень признательна ему, что мне разрешили переписать его, – я закатываю глаза. – Может, в библиотеке я смогу лучше сконцентрироваться и нормально поработать.

– Управление рисками? – коротко спрашивает Энди, и я киваю в подтверждение. – Понимаю, профессор Холл крепкий орешек. Почему ты ничего не сказала, я бы заранее посмотрела твое эссе.

– Я и так задержала его.

– На сколько?

– На много, но все же успела сдать. Это главное.

– Ты закончила эссе в то утро, когда пора была сдавать его на проверку, и быстро распечатала его в копировальном центре, верно?

– А вот и нет! Я распечатала его в вестибюле библиотеки.

На мгновение воцаряется тишина, пока мы обе не начинаем громко хохотать.

– Вот это да. Вообще-то совсем не смешно.

– Но это было здорово, – возражает Энди.

– Согласна. Уф. Кстати, кроме того, я хотела составить план для стажировки, внимательно изучить и записать все требования и сроки. В конце нужно будет сформировать отчет, который, я надеюсь, будет готов раньше, чем отчет профессора Холла.

– Неплохая идея. Тогда мне ничего не остается, кроме как пожелать тебе всяческих успехов. Не сожги библиотеку и не играй там в Cluedo[12] – помнишь, там была сумасшедшая женщина со стулом из библиотеки или что-то в этом роде.

– Cluedo – самая раздражающая игра из всех, которые я знаю. Я должна быть в крайнем отчаянии, чтобы почувствовать желание устроить что-либо подобное. Зато мне точно не помешает партия «Эрудита».

– Не делай этого со мной.

– Ты выбираешь день. С меня попкорн!

– Хорошо. Но только одна партия. И я не хочу соленый попкорн.

Я усмехаюсь.

– Заметано!

Один раунд лучше, чем ничего. Энди громко зевает и допивает свой чай.

– Можно позвать остальных? Купер наверняка будет просто счастлив, так что в следующий раз я приглашу тебя на поздний завтрак, на этот раз наверняка! Или можем сходить поесть на Пайк-Плейс.

– Что ж, я не откажусь.

– А я сейчас быстро оденусь и умоюсь перед выходом.

– Подвезти тебя?

– Ой, да брось, – отмахивается она. – Я сяду на автобус и быстро доберусь домой, а ты сможешь провести больше времени в библиотеке.

Двумя часами позже я сижу за одним из столиков вишневого дерева в дальней части библиотеки и проклинаю себя за это. Энди была права в каждом слове. Что гораздо хуже, чем убийственная тишина, так это то, что здесь оказалось гораздо больше людей, чем я ожидала. В субботу-то! Не буду утверждать, что зал переполнен и забит посетителями – конечно, здесь сейчас значительно меньше людей, чем в течение семестра, но все равно вполне достаточно, чтобы отвлекать или раздражать меня.

Особенно долговязый хипстер с пренебрежительным взглядом, которым он поминутно одаривал меня с тех самых пор, как сел напротив меня полчаса назад. При этом я бы не сказала, что вокруг нас было мало свободных мест. В паре метров от нас есть стол с антикварной настольной лампой, он стоит посреди зала, а не так уютно в углу, как этот, но зато он пуст. Почему он не выбрал себе место там? Я молчу уже про регулярные вздыхания каждые несколько минут. Каждый раз, когда его взгляд и очередной вздох сочетаются с царапанием ручки по бумаге или чрезмерно усердным набором текста на древней клавиатуре, я чувствую, что нахожусь на грани срыва.