Восемнадцатикаратный рубин, висевший на золотой цепочке с бриллиантами, был любимой игрушкой Джинны. Этот подарок Иэн преподнес своей жене в прошлом году ко дню рождения. Рубин стоил двести тысяч американских долларов, а цепочка с бриллиантами – двадцать пять тысяч. Для Джинны это была всего лишь красивая, блестящая игрушка, за которую она любила держаться.

Полетт надела леопардовую шубку, чтобы встретиться в три часа со своей косметичкой. Она надеялась, что сегодняшняя ночь будет тихой, спокойной. Если бы в тот раз Джинна ворвалась в спальню на десять минут раньше… Полетт вздрогнула, представив себе последствия, потом быстро прогнала от себя эту мысль. Не стоит печалиться в такой чудесный день, перед ещё более восхитительным вечером.

– Я смогу поесть в Лесу мороженое? – спросила Джинна няню, когда они направились к двери.

Полетт не услышала ответ Роуз. Она посмотрела в зеркало на леопардовую шубку и спросила себя, не следует ли перешить её к зиме. Но какой фасон выбрать? Тут было о чем подумать. Она решила посоветоваться со специалистами из «Ревиллона». Она мысленно посмеялась над собой, потому что обладала чувством юмора. Половина мира летит в пропасть, американцы оправляют обезьянок на Луну, беспорядки в Алжире усиливаются, королева Елизавета не разрешает своей сестре выйти замуж за человека простого происхождения.

А меня, подумала Полетт, беспокоит один вопрос – стоит ли перешивать леопардовую шубку!

Миссис Николсон щедро окропила себя духами «Жоли мадам» и решила, что, принимая во внимание все обстоятельства, она может считать себя чертовски везучей женщиной.

18

В девять тридцать вечера Харри зашел в шикарный цветочный магазин на Елисейских полях и попросил две дюжины желтых роз на длинных стеблях. Он провел предыдущую ночь с Алексис в mueble, занимаясь любовью и отрабатывая провинциальный акцент – Харри учился говорить, словно выходец из какого-то французского захолустья.

– Тебя определенно нельзя принять за парижанина, – сказала Алексис, но и за американца тоже. Особенно если ты попрактикуешься в произношении.

Продавщицы из «Ле Флер Мажестюоз» посмотрели на бедно одетого молодого человека и явно удивились тому, что парень в столь убогом костюме может позволить себе нечто более дорогое, нежели пучок несвежих фиалок.

– Это для моей матушки, которая лежит в больнице, – объяснил он. Доктора говорят, что надежды нет.

– Mes regrets, Monsieur, mes regrets profonds.[35]

– Merci, Madame.[36]

Когда девушка отправилась за розами, Харри пришло в голову, что сейчас, когда он был в черной «водолазке», черных хлопчатобумажных брюках (тайком позаимствованных у Эдуардо, приятеля Евы), кепке, темных очках и потрепанном плаще с блошиного рынка, даже родная мать не узнала бы его. Он расплатился за цветы монетами, а не купюрами, словно заранее копил гроши для такого печального случая. Потом поправил солнцезащитные очки, чтобы продавщица не увидела его якобы заплаканных глаз, и тихим голосом поблагодарил её за сочувствие.

– Pauvre jeune homme,[37] – пробормотала она, когда Харри зашуршал о пол подошвами стоптанных башмаков, снятых ранее со спавшего на набережной Сены клошара.

Моросил мелкий дождь, воздух был сырым, неприятным. Продавщица тщательно завернула розы, чтобы защитить их от непогоды, и Харри решил прогуляться по Елисейским полям до квартиры Николсона. Алексис подробнейшим образом описала здание на авеню Фош и планировку апартаментов. Однажды она провела там ночь, когда Полетт, Джинна и няня навещали живущих на юге Франции родителей миссис Николсон.

– В подъезде установлена большая дубовая дверь, – сказала Алексис. Ты нажмешь расположенную слева кнопку звонка, и консьержка впустит тебя.

– Даже не зная, кто я такой?

– Да, потому что её квартира с маленьким двориком находится справа. Она откроет окно и увидит тебя. Эта старуха весьма ленива. Тебе достаточно сказать, что ты принес цветы для миссис Николсон. Позаботься о том, чтобы она их увидела. Поэтому желтые бутоны подойдут вечером лучше красных. Они более заметны.

– И что дальше?

– Она позвонит в квартиру Николсонов и тем самым сообщит, что к ним кто-то поднимается. Там нет домофона, и она не сможет поговорить с Полетт. Для консьержки ты – доставщик цветов. Эти розы на длинных стеблях произведут на неё впечатление, поверь мне. Особенно если ты скажешь, что они от мистера Николсона. Ей и в голову не придет остановить тебя.

– О'кей, это звучит достаточно разумно. Но зачем Полетт впускать меня? Скорее всего она возьмет цветы у двери, возможно, даст мне чаевые и пожелает доброй ночи, верно?

Алексис усмехнулась.

– Придумай что-нибудь сам, мой дорогой братец. Если ты отправишься туда около десяти часов вечера, они уже давно закончат ужинать, ребенок будет спать, и я предвижу только одно осложнение – Роуз, няня, может ещё бодрствовать. Но, как я уже сказала, её спальня находится в противоположном конце квартиры.

– Консьержка позвонит Николсонам. Где находится звонок?

– В прихожей.

– Значит, Роуз не сможет услышать его?

– Возможно что угодно. Но если ты появишься там слишком поздно, когда Роуз наверняка будет спать, консьержка насторожится. Роуз – это опасность, с которой тебе придется смириться.

– Похоже, я подвергаю себя большой опасности по причинам, которые даже мне остаются непонятными.

Алексис привлекла его к себе и обхватила своими руками.

– Конечно, они тебе известны. Мы станем летними людьми, помнишь?

– Это кажется необычным способом достижения нашей цели, – сказал Харри, и они снова предались любви в комнате Марии Антуанетты в «Доме Франсуазы»…

Сейчас, стоя перед большой дубовой дверью и нажимая кнопку звонка, на который должна была ответить консьержка, Харри спросил себя, не сошел ли он с ума. Потому что он совсем не волновался. Это было самым удивительным. Он ощущал почти нечеловеческое спокойствие и отстраненность. Возможно, отчасти это объяснялось его маскировкой. Кепка скрывала его черные волосы. Он поправил солнцезащитные очки, протер стекла. Моросящий дождь усилился; в этот ветреный, промозглый вечер Харри выглядел, как бедный, низкооплачиваемый доставщик товаров. В своей дешевой, поношенной одежде он вызывал жалость у любого человека, обладавшего хоть каплей сострадания.

Консьержка ответила на звонок, и Харри прошел во внутренний дворик, соответствовавший описанию Алексис. Она не сказала, что там будет очень темно. Свет проникал туда только из комнаты консьержки. Все жильцы, похоже, задвинули шторы, спасаясь от влажного вечернего воздуха. В приоткрытом залитом дождем окне появилось женское лицо.

– Qui est la?[38]

Ее голос напоминал скрип гравия.

– Я принес цветы для миссис Николсон в квартиру номер пять, – сказал Харри, старательно имитируя сельский говор, который он оттачивал предыдущей ночью с Алексис.

– C'est un peu tard pour les livraisons.[39]

– Знаю, что поздно, но цветы прислал мистер Николсон.

Он поднял длинный пакет, верхняя часть которого была освобождена от оберточной бумаги, чтобы консьержка могла увидеть желтые розы. Вряд ли она разглядит его самого в темной одежде – разве что только смутные очертания фигуры.

Она пожала плечами.

– Tres bien.[40]

Женщина захлопнула окно, словно все это дело не стоило её времени и внимания.

Пока все идет хорошо, подумал Харри, прикрыв розы оберточной бумагой. Лифт был таким же, как в «Доме Франсуазы», он казался слегка устаревшим по сравнению с аналогичными американскими устройствами, и на мгновение Харри почувствовал себя актером из французского фильма, пытающимся вспомнить свою незначительную реплику.

На каждом этаже находилась только одна квартира. Выйдя из кабины и нажав кнопку звонка возле цифры «5», Харри машинально посмотрел на часы. Они показывали без девяти минут десять. Он не знал, кто откроет дверь, и это неведение терзало его. Однако Харри приготовился к тому, что он может увидеть перед собой Роуз. Он надеялся, что этого не случится, но все же был совершенно готов к такому повороту событий.

Алексис сказала ему о наличии дверного «глазка», через который жильцы могли посмотреть на посетителя. В ожидании Харри закрыл лицо букетом. Никто не отвечал, и он позвонил снова. Из-за двери не донеслось ни единого звука. Его посетила ужасная мысль: вдруг обе женщины рано легли спать и не слышат звонка? Он вспомнил, как Алексис сказала ему, что Полетт страдает бессонницей и принимает снотворное. В отсутствие мужа она могла рано закончить вечер. Что касается Роуз, то она, возможно, относилась к числу женщин, которые спят, как убитые.

Что, если никто не подойдет к двери?

Харри решительно нажал кнопку звонка, молясь о том, чтобы не разбудить маленькую дочь Николсонов. В этом он нуждался меньше всего. Сейчас, в этот противный дождливый вечер, он впервые за время этой дьявольской миссии занервничал. Когда надежда почти покинула его, он услышал тихий голос женщины: «Кто там?» Харри повторил легенду о доставке цветов, которую несколько мгновений тому назад изложил консьержке. После недолгой паузы дверь квартиры номер «5» наконец открылась.

Перед ним определенно стояла Полетт, он узнал её по точному описанию Алексис (которую она составила отчасти со слов Иэна, но главным образом со слов мадам Терезы, однажды встретившую Полетт в свете и возненавидевшую женщину за пристрастие к произведениям её конкурента Балмена). Полетт была миниатюрной, с короткими вьющимися каштановыми волосами, карими глазами и ямочкой на подбородке. Описание полностью соответствовало реальности, за исключением одного момента. Эта женщина, считавшаяся воплощением элегантности, сейчас была растрепанной, шелковый пеньюар с лацканами был перехвачен поясом небрежно (возможно, в спешке?), на ногах отсутствовала обувь, глаза округлились от страха. Чего она испугалась? Кого? Невзрачного доставщика цветов? Нет, решил Харри. Тут таилась какая-то неувязка.