В первый раз с тех пор, как мы познакомились с Тенью, между нами возникла пропасть, и виновата в этом была я, потому что знала, Тень ждет, когда я открою ему свои объятия, а я не могла… Мне казалось, что меня изваляли в грязи, и, сколько я ни мылась, не могла избавиться от воспоминаний о той ночи.

Очень долго между мной и Тенью не было близости, отчасти потому, что мне совсем этого не хотелось, а отчасти потому, что у нас больше не было нашего вигвама, который мы бросили во время последнего поспешного бегства.

Прошла неделя. Потом другая. Наконец ветер утих, на небе зажглись тысячи звезд, и Тень, взяв меня за руку, повел вон из лагеря. Под высоким сосновым шатром он любил меня с такой нежностью, на какую только способен мужчина. Он легко касался пальцами моей кожи и шептал мне на ухо слова восхищения, щекоча меня своим дыханием. Потихоньку весь ужас и стыд, испытанные мною в лагере бледнолицых, растворились и исчезли без следа.

Мы долго лежали, не разжимая объятий, и я вновь познала счастье и покой, потому что была, где должна была быть. Тень положил руку на мой живот и довольно хмыкнул, когда малыш ударил его ножкой. В это мгновение не было никаких солдат. Война осталась где-то далеко. Значение имели только наша любовь и ребенок, ворочавшийся у меня под сердцем.

ГЛАВА 15

Несмотря на ветер, дождь и снег солдаты продолжали неутомимо преследовать нас, как волки, почуявшие раненого детеныша бизона. Теперь они разделились на мелкие отряды и преследовали нас по очереди. Когда один отряд уставал, ему на смену приходил другой. Лошади у них тоже отдыхали, зато наши теряли последние силы. Они как будто не торопились захватить нас и были вполне довольны тем, что не теряют нас из виду. Тень был уверен, что они хотят выжать из нас все соки и взять без боя. Если майор Келли рассчитывал на это, то он был последним дураком, потому что воины Тени дорожили своей свободой. Как бы они ни были измучены голодом и холодом, они все равно предпочитали смерть плену и доказали это в один пасмурный промозглый день.

Мы проезжали по продуваемому со всех сторон лугу, когда майор Келли решил покончить с нами. Усталые и голодные, на качавшихся от слабости лошадях индейцы дрались как загнанные волки. Тень оставил меня в овражке за кустами, и я слышала, как он возбужденно кричал: «Эй, братья! Сегодня отличный день, чтобы умереть!».

И многие из них умерли. Солдат было гораздо больше, и изможденные и плохо вооруженные индейцы прямо смотрели в глаза смерти. Тридцать воинов погибли почти сразу, и пятнадцать были ранены. Но они продолжали драться, пока Тень не подал знак к отступлению. Индейцы разлетелись в разные стороны, как пепел на ветру, а поисках укрытия на заросших лесами склонах гор. Майор Келли не преследовал нас. Наверное, ему не хотелось подвергать себя опасности в лесу, а может быть, он просто-напросто устал от нас. Кто знает…

Тень и я мчались что было сил до темноты, а когда наконец остановились на берегу реки, как по волшебству, к нам присоединились наши воины. Нам нечем было накормить лошадей и нечем развести костер. Только воды у нас было вдоволь. Еще не успела взойти на небо луна, как умерли десять раненых.

Когда их похоронили и в лагере стало тихо, Тень созвал воинов на совет. Из семидесяти человек в живых оставались только тридцать. Довольно долго он молчал, всматриваясь в их лица.

– Вы хорошо сражались, – торжественно проговорил он. – Сколько б ни осталось на нашей земле индейцев, самые храбрые сейчас находятся тут или лежат мертвые на поле боя. Завтра солдаты вновь нападут на нас. И я думаю, что они не должны нас найти. Нам надо разойтись отсюда по одному в разные стороны, пока нас защищает темнота.

Воины недовольно загудели, когда разобрались, о чем им говорит Тень, однако он не обратил на них никакого внимания.

– У нас нет еды, нет оружия, нет здоровых лошадей. Если, мы сейчас сделаем передышку, то потом опять сможем сражаться. Если мы останемся, солдаты всех нас перебьют.

– Два Летящих Ястреба прав, – поддержал его Бегущий Теленок. – Зиму надо переждать. Когда начнется Сезон Новой Травы, мы снова сможем сражаться.

Поднялся Черный Лось. Он уже давно хотел занять место Тени и теперь понял, что наступил его час. С высоко поднятой головой он вышел на середину круга.

– Мы будем сражаться! – заявил он. – Если Два Летящих Ястреба растерял всю свою смелость, я готов вести вас!

– А кто пойдет за тобой? – с презрением спросил Бегущий Теленок. – Два Летящих Ястреба сказал мудрые слова. Нас осталось меньше тридцати. У меня нет пуль и остались всего две стрелы. – Он усмехнулся и ударил себя рукой в грудь. – Я так же храбр, как все вы, но не хочу идти на бледнолицых с двумя стрелами!

Воины рассмеялись, но это был горький смех. Когда опять стало тихо, Тень сказал:

– В сражениях наша жизнь, и мы сражались долго и неустанно. Однако с самого начала мы знали, что в этом сражении нам не победить. Пусть будет, как я сказал. Сегодня мы все разъедемся в разные стороны, а завтра пусть приходят солдаты и ищут ветер в поле. – Тень втянул носом воздух – Призрачное Лицо, – сказал он, едва заметно улыбаясь. – К утру все тропинки будут покрыты снегом.

На мгновение наступила тишина, и, хотя воины молчали, мне казалось, что их души беседуют между собой. У меня комок застрял в горле. Эти притихшие мужчины были воинами, которых роднило между собой нечто большее, чем узы родства. Их связывали не слова, а любовь и взаимопонимание. Никто не произносил прощальных слов. Разве лишь Большой Конь стремительно вскочил на ноги и крикнул:

– Хопо! Поехали!

И он оставил круг в сопровождении воинов-сиу. Остальные разъезжались по двое, по трое, тихие, как висевшие над нашими головами тучи. Последними были Бегущий Теленок и его товарищи-апачи. Тень и Бегущий Теленок пожали друг другу руки.

– Мы неплохо сражались, чика, – сказал Бегущий Теленок, употребив слово апачей, которое означает «мой брат».

С этими словами он исчез, словно растворился в ночи.

Мне было жаль расставаться с Бегущим Теленком. Он был хорошим человеком, храбрым воином и верным другом. И я знала, что Тень будет скучать по нему еще сильнее меня. Долгие вечера они проводили в нескончаемых беседах, вспоминая навсегда ушедшие времена и тревожась о будущем, в котором не видели для себя места.

Мы опять остались одни. Тень и я. Довольно быстро, наученная нашими бесконечными переездами, я собрала нехитрые пожитки и погрузила их на свою лошадь. Едва мы двинулись на восток, с неба начали падать первые снежинки.


На рассвете Тень остановился под скалой. Позади нас землю укрывало толстое снежное одеяло, и, пока мы спешивались, от наших следов ничего не осталось. Замерзнув и устав после долгой езды, я быстро расстелила шкуры в самом сухом месте, какое только смогла найти, после чего, не обращая внимания на боль в спине и голодное урчание в животе, легла и заснула.

Когда я открыла глаза, солнце стояло уже высоко над головой, а Тень молча сидел рядом. Не говоря ни слова, я встала, и через несколько минут мы уже ехали дальше.

Дни и ночи слились у меня в один голодный кошмар. Лошади тоже мучались. От них остались лишь кожа да кости, и я не могла скрыть слез жалости, когда видела, как они стараются пробиться сквозь снег к траве, которой давно не было в помине. Я все время ощущала голод и боялась, как бы моя усталость не повредила ребенку.

У Тени оставалось шесть стрел и совсем немного пуль, поэтому мы ели все, что могли поймать, – мышей, ящериц, змей и иногда белок, – если нам особенно везло. Когда-то я и смотреть не стала бы на такую еду, а теперь глотала все подряд и жалела, что мало.

Мы бежали от преследователей, как звери от охотников, и я не понимала, почему бы им не оставить нас в покое. Почему бы им не отправиться домой, где их ждут, и не дать нам отдыха. Ведь мы больше ничем не могли им навредить.

В конце ноября мы набрели на одинокий фургон в небольшой долине. Наверное, целый час мы наблюдали за ним, пока Тень не решил, что в нем никого нет. Не видно было никаких животных. И дым тоже не вился ни над костром, ни над самим фургоном.

Мы медленно съехали с горы, спешились и подошли к двери. Не выпуская из рук ружья, Тень заглянул внутрь. Я шла следом за ним, желая хоть немножко погреться в четырех стенах.

В фургоне было чисто. Старик и старуха лежали на матрасе в углу и удивленно повернулись к нам, когда я закрыла за собой дверь. Они оба побелели, как снег, при виде Тени и его ружья.

– Еды, – сказал Тень. – Быстро дайте еды.

– У нас самих мало, – проговорил старше, не сводя глаз с ружья. – Немножко бекона и кофе.

– Давайте, – коротко приказал Тень.

Женщина вылезла из угла, накинув себе на плечи одеяло.

– Пожалуйста, не убивайте моего мужа, – попросила она. – Он ничего вам не сделает.

Я обратила внимание, что у него нет одной руки, а другая зажата в кулак. Не снимая с себя шкур, я присела к очагу, потому что в фургоне оказалось не намного теплее, чем на улице. Вся мебель была, по-видимому, сожжена.

Тень стоял посреди комнаты с ничего не выражающимся лицом. От страха старуха порезала палец, нарезая бекон, и пролила драгоценные капли кофе, который поставила подогреть на плиту. Вскоре комната наполнилась восхитительными запахами, и у меня потекли слюнки. Мы с Тенью с жадностью набросились на еду, а старики молча следили, как мы облизываем жирные пальцы. Кофе был горький, но зато горячий, и я с сожалением вздохнула, когда кружка опустела. Потом в фургоне воцарилась еще более тягостная тишина.

– Пожалуйста, – молила старуха. – Мы не сделаем вам ничего плохого.

Две крупные слезы потекли у нее по щекам.

– Не проси, – приказал ей старик. – Имей гордость.

Она в отчаянии повернулась ко мне:

– Ты – белая женщина. Будь же милосердна…

– Она не белая, – с возмущением оборвал ее старик.