Мы с родителями спустились вниз. Я принесла Тени поднос с едой и сидела рядом, пока он ел. Мама с беспокойным видом ходила из угла в угол, а папа занялся подсчетом выручки за день.

– Они погибли? – не выдержала в конце концов мама, и мы все поняли, о ком она говорит.

Папа кивнул:

– Шарлотта умерла легко. А вот Адаму повезло меньше. Однако нас было много, и это оказалось спасением. Индейцы посовещались и сочли за лучшее ретироваться. Нам очень повезло, что мы остались живы на сей раз.

– А их дом?

– Сгорел до основания! – Папа недобро посмотрел в сторону Тени. – Когда же это закончится? Три дома сожжены. Шесть человек убиты. На сегодня, считая индейцев, семнадцать. Похищена девочка. Черт побери, Тень, будет этому конец или нет?

– Когда ваши люди покинут эти места, – спокойно отозвался Тень, – или на равнине не останется ни одного живого индейца. Мой отец, а до него его отец и его отец его отца сотни лет жили и охотились в здешних местах. Самый старый воин-шайен помнит, что мы всегда были тут. И мы не бросим землю, в которой лежат кости наших предков. Наши братья сиу тоже не уйдут со священных Черных гор. Мы будем бороться и побеждать или бороться и умирать. Но мы будем бороться!

– Ты будешь бороться против нас? – со злостью спросил его папа. – Ты будешь убивать тех, кто спас тебе жизнь? – Он посмотрел на меня. – Ты будешь убивать тех, кто любит тебя?

– Не знаю, – не кривя душой, ответил Тень. – Одно я знаю точно. Больше ничего не случится до весны. Завтра шайены уходят отсюда в свой зимний лагерь. Но когда появится молодая трава и кони снова станут толстыми и сильными, мой народ опять будет сражаться. – Черные глаза Тени, которыми он умел растопить мое сердце, холодно смотрели на отца. – Я же вас просил. И прошу еще раз. Возьмите Анну и Мэри и уезжайте с земель шайенов, пока не поздно.

– Нет, – твердо сказал папа. – Мы останемся здесь и тоже будем сражаться. Нас сейчас семнадцать семей в долине. И все думают так же, как я. Пусть приходит весна. Мы сумеем за себя постоять.

– Глупо, – пробормотал Тень.

У папы дернулась голова, будто его ударили. Если бы не мама, не знаю, что было бы. Он повернулся на каблуках, и лицо у него было чернее тучи, когда он поднимался по лестнице.

– Не сиди очень поздно, Анна, – попросила меня мама, которая вдруг показалась мне постаревшей лет на двадцать.

ГЛАВА 9

Зима 1875, Весна 1876

Письмо, написанное твердой рукой, лежало на подушке.


«Анна, мы с твоим отцом перегрызем друг другу глотки, если я останусь у вас, поэтому я решил идти с моим народом. На сердце у меня неспокойно, потому что твой отец горд, как шайены, и такой же упрямый. Он никогда не уедет из долины. Надеюсь, с приходом весны наши горячие головы немножко поостынут и войны не будет. Если же не произойдет никаких перемен, я буду с моим народом».


Подписался он – Два Летящих Ястреба. Как странно звучало это имя, произнесенное вслух. Два Летящих Ястреба. Когда я думала о Тени, это имя не приходило мне в голову. Оно было чужим для меня, хотя это было гордое имя воина, которым он подписывал свои письма. Он сказал мне, что все связи со мной и с моей семьей он отсек от себя, потому что больше не был мальчиком Тенью, с которым я играла, которого любила и за которого хотела выйти замуж, а был воином-шайеном по имени Два Летящих Ястреба, связанным со своим народом гордостью и честью, что было сильнее, нежели его любовь ко мне. Я ужасно расстроилась, так как не могла не понять, что на этом пути для меня нет места рядом с ним.


Пришла зима. Ветер гудел в горах, обрывая с деревьев последние листья, пока они не стали совсем голыми. Небо было все в черных тяжелых тучах. На сердце у меня тоже было тяжело. Лежа по ночам в постели, я слушала, как воют на луну койоты, и их заунывные стоны были словно отклик на мои слезы. С неба лил бесконечный дождь, и наш магазин превратился в некое подобие островка в море коричневой расхлябицы.

Потом выпал первый снег, превратив наши места в сказочную страну сверкающего на солнце снега. Однако мне было не до этой красоты. Миновало Рождество, а у меня не было ни радости, ни надежды на счастливое будущее. Так же начался и новый 1876 год.

Мама не приставала ко мне, понимая, что мне необходимо одиночество. А мне было довольно, что она рядом и всегда готова поговорить со мной, стоит мне этого захотеть, а тем более утешить или дать совет. Папа тоже с уважением относился к моему горю. Сомневаюсь, чтобы они оба осознавали, как сильно я люблю Тень и как готова бежать за ним хоть на край света. Мама, скорее всего, думала, что я ослепла от любви, и надеялась на счастливый исход. По ее мнению, я должна была в конце концов поумнеть и выйти замуж за Джошуа. Правда, она ни разу не сказала это вслух.

Во второй половине января ярко светило солнце и было довольно холодно, но как приятно было прогуляться по свежему морозцу. Я вывела Нелли, и она бегала по двору, как молодая кобылка, скользя и спотыкаясь на снегу. Однако даже ее забавные движения не веселили меня.

Через несколько дней на нашем форпосте появились кавалеристы, и они стали первыми солдатами, которых мы увидели со времени нашего переезда в долину. У одного из них, по фамилии Макинтош, было для меня письмо. От Джошуа. Он целым и невредимым добрался до форта Линкольн и теперь служил там под командованием майора Рено. Джош коротко описал, чем они занимаются целыми днями. Это была монотонная и тяжелая работа по превращению обыкновенного парня в опытного солдата. Тон письма был несколько приподнятый, и я поняла, что он в восхищении от Джорджа Армстронга Кастера, сумевшего стать идолом новобранцев. Даже в нашем захолустье мы имели представление о Кастере.

Он учился в Вест-Пойнте, откуда вышел в 1861 году, и во время Гражданской войны своей смелостью и любовью к сражениям заслужил звание генерал-майора, хотя ему исполнилось тогда всего двадцать пять лет. После окончания войны он в чине генерал-лейтенанта служил в Канзасе в форте Рили, где завоевал неувядаемую славу врага краснокожих. Теперь он переехал в форт Линкольн и готовился к походу против сиу, собираясь поставить их на колени, чего бы это ни стоило.

Он был в то время романтической фигурой, и, читая письмо Джоша с описанием Кастера, я не знала, какой портрет этого человека с длинными светлыми волосами справедлив. Тот, на котором Джош живописал его храбрым воином, или тот, что живописал как-то вечером Тень, на котором он был невежественным и честолюбивым убийцей, вырезавшим в одночасье все спавшее население в деревне шайенов в долине Вашита?

Еще Джош написал, что в декабре всем племенам, живущим на Равнине, был объявлен ультиматум. Они должны были сдаться и переселиться в резервацию до тридцать первого января, иначе их объявляли врагами и поступали с ними соответствующим образом.

Джош был уверен, что из-за плохой погоды и плохого сообщения племена никак не смогут выполнить ультиматум и войны не миновать. Под конец он сообщил, будто до него дошел слух, что армия устала вести бесконечные бои с сиу и решено стереть их с лица земли. Вот придет весна и начнется новая кампания по выселению сиу с их земель…

Я отложила письмо Джошуа в сторону. Сиу и шайены были союзниками, и словно чья-то ледяная рука сжала мне сердце, когда я вспомнила, что мне говорил Тень.


…Наши братья сиу не покинут Черные горы, которые мы называем Па Саппа. Мы будем сражаться и побеждать или сражаться и погибать. Но мы будем сражаться!..


Вконец расстроившись, я вновь взяла письмо Джошуа и прочитала последние несколько строк:


«Передай своему отцу, что ему лучше уехать из долины, когда сойдет снег. Поговаривают, что северные шайены ведут себя неспокойно. Наши разведчики докладывают, будто Черный Филин решил присоединиться к Сидящему Быку».


Я отложила письмо и задумалась о том, что Джошуа и Тень советовали моему отцу одно и то же. Похоже, два дорогих мне человека, которых я любила не меньше отца, должны были сойтись лицом к лицу в Черных горах. Мне не хотелось думать, кто из них останется в живых, но я не сомневалась, что в долине все меня осудят, если узнают, за кого я молюсь горячее всего.


Хоби Браун и его сыновья жили у нас всю зиму, и нам не было в тягость принимать их. Джон, самый старший, оказался искусным охотником и умудрялся бесперебойно снабжать нас мясом, Бенджамен владел даром художника, и мы провели много вечеров, наблюдая за тем, как он работает. Его сценки из жизни здешней природы были такими живыми, что так и тянуло коснуться их рукой. Особенно мне понравилось, как он изображал краснохвостого ястреба, потому что он напоминал мне о Тени. Пол играл на банджо и музыкой скрашивал наши бесконечные зимние вечера. Самый младший, Дэвид, был прирожденным клоуном. Мы хохотали безудержно, стоило ему завести свои дурацкие рассказы или стихи, в которых не было ни на грамм смысла.

Больше всего я подружилась с Дэвидом. Мы часто разговаривали о прочитанных книгах и о далеких странах с экзотическими названиями и странными обычаями. Он никогда не спрашивал, почему я грустная, но однажды вечером взял мою руку в свою и тихо сказал: «Анна, если тебе вдруг захочется поговорить, вспомни обо мне».

Неизменная веселость Дэвида со временем победила мою неулыбчивость, и я вновь захотела смеяться. Жизнь начинала обретать для меня смысл.

Наконец пришла весна. Один день был пасмурным и холодным, другой – солнечным и теплым. Снег таял. Папа вновь занялся делами. Распускались мамины цветы. Хоби Браун и его мальчики начали поговаривать о строительстве нового дома, и папа предложил им любые инструменты, какие только могут понадобиться. Пол Браун сделал предложение Лусинде Бейли, и они назначили свадьбу на конец июня.

Мы с Дэвидом много времени проводили вместе, гуляли в лесу и на берегу реки, радуясь, что больше не надо сидеть в четырех стенах. Однажды днем, когда мы расположились на полянке позавтракать, Дэвид предложил мне стать его женой. Мне очень хотелось принять его предложение, потому что он нравился мне, но я не могла заставить себя сказать «да». Как бы он мне ни нравился, как бы я ни радовалась его обществу, как бы ни смеялась благодаря ему, я его не любила и знала, что никогда не полюблю.