— Надеюсь, — с тем же сарказмом поинтересовался он, — ты отдаешь себе отчет в том, что произойдет, если, не дай Бог, о твоих встречах с дедом пронюхают? Надеюсь, ты была осторожна?

— Не беспокойся, и он, и я соблюли все меры предосторожности.

Ангус снова сверкнул на жену глазами, а затем опустил их.

— Надеюсь также, — произнес он, — ты ездила не одна?

— Нет, на мосту меня встретил Робби, а обратно провожал Эниас.

— Господи Иисусе! — простонал Ангус. — Ты хочешь сказать, что твои кузены тоже там были?!

— Да, все трое. Эниас, кстати, посылает тебе привет.

Ангус удивленно разинул рот: он и Эниас Фаркарсон никогда не были особо близкими друзьями. В день свадьбы Эниас, подкараулив его у выхода из церкви, прижал к стене своим огромным кулаком, и прошептал на ухо, что зарежет его собственными руками, если пройдет слух, что он хотя бы пальцем тронул Энни. После того как Эниас отпустил Ангуса, тот как ни в чем не бывало оправил камзол и пошел своей дорогой, не проронив ни слова. За все время с тех пор, насколько было известно Энни, Ангус с Эниасом не перекинулись и парой слов.

— Ферчар хотя бы в курсе, — проворчал Ангус, — что англичане прочесывают местность день и ночь?

— Не впервые за голову Ферчара назначают награду. Он уже успел достаточно хорошо изучить, кто ему настоящий друг, а кто готов продать его за гроши.

— Хороши гроши — тысяча фунтов!

— Ну, не нравится такое выражение — скажи «за тридцать сребреников».

Слова Энни о «тридцати сребрениках» должны были задеть Ангуса и действительно задели. Для Энни не было тайной, что Дункан Форбс «пожертвовал» ее мужу кругленькую сумму на то, чтобы тот сформировал отряд из своих вассалов, который должен был поступить в услужение лорду Лудуну. Каждый, вступивший в отряд, был бы обеспечен формой, оружием и жалованьем в полшиллинга в день, но большинство горцев презрительно называли эти полшиллинга «тридцатью сребрениками». Их отношение к этому предложению не изменилось и когда им посулили гораздо больше — после того как несколько влиятельных господ «накинули» еще несколько тысяч к «подарку» Форбса.

Энни чувствовала, что ей не миновать объяснения с мужем, но решила все-таки попытаться избежать его.

— Послушай, Ангус, — произнесла она, — я валюсь с ног и к тому же замерзла как собака… Может, поговорим завтра? — Она направилась в свою спальню, смежную со спальней мужа, на ходу вынимая гребни из прически.

— Ну уж нет, родная! После того как я просидел часа три, теряясь в догадках, что все это значит, мне все-таки хотелось бы услышать от тебя хоть какой-то отчет о твоих похождениях.

Энни обернулась на пороге. Голос Ангуса звучал довольно спокойно, но побелевшее лицо и трясущийся бокал в руке не могли скрыть его истинное состояние. Взгляд Энни упал на постель в его спальне — она, как ни странно, была аккуратно застелена. Несмотря на то что у каждого из них была своя спальня, все четыре года со дня свадьбы почти все ночи они, к обоюдному удовольствию, проводили на огромной кровати с высоким пологом в спальне Ангуса.

Четыре года… если не считать последнего времени, когда конфликты между супругами обострились настолько, что слуги, даже не спрашивая приказаний, готовили им каждую ночь разные спальни…

— Надеюсь, — усмехнулась она, — ты не подумал, что я тебе с кем-нибудь изменяю?

Рука Ангуса сжала ножку бокала так, что та чуть не хрустнула.

— Честно говоря, — произнес он, — у меня мелькнула такая мысль. Но это было бы даже не худшим вариантом — в такую ночь, знаешь ли, всякое могло случиться…

— Прости, — проговорила Энни, — что заставила тебя поволноваться. Но я была уверена, что ты в Инвернессе…

— Может, все-таки поведаешь мне, что это вдруг за прогулки в столь поздний час и в столь мерзкую погоду?

— Ну, что до мерзкой погоды, то мне не так уж долго, пришлось ее терпеть. Поездка была довольно короткой — всего до Данмагласса.

— Понятно… — неопределенно протянул Ангус. Энни вгляделась в лицо мужа, пытаясь прочитать в нем, что же именно ему понятно, но это было бесполезным занятием. Ангус умел отлично владеть собой. Никакая буря страстей, казалось, не могла поколебать эту безжизненную маску. Порой Энни даже завидовала выдержке мужа — ее собственная горячая кровь не раз подводила ее в ответственную минуту. Энни вдруг, как молния, обожгла мысль: «А вдруг он заподозрил, что я ездила на свидание к Макгиливрею? Нет, вряд ли, даже предполагать такое глупо…»

— Я ездила в Данмагласс, — Энни старалась, чтобы голос ее звучал спокойно, — на встречу с дедом. Он выбрал это место, не я…

С минуту Ангус тупо смотрел на свой пустой бокал, затем снова наполнил его.

— Почему же ты не пригласила деда сюда, — спросил он, — если была так уверена, что я не вернусь? Я полагаю, тебе уже приходилось это делать в мое отсутствие?

Энни, с трудом сдерживаясь, закусила губу. Равнодушие Ангуса она еще могла терпеть, но этот презрительный тон…

— Он мой дедушка, — произнесла она, — если он пожелал меня увидеть, то, по-твоему, я должна была ему отказать?

— А я, между прочим, твой муж! Я тоже, может быть, желаю тебя видеть!

— Бывал бы дома почаще, — огрызнулась она, — нагляделся бы!

Энни прошла в свою комнату, прислонилась к стене и прикрыла глаза. Она слышала, как Ангус сердито грохнул бокалом об стол, и была почти уверена, что сейчас он покажется в дверях, но он не показался. Закрыв лицо руками, Энни мысленно ругала себя за свой слишком острый язык — ссориться с мужем ей все-таки не хотелось.

Ангус поднялся было с кресла и направился к жене, но по дороге передумал. Остановившись на полпути, он долго молчал, глядя на Энни. На лице его играли желваки.

— Я никогда не запрещал тебе общаться с дедом, — произнес он наконец. — Равно как и с кем бы то ни было из твоей родни. Но подумай все-таки о собственной безопасности!

— Тебе бы тоже не мешало кое о чем подумать. Например, о том, что дети Эниаса голодают, что им не хватает теплой одежды… Они держатся браво, не жалуются, но я-то знаю, что они склонны к простуде… У Мэйри недавно был выкидыш — она упала, поскользнувшись на камне… — Голос Энни сорвался, и она бессильно опустила руки.

Ангус сделал было шаг навстречу жене, но у Энни был такой вид, что он решил: сейчас она захлопнет дверь перед его носом. Он остановился.

— Я сожалею о Мэйри, — проговорил он, — но, пойми, твое здоровье мне тоже небезразлично! Иди прими ванну, она, должно быть, еще теплая — я велел Харди добавлять по нескольку ведер кипятка каждые полчаса. Если хочешь, велю добавить еще.

— Спасибо, не надо.

Ангус смотрел, как она скрылась в ванной.

Через полчаса она вышла, завернутая в большой махровый халат. Осторожно кинув взгляд в угол, Энни с удивлением обнаружила, что Ангус по-прежнему сидит там в той же позе, запрокинув голову в потолок, словно изучая узоры лепнины.

Энни принялась расчесывать волосы. Они были еще влажны от снега и перепутались, но Энни нравилось это занятие: оно не требовало напряжения мысли. Поездка и встреча с дедом все-таки порядочно измотали ее — настолько, что Энни боялась, что сейчас не выдержит и упадет. Ей нестерпимо хотелось лишь одного — чтобы Ангус ушел. Продолжения ссоры она не выдержала бы.

Энни никогда не лгала мужу, и ей очень не хотелось делать это сейчас. Она молила Бога об одном: чтобы Ангус наконец перестал спрашивать, что вдруг заставило Ферчара вызвать ее к себе в такую ночь. И в самом деле, заявление, что дед попросил ее возглавить восстание, звучало бы ужасно глупо.

Рука Энни замерла. Бог свидетель, она пыталась быть хорошей женой, пыталась усвоить все эти светские манеры, требовавшиеся от жены человека из тех кругов, в которых вращался Ангус. Ежечасно, ежеминутно она следила за тем, чтобы речь ее была не такой резкой, эмоции — сдержанными, походка — грациозно-чопорной, лицо — бесстрастной маской, как у всех этих светских леди, которые, казалось, рассмеяться на публике считали для себя столь же постыдным, как раздеться при всем честном народе догола.

Энни любила смеяться. Она смеялась так, что порой даже сдержанный Ангус улыбался ей в ответ — и не дежурной салонной улыбкой, а той, которой муж улыбается жене в минуты близости…

Вздохнув, Энни продолжила расчесывать волосы. Несмотря на то что брак их нельзя было назвать союзом по любви, Ангус никогда не разочаровывал ее в постели — более того, насколько она могла судить, каждый раз шел исполнять свой супружеский долг с охотой. Ласки его были такими, что порой Энни хотелось рыдать от счастья, а в самые интимные моменты ей даже начинало казаться, что здесь нечто большее, чем просто наслаждение от физической близости… Ангус был умелым и чутким любовником, и даже его пресловутая сдержанность не в силах была скрыть его наслаждения. Ангус разбудил в ней женщину, научил — желая того или нет — не только доставлять удовольствие мужчине, но и самой испытывать радость от близости. Порой, когда его не было дома, Энни остро чувствовала, как ей не хватает его тепла и ласк. И он еще может думать, что она завела любовника! Хотя… Сколько раз Энни точно так же, в этом же самом кресле, поджидала мужа ночью, не зная, где он, и в голове ее тоже роились ревнивые мысли…

Нет, Ангус никогда не давал ей прямого повода сомневаться в его верности… Но от привлекательного мужчины, привыкшего вращаться в светских кругах, приобщившегося к тому же к вольным нравам французского двора, можно было этого ожидать. Иметь любовницу в этих кругах считалось таким же правилом хорошего тона, как иметь дома два набора посуды — попроще, для ежедневного пользования, и побогаче, для гостей. Для многих, если можно так выразиться, друзей Ангуса, должно быть, были непонятны его равнодушие к уступчивым светским красоткам и стойкая привязанность к рыжей дикарке. Энни была совершенно не похожа на тех женщин, на которых женятся и которым остаются верны, — скорее на тех, кому задирают юбки где-нибудь на сеновале…