Марша Кэнхем - Безоглядная страсть

Инвернесс, май 1746 года

Страх душил ее, не давая покоя ни днем, ни ночью. После кошмара, пережитого ею под Каллоденом, Энни Фаркарсон Моу, казалось, должна была потерять чувствительность к любым ужасам, однако сердце ее готово было разорваться от горя. Мрачные, сырые, замшелые стены камеры точно сдавливали ее, с каждым днем становясь все уже. Воздух был таким спертым, что каждый вдох вызывал резкую боль в усталых легких. Горло Энни пересохло, как вычерпанный колодец, губы потрескались, руки постоянно тряслись, словно у одержимой старухи.

От звуков, преследовавших Энни во сне и наяву, кровь застывала у нее в жилах, когда воображение снова и снова рисовало ей, как падают один за другим верные солдаты принца, как яростный огонь противника косит их, словно серп траву. Она представляла агонию отцов, в отчаянии прижимавших к груди убитых сыновей, раненых, ползущих, с изуродованными руками и ногами, тщетно цепляясь за жизнь, и попадавших под сабли англичан, безжалостно уничтожавших немногих живых, оставшихся на поле боя.

Воспоминания были такими яркими, что Энни порой трудно было понять, где кончаются ее видения и начинается не менее ужасающая реальность — стоны ее людей в соседних камерах, медленно умиравших, сходивших с ума от ужаса и однообразия тюремной жизни, терявших последнюю надежду…

В «знак особого уважения» Камберленд предоставил ей отдельную камеру. Это было роскошью, если учесть, что в соседних камерах, рассчитанных не более чем на два десятка человек, находилось по сотне несчастных, многие из которых были так изранены, что даже не могли самостоятельно пошевелиться на своей соломе. Дневной рацион состоял из одной грубой лепешки и жестяной кружки воды. Все мольбы заключенных об облегчении своей участи безжалостно игнорировались тюремщиками. Раненые умирали оттого, что просто уставали бороться за жизнь. Более сильные духом молча сидели в своих углах, разжигая в себе ненависть к мучителям — единственное, что давало им силы жить. Как могли они проявить слабость, помня, с каким хладнокровным презрением сама леди Энни плюнула в холеное лицо такого изощренного палача, как Камберленд? Три раза «навещал» он ее в тюрьме, суля свободу в обмен на показания против якобитских вождей, и каждый раз возвращался ни с чем, бормоча под нос ругательства.

Испытания, свалившиеся на хрупкие плечи Энни, были так тяжелы, что во время третьего визита Камберленда она почти согласилась на его предложение. Если бы этот разговор происходил в камере, а не в тюремном дворе, неизвестно, чем бы он закончился. Но из зарешеченных окон на Энни с надеждой смотрели изможденные, но сурово-непреклонные лица ее людей, и она знала, что не может их предать. Все, что теперь оставалось у Энни, — ее непреклонность, но и она слабела с каждым днем, приносившим лишь новые вести о казнях бунтовщиков-якобитов и приближавшим неизбежную смерть…

Густые огненно-рыжие волосы Энни давно превратились в безжизненную паклю. Кожа, еще недавно гладкая и упругая, покрылась глубокой сетью морщин, из женщины с округлыми, соблазнительными формами она превратилась в ходячий скелет, дрожащий от холода, от которого не спасало даже лишнее одеяло, раздобытое сжалившимся над ней тюремщиком. Под ввалившимися глазами обозначились сиреневые круги, ногти обломались, руки почернели оттого, что Энни часто подтягивалась за решетку к маленькому окошку камеры, расположенному почти под самым потолком, чтобы бросить взгляд на улицу.

Поднеся правую руку к отчаянно коптившей плошке, Энни не смогла сдержать невольный вздох — рука исхудала настолько, что обручальное кольцо, подаренное ей когда-то Ангусом, уже не держалось на пальце. Энни долго не замечала этого, пока однажды не обнаружила, что кольца на руке нет. В отчаянии она перерыла всю камеру, пока наконец злополучный подарок мужа не был найден в куче соломы на полу. Этот, казалось бы, незначительный эпизод привел Энни в такое бешенство, что она готова была продать душу дьяволу, лишь бы выбраться из тюрьмы.

Энни даже не знала, что с Ангусом. Камберленд уверял ее, что он чудом остался жив, но Энни понимала, что то ранение в живот, которое получил ее муж, не вылечит даже самый искусный врач.

Рука Энни против ее воли сжалась в кулак, скупая слеза, повиснув на мгновение на ресницах, скатилась на платье. Когда-то роскошное, теперь оно превратилось в лохмотья. Кружевные нижние юбки служили Энни подушкой, плащ был пожертвован кому-то из больных, страдавших от лихорадки, туфли, перчатки и даже розовые пуговки, украшавшие ее платье, давно были выменяны у тюремщиков на хлеб и сыр. Когда у Энни не осталось ничего, один из стражников предложил ей хлеба за известную плату, но ее ответом был мощный удар ногой в пах мерзавцу. Поначалу Энни боялась, что тот вернется с кучей дружков, но вскоре один из заключенных в соседней камере уверил ее, что она никогда больше не увидит гнусную рожу этого мерзавца. Безнаказанно обидеть леди Энни не удавалось никому, пока рядом с ней находились ее люди.

Но верные друзья не знали, что самую большую обиду их предводительнице пришлось претерпеть от самого Камберленда, как не знали и того, что смертельная рана была нанесена Ангусу не кем иным, как его женой…

Инвернессшир, декабрь 1745 года

Два всадника могли бы выбрать более удобный путь, который к тому же значительно сократил бы путешествие, но предпочитали петлять по узкой тропинке, почти незаметной под запорошившим ее снегом, продираться между скал и почти непроходимых зарослей. Для этой поездки из Моу-Холла в Данмагласс Энни облачилась в толстые твидовые штаны, теплую шерстяную блузу и кожаную куртку. Вокруг пояса был обмотан широкий клетчатый плед, другой такой же свисал через плечо. Глубоко надвинутый шлем надежно скрывал заправленную под него огненно-рыжую копну волос. Два заряженных пистолета, висевшие по бокам, придавали ей уверенности — при необходимости она не раздумывая ими воспользуется.

Роберт Фаркарсон из Моналтри, кузен Энни, ехавший с ней рядом, был одет не так тепло… Пронизывающий ледяной ветер то и дело задирал его килт, обнажая голые, покрасневшие от холода колени, но Роберт был привычен к любой погоде. Они встретились в назначенном месте — в роще неподалеку от Моу-Холла. Роберт приветствовал кузину весьма сдержанно, обменялся с ней лишь парой фраз, и оба тут же двинулись в путь.

В объезд они отправились не случайно. Лишь сумасшедший выбрал бы широкую дорогу, зная о трех батальонах правительственных войск, расположившихся в эти дни в окрестностях Инвернесса, и об отрядах горцев, сформированных под командованием Джона Кэмпбелла, графа Лудунского. Правительственные патрули прочесывали местность день и ночь и любого могли бросить в тюрьму без суда и следствия. Нескольких почтенных стариков арестовали в их собственных домах лишь за ношение килтов цветов их кланов, что было расценено как неповиновение английским властям.

Энни сосредоточенно смотрела на мрачную, грозную тучу, наползавшую на серебристую луну. Ей нравился чистый горный воздух, нравилось вдыхать запах снега. Чем больше снега, тем безопаснее будет их рискованное предприятие и тем лучше для всех, кто с ней заодно, кто живет в последнее время теми же чаяниями, что и она, кто не предал Шотландию ради английской чечевичной похлебки…

Покинуть тепло домашнего очага Энни заставило тайное послание деда, полученное ею сегодня ровно в полдень. Старик извещал о встрече, которая должна была состояться этой ночью в доме Джона Макгиливрея. Принимая во внимание влиятельность Джона Александра Макгиливрея, можно было не опасаться, что английские ищейки осмелятся ворваться в его дом, даже узнав о присутствии Ферчара Фаркарсона.

Стотринадцатилетнего Ферчара можно было смело назвать ходячей историей Шотландии. Помнивший еще Кромвеля и переживший со времени восстановления монархии шесть королей, первую свою битву этот доблестный служака принял без малого век назад, когда Джеймс Грэм, герцог Монтроуз, повел собранную им армию горцев на защиту католической династии. В 1689 году, когда Англия посмела пригласить на престол немца Ганновера, Ферчар снова встал под ружье на стороне Стюартов. В потерпевшем, увы, поражение восстании 1715 года Фаркарсон снова был на первых ролях. Кое-кто называл Ферчара дьяволом во плоти, но для Энни он был просто добрым, любящим дедушкой, честным старым воякой, который свято верил, что не умрет до тех пор, пока не увидит свою Шотландию свободной.

Ферчар еще больше уверился в этом, когда в середине июля 1745 года на Гебридских островах высадился принц Чарльз Эдвард Стюарт, бежавший из Франции с твердым намерением вернуть английский и шотландский престол, некогда отнятый у его отца. В августе принц поднял в Гленфиннане знамя Стюартов и провозгласил себя регентом. К ужасу уверенных в своей непобедимости англичан, Карлу Эдуарду удалось захватить Эдинбург и наголову разбить своих противников под Престонпаном. Окрыленный победами, принц, укрепив свои позиции в Шотландии, направился во главе отчаянных горцев в самое сердце старушки Англии. Когда мятежному Стюарту удалось без особого труда дойти до Дерби — а это всего в полутораста милях от Лондона, — перепуганный не на шутку английский самодержец погрузил свои пожитки на корабли, приготовившись в любую минуту покинуть порт.

Как и все добивавшиеся независимости шотландцы, Ферчар воспринял сообщения о победах принца с огромным воодушевлением. Словно помолодев на целый век, старик готов был в любой момент взяться за оружие, несмотря на то что это серьезно осложнило бы отношения всего клана Фаркарсонов с недавно породнившимся с ними Ангусом Моу — главой клана Макинтошей.

Тот факт, что муж его внучки не повел своих людей на подмогу принцу, а, напротив, оказался одним из двенадцати влиятельных племенных вождей, принявших важные посты в правительственной армии, Ферчар воспринял как личное оскорбление, тем более что это было сделано в тот момент, когда принц был близок к победе. Сам же Ферчар оставался одним из наиболее непреклонных сторонников мятежного Стюарта, и за его голову уже была назначена немалая сумма — как и за головы всех трех кузенов Энни.