Андреа Парнелл - Безрассудная девственница

— Поддержи меня, — потребовал Беллингем и положил ее руку себе на талию, а сам обхватил ее за плечи так, что кончиками пальцев коснулся высокой груди.

Недовольная Глория убрала его руку и, боясь, как бы он еще чего не удумал, быстренько повела его к лестнице.

— Хотите, я смочу тряпку? — спросила Глория, когда они были уже внизу.

При свете дня она увидела, что волосы у священника растрепаны, воротничок съехал набок, а лицо просто багровое. Не так уж жарко было на чердаке. На голове тоже ничего особенного. Странно. Отчего же он так непонятно смотрел на нее? Что с ним?

— Нет, — ответил священник и неожиданно прижал к себе Глорию, а потом, опомнившись, так же неожиданно отпустил ее. Побагровев еще больше, он поправил воротничок и откашлялся, — кажется, в голове уже не стучит.

Глория встряхнула передник и надела его.

— Правда? — спросила она, чувствуя, что попала в неловкое положение.

Он смотрел на нее, как голодная кошка смотрит на мышь. Зачем ему понадобилось прижимать ее к себе? Ведет себя словно он не священник, а Френсис Стивене, дай ему волю. Нет. Не может быть. И все-таки ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы улыбнуться. Беллингем терял последние силы в борьбе с самим собой. Он никогда не предполагал, что способен на такую вспышку страсти. Да, эта ему подходит. Она все сделает, что он скажет, и постель согреет, как следует. Не согреет, а огнем опалит. Его-то она уже опалила. Беллингем прищурился и облизал высохшие губы. Вроде, она тоже не в себе. Он обрадовался, и в глазах у него опять появился жадный блеск. Глория должна принадлежать только ему, иначе ему никогда не испытать истинного наслаждения.

Стоя спиной к двери, Беллингем поклонился.

— Надеюсь, я увижу тебя в субботу, — нежно проворковал он и начал считать, сколько дней придется ждать, когда удастся завладеть Глорией Уоррен.

Звуки были похожи на человеческий голос. Куэйд остановил коня и прислушался, положив руку на мушкет. Как всегда, его глаза и уши были настороже, а палец на курке. Отлично вымуштрованный конь подчинялся каждому его движению. Куэйд коснулся его коленом, и тот медленно двинулся вперед. Лес в этом месте рос густой, и пробираться между деревьями стало затруднительно, да и понять, откуда донесся до него крик, было нелегко.

Услыхав второй крик, Куэйд уже без труда определил направление. Отпустив вьючную лошадь, он пришпорил своего коня.

— Проклятье! Кто-то попал в беду, это ясно как день, и ему тоже скоро не поздоровится.

В третий раз прокричали, когда еще не утихли отзвуки эха, и на сей раз всего в нескольких футах от него. Это был даже не крик, а скорее визг. Куэйд подумал, что голос может принадлежать женщине, которой в этих местах грозит гораздо больше опасностей, чем мужчине. Через несколько мгновений он уже знал, что ошибся, однако у него не было времени думать, большая или меньшая опасность грозит индейскому мальчишке, забравшемуся на дерево, чем грозила бы в подобной ситуации любой женщине.

— Тихо, — попытался он успокоить коня, который мало чего боялся, но при виде черного медведя-великана, старавшегося согнать мальчишку с дерева, задрожал от ужаса.

Куэйду пришлось выбирать, то ли спешиваться, то ли скакать отсюда прочь. Наконец решив спешиться, он больше не стал медлить.

Конь почувствовал свободу и двинулся прочь, однако шум уже привлек внимание медведя. Раскрыв зубастую пасть, обезумевший зверь с диким рычанием, круша и ломая все на своем пути, бросился к охотнику. У Куэйда не было времени прицелиться, и он спрятался за огромным деревом, наверное, единственным в этом лесу с голым стволом.

— Прочь, проклятый Голиаф!

Куэйд рассчитывал, что его истошный крик хоть ненадолго задержит медведя, и поначалу ему показалось, что он не ошибся в своих расчетах. Медведь остановился и, сев на задние лапы, задумался, какую жертву выбирать первой.

Одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться в том, что мальчишка не терял времени даром. Он перелез на ветку повыше, куда медведь не мог дотянуться. Непосредственная опасность для него миновала. Обезумевший зверь бросился на охотника. Его когти величиной с человеческий палец просвистели всего в нескольких дюймах от глаз Куэйда, сорвав с дерева большой кусок коры.

Только сейчас Куэйд впервые почувствовал, что такое настоящий страх, от которого берет такой озноб, словно стоишь на холодном северном ветре. Таким ударом зверь мог бы снести ему голову. Ну что ж, во второй раз он не промахнется.

— Стой, чертово отродье!

С поднятым мушкетом Куэйд вышел из-за дерева и прицелился, но не оценил то ли ловкости зверя. То ли длину его конечностей, поэтому мушкет отлетел в сторону, а сам он упал на землю, что спасло его от удара страшной лапы.

Адский вопль вырвался из пасти зверя. Куэйд схватился за нож, что это за оружие! Однако без борьбы отдавать свою жизнь охотник не собирался. Ругаясь на чем свет стоит, Куэйд приготовился встретить медведя, но тот вдруг остановился как вкопанный и завертелся на месте от боли.

Покрасневшими от ярости глазами он искал виновника жгучей боли, а Куэйд заметил, что из спины у него торчит стрела, правда, более подходящая для птицы, чем для подобного великана, но все же, к счастью, достаточно большая, чтобы отвлечь внимание зверя.

Это мальчик спас его, по крайней мере на некоторое время. Пока Куэйд приходил в себя, тот выпустил еще одну стрелу, не забывая при этом крепко удерживаться на ветке.

Медведь вновь нашел его своим кровавым взглядом и с диким ревом принялся молотить лапами пространство, разделявшее их. Тем временем Куэйд подобрал свой мушкет. У него было всего несколько секунд, пока медведь не сообразит, что есть добыча полегче. И он не ошибся. Щелкая своими желтыми клыками и брызгая пеной, зверь опять бросился на охотника. Не имея времени по-настоящему прицелиться, Куэйд, быстро уперев ствол мушкета в землю, выстрелил прямо в сердце лесному великану.

На какую-то долю секунды ему показалось, что все вокруг замерло и он слышит только собственное тяжелое дыхание. Промахнуться он не имел права. Куэйду уже не раз приходилось иметь дело с медведями, и он знал, что перезарядить мушкет ему не удастся. Или он убьет медведя, или тот убьет его.

Когда он увидел прямо над собой страшную оскаленную морду, он подумал, что предпочел бы в последние минуты жизни услышать нежный голосок Глории. Вот так, с мыслями о Глории, он смотрел как зверь задрожал, остановился и упал. Когда улеглась поднятая им пыль, Куэйд с трудом поднялся и вытащил из-под чудовищной лапы свою ногу.

От штанов остались одни лохмотья, но Куэйд был счастлив, что острые, как бритвы, когти не рассекли мясо до кости. Застонав, он прислонился к дереву и стал ждать, пока сердце не забьется ровно. Тут он заметил вторую стрелу в спине медведя. Смелый мальчишка, и стрелок что надо!

Он уже хотел похвалить его, но тут вновь услышал тяжелые шаги.

— Проклятье!

Куэйд спрятался в кустах. Он не позаботился перезарядить мушкет, а теперь не мог этого сделать, не привлекая к себе внимания еще одного зверя.

— Слезай, негодник, не то я сам тебя убью! — услышал он хриплый голос.

Мальчик заплакал, и Куэйд выскочил из укрытия. Всякий раз, когда он слышал, как плачет ребенок, он на своем собственном опыте знал, что вслед за этим последуют побои или еще что-то похуже.

И неважно, кто был этот несчастный малыш, индеец или белый, он должен был его защитить от жестокого дикаря.

Куэйд бросился к мальчишке.

— Тронь его только, и от тебя мокрого места не останется, — холодно проговорил он, угрожая мужчине широким лезвием охотничьего ножа.

Однако рыжий великан совсем на него не обиделся и протянул ему руку.

— Убери нож, чужеземец, — сказал он, опуская заряженный мушкет. — Этот парень мой сын. Ей Богу, я сам не знаю, то ли мне его выдрать, то ли расцеловать.

Едва мальчишка слез с дерева, как он влепил ему звонкую затрещину, не хуже медвежьей. Однако Куэйд увидел слезы в глазах охотника и успокоился.

— Я твой должник. Ты спас мне сына, — сказал он, прижимая к себе мальчишку, чтобы подать руку Куэйду.

— Такая у меня судьба.

Куэйд пожал протянутую руку и рассказал о мальчишке-наррагансете, которого когда-то вытащил из реки.

— Они все рано или поздно попадают в беду.

Охотник посмотрел на сына.

— И не любят своих отцов, — он хмыкнул. — Меня зовут Джон Байярд. Или Джон Медведь. Так меня называют индейцы. Я за ним охочусь, — он показал на медведя. Этому дали имя «Душегуб». Очень уж он был злой. В прошлую весну загрыз двоих. А ты сегодня неплохо потрудился.

— Не самая приятная работа, — наконец-то сумел усмехнуться Куэйд. — Предпочитаю лисиц и бобров. С ними возни поменьше.

Байярд зашелся в бешеном хохоте.

— У них неплохие шкуры, но и у медведя не хуже, а уж больше, это точно. Да и мясо вкусное. Этого мы приготовим сегодня на ужин, если ты не против, — он выжидающе уставился на спасителя своего сына. — Твоя добыча.

— Мясо твое, — ответил Куэйд, поднимая мушкет и мешочек с порохом, который он выронил, пока сражался с медведем, — шкуру возьму я.

Байярд отпустил мальчика.

— Вот и хорошо, — он крякнул, переворачивая медведя на спину, и, словно в ответ, послышалось лошадиное ржание. — Возьми своих лошадей, — сказал он. — Я привязал их, когда искал сына. Они еще, наверное, не успокоились, — он вытащил нож. — А я пока сниму шкуру.

Куэйд кивнул и отправился за лошадями. В лесу стоял густой запах зверя, и обе лошади не решались приблизиться поближе к туше. Куэйд привязал их с подветренной стороны, пока Байярд с сыном снимали шкуру.

— Сначала подумал было, что сам попаду к нему на ужин, — проговорил Куэйд, устраиваясь рядом с Байярдом и отслаивая ножом кожу от жира.

Байярд хмыкнул.

— Он уже съел одного бедолагу, не умевшего метко стрелять, — сказал Байярд и показал на шрам от чьей-то пули на боку у медведя.