К концу месяца к нам пришли двадцать пять воинов – апачи, сиу, черноногие, киова. У них не было семей, и они жили единственной мечтой сразиться с белыми, которые убили их соплеменников и отобрали у них их землю, уничтожили многочисленные стада бизонов и заставили самих индейцев вести скотскую жизнь.

Я никак не понимала, почему они решили объединиться против белых, когда стало уже слишком поздно. Ведь все могло обернуться для индейцев совсем иначе, если бы они отставили в сторону свои мелкие разногласия.

Еще двадцать воинов пришли к нам в следующие несколько дней. Когда Тень увидел их, всего двадцать, но неудержимо рвущихся в бой, он дал согласие стать их вождем. Опять война!

Поначалу я сражалась рядом с ним. В кожаных штанах, в куртке с бахромой, со стянутыми на затылке волосами и разрисованная, как все индейцы, я была неотличима от них, по крайней мере, на расстоянии. Я хорошо помню только первый бой. Все остальные тонут в калейдоскопе лиц, ружей, луков, в ужасном шуме и дыме выстрелов.

Первая наша вылазка случилась против небольшого отряда кавалерии. В первый и, наверное, последний раз мы превосходили противника числом. У меня был отличный винчестер, и я целилась в лошадей, не в силах повернуть оружие против людей, которые принадлежали моему народу.

Однако мое решение не убивать солдат было недолговечным, потому что в один малоприятный момент я увидела направленное на меня ружье. Время как будто остановилось. Я разглядела голубые глаза всадника и шрам в виде сердечка у него на левой щеке. Он был примерно моего возраста, может быть, немного старше, и я подумала, что он, наверное, женат и даже… почему бы нет?… уже отец. Форма на нем была грязная, руки черные от пороха. Я видела длинный коричневый палец, прижавшийся к спусковому крючку.

Потом ко мне вернулось ощущение времени, и я поняла, что он убьет меня, если я не убью его первая. Не знаю как, но я все же нажала на спусковой крючок, а потом, как завороженная, смотрела на расплывающееся красное пятно у него на груди. Он упал с лошади, и только тогда я со всей отчетливостью поняла, что убила своего соплеменника. Это было гораздо хуже, чем убивать индейцев, когда они напали на наш дом в Медвежьей долине. Еще много недель мне снилось по ночам его лицо.

Тень всегда чувствовал мое настроение, и на сей раз он тоже старался как мог успокоить меня. По ночам, когда мы оставались одни, он рассказывал мне о своей юности, вспоминал забавные приключения и сказки, передававшиеся из уст в уста многими поколениями индейцев, чтобы рассмешить меня и заставить забыть об убитом мной человеке.

Однако настоящий покой моему измученному сердцу несли его сильные руки, потому что только в его объятиях я чувствовала себя защищенной от всего мира, ополчившегося против нас. Иногда мне казалось, будто все сошли с ума, и только наша с Тенью любовь остается нормальной и неизменной.

Время шло, и воспоминание об убитом всаднике постепенно поблекло, однако испытанный мной ужас я так никогда не смогла по-настоящему забыть.

А наши сражения продолжались своим чередом. Теперь уже ни один патруль не чувствовал себя в безопасности в наших местах. Мы нападали на них чаще всего по утрам, едва начинался рассвет, убивали всадников и уводили с собой их лошадей.

Больше всего мы любили, когда нам попадались отряды с грузом оружия, продуктов, одежды. Что нам было нужно, мы забирали, а остальное отправляли в огонь. Мы не брали пленных, и когда я видела мертвых женщин и детей, то заставляла себя вспоминать резню у Песочного ручья и сотни других, в которых гибли индейские женщины и дети. Конечно, от этого у меня не становилось спокойнее на душе, зато я могла с пониманием относиться к той ненависти, которую испытывали индейские воины.

Нападали мы на форты, поздно ночью забрасывая их стрелами, а потом скрываясь. В таких случаях мы никогда не вступали в бой, потому что нашей задачей было напомнить белым о том, что мы живы, и внести смятение в их души.

Бывали у нас и довольно крупные стычки с армейскими частями, но это случалось редко. Как только удача поворачивалась к нам спиной, мы убегали. Нас было слишком мало, чтобы мы могли позволить себе большие потери, поэтому мы бросались в разные стороны, а потом встречались в заранее обговоренном месте.

Это была походная жизнь, когда не удавалось даже спокойно поспать из страха перед врагами. И все же никто не жаловался и никто не уходил.

Меня поражало, как Тень умудрился сколотить сплоченный военный отряд из тех воинов, что пришли к нам, потому что не только их верования были разными, но и тактика ведения боя тоже. Искусные наездники, сиу и шайены, сражались из любви к сражениям, ища лично для себя почестей и славы.

Апачи же предпочитали пеший бой. Они были непревзойденными мастерами маскировки и исчезали на глазах, словно их никогда не было. Они тоже стремились к личной славе, однако никогда не ввязывались в драку, если не были уверены, что победа на их стороне. До того, как они пришли к Тени, они были совершенно убеждены, что только дурак нападает на превосходящие силы врага.

Теперь все изменилось. Воины дрались не за почести и славу, не за лишние перья в волосах, а за свою жизнь и свободу.

Для меня эта жизнь была очень нелегкой, ведь я была единственной женщиной среди пятидесяти воинов. Я с ужасом думала, что мне придется готовить на всех, но Тень сразу же дал понять, что я только его женщина. Он прямо заявил, что если кто посмеет обидеть меня словом или жестом, будет иметь дело с ним, а если кому-то не нравится мое присутствие в отряде, то он готов уйти и пусть они ищут себе другого вождя. Думаю, он таким образом проверял, насколько может им доверять и насколько они дорожат им самим, однако никто не выразил недовольства моим присутствием, хотя у остальных жен в лагере не было.

Когда стало заметно, что я беременна, Тень запретил мне участвовать в набегах. Втайне я была этому очень рада, потому что мне совсем не нравилось стрелять в людей, тем более в белых.

В том году я часто оставалась одна, потому что Тень и его воины, спрятав меня понадежнее, отсутствовали иногда по нескольку дней. Один раз они потеряли в бою десять человек. Еще трое были ранены. Один из них – мальчик-шайен лет пятнадцати или шестнадцати от силы. Пуля попала ему в живот. Три дня он боролся за жизнь, и три дня я не отходила от него. Я бы все сделала, лишь бы он не мучился, но могла только положить ему руку на лоб, чтобы он знал, что умирает не в одиночестве.

Иногда ко мне подсаживался Тень. Мы мало говорили, но его присутствие было большим утешением для меня. Он очень изменился. Стал более задумчивым, более отрешенным, но я понимала, что ему нелегко нести бремя ответственности за своих воинов и за меня. Каждый раз, когда кто-то погибал, Тень тоже немножко умирал, как будто отдавал каждому кусочек своего сердца. В тот вечер он сидел рядом со мной, и в глазах у него была тоска.

– Ты не виноват, – ласково проговорила я, показав на неподвижно лежавшего между нами мальчика по имени Быстрый Ветер. – Он здесь, потому что сам захотел быть здесь. И все так. Ты не должен винить себя каждый раз, когда кто-то погибает.

– А кого винить? Я с самого начала знал, что мы обречены. Мы обречены.

– И они знали. Они сами захотели быть здесь. Никто не гнал их силой.

– Ты говоришь мудро, – согласился со мной Тень. – Но каждая смерть камнем ложится на мою совесть.

– Я часто слышала, как твои воины говорили, что лучше умереть в бою, чем сдаться на милость победителя. Если это правда, то тебе не о чем сожалеть. Эти мужчины живут и умирают так, как они сами захотели. Наверное, они все уже погибли бы, если бы у них был другой вождь, ведь только благодаря тебе мы тянем так долго.

Тень улыбнулся, и его ласковый взгляд согрел меня.

– Спасибо, Анна. Ты сказала слова, которые мне были нужны.

Мальчику постепенно становилось хуже, и я пробыла с ним до конца, а потом оплакала его.


Тень и воины опять уехали, и я осталась одна, если не считать одного раненого, который еще не оправился настолько, чтобы принимать участие в сражениях. Я старалась успеть сделать как можно больше, тем более что мне надо было еще подумать о приданом для младенца, который должен был появиться на свет к Рождеству.

Тень очень радовался своему будущему отцовству, и огорчало его только то, что он мог быть далеко от меня, когда начнутся роды. Я же уверяла его, что прекрасно обойдусь без его помощи, хотя сама ужасно этого боялась. Но потом я подумала, что рожают же индианки, значит, я тоже смогу. Он не сказал мне, что я не индианка, хотя эта мысль промелькнула у него в голове.

А пока я сидела на солнышке, отложив в сторону шитье, и думала о том, что несколько лет назад никому бы в голову не пришло представить меня в лагере с пятьюдесятью воинами. Я уж точно такого не предполагала. Я вспомнила, как мечтала поехать в большой город, сходить в театр и пообедать в ресторане, а еще мечтала выйти замуж за черноволосого незнакомца. Что ж, похоже, мне не удастся посмотреть на Нью-Йорк и Чикаго, однако мои девчоночьи мечты о высоком черноволосом суженом все-таки сбылись. Разве я не могу назвать себя счастливой? Хотя мне никогда не придется носить шелк и бархат и есть на китайском фарфоре, я богата любовью Тени. Более чем богата.

Довольная, я пошла взглянуть на Медвежье Дерево – так звали воина, которого неделю назад ранили в ногу. Он сидел в укрытии для раненых и неумело зашивал на себе куртку.

– Давай я тебе помогу, – сказала я, а потом, сообразив, что он не понимает по-английски, потянулась за иголкой.

Я закричала, когда он железной хваткой вцепился мне в руку, потому что у меня не возникло никаких сомнений насчет его намерений. Его черные, глубоко посаженные глаза горели огнем, он, разорвав на мне платье, взялся за свои штаны… Еще никогда я не была так напугана и сопротивлялась изо всех сил, но мне никак не удавалось вырваться.