– Ты шутишь!

– Ничего подобного, – холодно проговорил Джошуа.

Несколько мгновений я смотрела на него, не веря собственным ушам. Неужели этого человека я когда-то любила или воображала, что люблю?

– Пожалуйста, Джошуа, не делай это – попросила я. – Пожалуйста! Я не переживу, если потеряю еще одного ребенка.

– Перестань ныть! – отрезал он. – Думаешь, мне очень хочется, чтобы люди шушукались за моей спиной о тебе и о твоем краснокожем? Думаешь, мне очень хочется, чтобы все узнали, как ты спала с ним вплоть до нашей свадьбы?

– Джош, пожалуйста, оставь мне ребенка. Я всю жизнь буду на тебя молиться.

Джош буравил меня взглядом.

– Замолчи, Анна, или я заберу у тебя ублюдка и утоплю его.

Он не пугал меня, и мы оба это знали. Еще я понимала, что никакие мои слова не изменят его решение.

Изо всех сил удерживая слезы, я спросила:

– Когда приедет Гопкинс?

– Завтра рано утром, – ответил Джош, уже направившись к двери. – И не беспокойся. Я все сделаю, чтобы у тебя были еще дети. С правильным цветом кожи.

Я долго лежала, уставившись в потолок, после того как Джош захлопнул за собой дверь, вновь и вновь вспоминая его обещание сделать мне ребенка с «правильным цветом кожи», и, холодея от одной этой мысли, думала о своем сыне, который вырастет среди чужих людей в резервации апачей. Кровь стыла у меня в жилах, стоило мне только представить, как я расстаюсь с моим малышом.

Ребенок пошевелился у меня в руках. Мой ребенок. Мой и Тени. Я не могла позволить ему расти в резервации. Сын Тени должен жить там, где люди свободны и где воины живут и умирают, как жили и умирали их деды и отцы. Мне хотелось, чтобы сын Тени познал радость от первого добытого собственными руками бизона. Мне хотелось, чтобы он увидел прерию в цвету, когда весь мир кажется обновленным и юным. Мне хотелось, чтобы он услышал тишину летней ночи в горах.

Я видела Сан-Карлос, резервацию апачей, и была поражена нищетой, в какой жили индейцы. Воины, когда-то гордые и свободные как ветер, теперь просиживали день за днем в четырех стенах. В глазах у них уже не было надежды. Их дух был сломлен. А женщины, даже молодые, выглядели старыми и изможденными. Многие из них торговали собой, благо рядом всегда были изголодавшиеся по женскому телу солдаты, чтобы накормить свои семьи. Дети… Пустые глаза. Болезни. Голод. Нигде не слышно веселого смеха. Никто не пел, не плясал, не смеялся. Нет. Я не могла отослать сына Тени в этот ад на земле. Резервация – не место для нашего ребенка.

– Я что-нибудь придумаю, – пообещала я, целуя его в пухлую щечку. – Не надо бояться…


Уже было поздно, когда я проснулась, и хотя я еще чувствовала себя больной, мне нельзя было терять время. С трудом спустив ноги с кровати, я быстро оделась, положила в сумку немного еды и фляжку с водой, которую вытащила у Джоша из ранца. Потеплее завернув моего сына, я тихонько вышла из дома.

Солнышко тихонько заржала, когда я вывела ее из конюшни и оседлала. Справившись с тяжелой упряжью, я отправилась к воротам, которые всегда охранялись, но на мое счастье солдаты стояли в сторонке, о чем-то беседуя и покуривая одну сигару на двоих.

Отодвинув тяжелый засов, я открыла большие ворота ровно настолько, чтобы пройти с моей лошадкой, и, крепко держа сына в правой руке, а левой ведя на поводу Солнышко, я исчезла в сумерках. Отойдя подальше от форта, чтобы меня никто не увидел, я забралась в седло и пустила Солнышко в галоп.

Холодный мокрый ветер бил мне в лицо. Пришлось поднять воротник пальто и потеплее укутать сына. Где-то вдалеке койоты пели свою песню луне. Мне стало немножко страшно, однако невидимые звери были совсем не так страшны, как люди, которые хотели отобрать у меня моего сына. И я гнала Солнышко вперед.

На небе ярко светили звезды, и я знала, в какой стороне Дакота. То, чего я больше всего хотела для своего сына, осталось в далеком прошлом. В Аризоне, по крайней мере. Впрочем, не только в Аризоне. Везде. Ушли в прошлое бизоньи стада. Прошлое, увы, не вернешь. Но если мой сын должен жить в резервации, я тоже буду жить в резервации. Только это будет резервация шайенов, где он сможет, по крайней мере, научиться всему тому, что знал и умел его народ.

Его народ. Я подумала об Оленихе и Молодом Листке, и о Черном Филине, и на сердце у меня стало легче. Если только они еще живы, я не буду одинока. Отец Тени примет жену своего сына и своего внука. Нас будут любить, и о нас позаботятся. Черный Филин вырастит из своего внука настоящего воина. Он расскажет ему о Тупом Ноже и Черном Котелке, о Белой Антилопе и Двух Лунах. Он узнает, как жили великие вожди и какие подвиги совершили Сидящий Бык, Безумный Конь, Галл и другие. Ему расскажут о его отце, Двух Летящих Ястребах, который был последним вождем воинов-шайенов.

Тень. Несмотря на усталость, я вдруг почувствовала себя гораздо лучше. Я знала, что Тень ни за что не станет жить в резервации под присмотром белых людей, но, может быть. Черному Филину известно, куда он держал путь.


Джошуа тихо выругался, увидев пустую постель и брошенную на пол ночную рубашку. Значит, она забрала своего ублюдка и сбежала. Черт бы ее побрал! Да над ним будет смеяться весь форт! Проклятый индеец… Даже мертвый, он не желал выпускать Анну из своих рук.

Ревность огнем жгла сердце Джошуа. Он всю жизнь любил Анну. Он и теперь еще любил ее. А ей, вроде, на него наплевать. Ему хотелось быть добрым с ней, холить и лелеять ее, но стоило ему заглянуть в ее глаза, и он знал, что она все еще любит своего краснокожего. И всегда будет любить его. Что бы он ни делал, она всегда сравнивала его с проклятым индейцем и сравнение было не в его пользу.

Индейцы! Он ненавидел их всем сердцем. Они были причиной всех его несчастий. Он убил их уже несколько дюжин, может быть, сотен с тех пор, как стал солдатом. Когда-то ему казалось, что он таким образом мстит за свою неудавшуюся любовь к Анне и за смерть родителей и брата. Поначалу это немножко помогало ему, однако ненависть не слабела в его сердце. Более того, она стала еще сильнее и была теперь направлена против всех краснокожих без разбора.

Ссутулившись, он сидел на краю кровати и смотрел на брошенную в спешке ночную рубашку, мягкую, и женственную, под стать самой Анне. Прекрасной и желанной Анне. Но даже в постели его не покидала мысль, что она сравнивает его с Тенью и отдает предпочтение индейцу. Если бы он только мог заставить ее раз и навсегда забыть прошлое. Если бы он только мог завоевать ее любовь. А иначе что ж…

Выругавшись напоследок, Джошуа выбежал из спальни и бросился в гостиную. Там он налил себе целый стакан виски и в два глотка осушил его. Нет, так просто он ее не отпустит. Нет, черт побери, только не он!

Утром он отыщет ее и вернет домой.

ГЛАВА 24

Рассвет окрасил горизонт в нежно-розовый цвет, когда я решила передохнуть. Первым делом я, конечно же, покормила сына и словно провалилась в глубокий сон. Через несколько часов он разбудил меня плачем. Я опять покормила его, а потом достала для себя немного хлеба и сыра. Я не чувствовала себя отдохнувшей, но пришлось вновь садиться в седло и ехать дальше. Как мне ни было плохо, я не сомневалась, что поступаю правильно.

Ехала я весь день, останавливаясь, только чтобы покормить и перепеленать сына. В ту ночь, когда он глядел на меня своими черными, как ночное небо, глазами, я дала ему имя, как положено по закону шайенов. Имя, которое я выбрала для него, было Хича, что значит «филин».

Целую неделю я почти не слезала с седла. К этому времени у меня закончился хлеб. Теперь, когда Джошуа был далеко и я больше не боялась его, разум вновь вернулся ко мне. Я поняла, как глупо вела себя.

Задним умом никого не удивишь, и я тоже, оглядываясь назад, думала, что надо было позволить Джошуа отправить ребенка в резервацию. Я бы окрепла немного и после этого могла бы поехать за ним. В резервации я бы нашла какого-нибудь воина-апача, чтобы он проводил нас к шайенам. Однако сделанного не исправишь…

В отчаянии я думала о том, что мы с моим сыном погибнем на этих безлюдных просторах, потому что у меня не было ружья для охоты, да и не умела я охотиться, не находя в этом никакой радости. На следующий день у меня кончилась вода.

Впереди была пещера, в которой мы с Тенью когда-то жили несколько дней. Та самая пещера, где Джошуа отыскал нас. Я повела Солнышко на гору. Нигде не видно было могилки моего первого сына. Когда мы уже были в пещере, у меня хватило сил лишь на то, чтобы расстелить одеяла. Прижав Хичу к груди, я закрыла глаза и заснула. И мне приснился сон…

Я опять оказалась дома в Медвежьей долине. Стояла весна. Все цвело. Аромат полевых и лесных цветов кружил голову. Мой сын мирно спал в колыбели возле открытого окна, а я пекла хлеб. И я была счастлива, так счастлива, что пела за работой. Днем пришел Тень, и я бросилась в его объятия, ожидая поцелуя…

– Анна, – прошептал он, и от звуков его голоса на душе у меня было тихо и покойно.

– Анна… Анна!

Я проснулась, все еще слыша настойчивый голос, вырвавший меня из моего замечательного сна. Этот голос был злой. И он принадлежал Джошуа.

– Дура! – едва не рычал он на меня. – Куда это ты собралась? Ты сама знаешь, куда едешь?

– Домой, – устало ответила я. – Домой. К шайенам.

Выругавшись, Джошуа залепил мне тяжелую оплеуху, такую тяжелую, что у меня зазвенело в ушах и на глазах выступили слезы.

– Вставай!

Я прижала к себе сына и покачала головой:

– Нет, Джош. Я не вернусь в форт. Скажи всем, что я умерла. Скажи что хочешь, только оставь меня в покое. Пожалуйста, оставь меня.

Джош с руганью поставил меня на ноги. Лицо у него было перекошено от ярости, когда он выхватил у меня из рук Хичу и потащил меня к выходу из пещеры. Капрал Гопкинс ждал нас у подножия горы, и под его взглядом я задрожала от ужаса. У него были холодные глаза вышедшего на охоту волка. Он поглядел-поглядел на меня, а потом недвусмысленным жестом провел рукой по горлу. Я сразу догадалась, что это означало. Джош решил убить моего сына прежде, чем мы тронемся в обратный путь.