Кирстен вскочила на ноги и закричала.

Услышав свое имя, мальчик остановился, какое-то время всматривался в Кирстен, а потом опрометью бросился к ней через улицу.

Кирстен поймала Маркоса в свои объятия и сжала так крепко, словно боялась вновь потерять своего драгоценного найденыша. Сквозь слезы она слышала прерываемый рыданиями шепот Маркоса:

— Я знал, что ты приедешь. Я знал.

Сердце Кирстен разорвалось от жалости. Ее драгоценный маленький мужчина нашелся. Не было больше «без вести пропавшего». Теперь он с ней и с Эндрю, в безопасности, и такой желанный и любимый.

— Мы ничего не знали, — говорила Кирстен, обнимая Маркоса. — Не знали ни о землетрясении, ни о твоих родителях. Нам так жаль, дорогой мой Маркос, нам так жаль… Если бы мы только знали, мы приехали бы раньше, поверь мне.

— Я был в школе, когда все это случилось. — Голос Маркоса звучал так невнятно, что Кирстен едва различала слова. — А они в тот день работали дома — кажется, готовились к совместному семинару в университете в конце недели. Если бы они занимались в библиотеке… если бы…

Маркос заплакал.

Кирстен держала мальчика в своих объятиях, пока слезы на глазах Маркоса не высохли. Затем передала его Эндрю. Увидев, как они обнялись, Кирстен вспомнила, что такое чувствовать себя членом семьи.

42

— Думаешь, я и вправду вырасту таким же высоким, как Эндрю? — спросил Маркос Кирстен за ужином.

— Если судить по темпам, которыми ты растешь сейчас, я этому нисколько не удивлюсь.

— Я уже выше, чем был отец. — Маркос поставил стакан вина на то место, где обычно сидел Эндрю. — Знаешь, я иногда с трудом вспоминаю папу. Мне начинает казаться, что теперь мой отец — Эндрю и всегда им был. Это плохо?

Кирстен отрицательно покачала головой.

— Просто время излечивает раны, и боль уходит, — пояснила она. — Спасение от потери того, кого ты очень любил, в том, чтобы полюбить почти так же кого-нибудь еще. На самом деле ты не забываешь своего отца, Маркос, ты просто учишься жить с сознанием того, что его больше нет. Часть тебя всегда будет принадлежать родному отцу, но эта часть вовсе не обязывает тебя не любить других. Это не плохо, это нормально.

Маркос на минуту задумался, а потом улыбнулся:

— Мне так всегда хорошо говорить с тобой. И больше всего мне хочется сделать для тебя твою потерю не такой болезненной.

— А ты и делаешь это, — убежденно заверила Кирстен. — Уже тем, что живешь со мной.

Странно было думать, что с того дня, когда они с Эндрю нашли бездомного подростка, бродившего по задворкам афинского порта, прошло полтора года. И счастьем было наблюдать, как этот молчаливый, потерянный и удрученный смертью родителей мальчик снова превращается в веселого, жизнерадостного юношу, каким был прежде. Согреваемый глубокой и искренней любовью, которую питали к нему Кирстен и Эндрю, Маркос оттаивал и расцветал, а вместе с ним оживали и они.

Теперь они действительно были семьей, какой представлялись в тот первый вечер в «Жилао», — связанной теми естественными нитями, которые ничуть не слабее кровной связи.

Дом Кирстен превратился в счастливый семейный очаг. Вторую спальню теперь занимал Маркос, а на «Марианне» он спал в гостевой каюте. Эндрю купил Маркосу новую бузуку, и их с Кирстен музыкальные дуэты после ужина превратились в вечерний ритуал. Кроме того, было решено учить Маркоса управлять яхтой и рисовать; к великому удовольствию всех троих, у юноши обнаружился недюжинный талант. Так что не осталось ни одной стены в доме и ни одной перегородки на борту яхты, где бы не красовались художественные эскизы Маркоса.

Ситуация во многих отношениях была идиллической, но не идеальной. Как и во всякой семье, здесь случались трения. Зачастую и Кирстен, и Эндрю использовали Маркоса в качестве инструмента в разрешении своих споров и размолвок. Прибегая к этому средству, они, как правило, делали большие глаза и восклицали сакраментальное: «Подростки!»

Маркоса определили в одну из местных школ Тавиры, и, к великому его огорчению и облегчению Кирстен, Эндрю оказался строгим воспитателем. Он внимательно следил за тем, чтобы мальчик не пропускал занятий и смог закончить свое образование.

Конечно, для эрудированного и способного Маркоса провинциальная школа была, мягко говоря, малодостойным учебным заведением, но на какое-то время приходилось довольствоваться тем, что есть. В награду за школьные мучения Кирстен взяла Маркоса с собой в Лондон. Лондон привел юношу в восторг. Глядя на сияющие глаза Маркоса, Кирстен вспоминала себя в то далекое время се первого посещения столицы Великобритании.

И теперь, вернувшись домой, Кирстен часто с теплой улыбкой вспоминала счастливое лицо Маркоса.


— Дорогая? — Эндрю смотрел на нее с некоторым беспокойством.

В последнее время Кирстен нередко посещала непонятная, тревожная задумчивость: казалось, она постоянно уносится в свой особый, никому не доступный мир.

Кирстен встрепенулась.

— А? — словно возвращаясь с небес на землю, выдохнула она.

Кирстен смотрела на Маркоса, будто увидела его в первый раз: его сходство с Эндрю было поразительно: оба высокие, хорошо сложенные, светловолосые.

— Я просто задумалась.

— Надеюсь, только о хорошем. — Эндрю широко улыбнулся.

— Я вижу, ты сегодня доволен собой, — заметила Кирстен, пропуская реплику Эндрю мимо ушей и подставляя щеку для поцелуя.

— Точно. — Он поцеловал ее в губы, одной рукой коротко обнял Маркоса и передал ему эскизник. — Вот, взгляни.

Глаза Маркоса раскрывались все шире, по мере того как он просматривал наброски.

— Да это же портреты цветочных продавцов! Эндрю, они просто великолепны!

— Думаю, что мне следует дать вам обоим передышку и поискать кого-нибудь для замены.

Эндрю забрал у Маркоса эскизы и собрался было передать их Кирстен, но она неожиданно встала и сомнамбулой выплыла из комнаты. Эндрю посмотрел на Маркоса и нахмурился.

— С ней опять то же самое. — Эндрю швырнул листы на стол и запустил руки в свои длинные волосы, что делал всегда, когда был очень сильно чем-либо расстроен. — Она что-нибудь тебе говорила?

Маркос покачал головой:

— Ничего.

— Черт возьми! — Эндрю беспомощно развел руками.

В это время Кирстен закрылась на ключ в своей спальне. Достаточно откладывать. Достав из кармана юбки газетную вырезку, она в десятый раз за этот день перечла ее. И в десятый раз реакцией на прочитанное были острая боль в животе, точно его располосовали ножом, и жаркие волны пульсирующей в венах крови.


Газетная вырезка сообщала о сольном фортепьянном концерте в здании Бостонской филармонии. В программе — произведения Брамса. Исполнитель — Джеффри Пауэл Оливер III.

Кирстен носилась с газетной вырезкой уже около двух недель. А концерт состоялся только вчера вечером, и ей никак не верилось, что ее сын, ее любимый Джефф, стал настоящим пианистом. Пианистом! Это было просто чудо — другого слова не подберешь. Каким-то образом он смог реализовать то, чем одарила его мать. И реализовать великолепно. Ему семнадцать, всего лишь семнадцать, а Джефф уже выступает на публике. Если бы Скотт не прислал ей эту вырезку, Кирстен, вероятно, никогда бы и не узнала. Интересно, были ли у него еще концерты? Концерты, о которых Скотт не читал или на которые не обратил внимания?

Чувства, которые Кирстен подавляла в себе долгие годы, чтобы просто выжить, вырвались наружу за эти последние две недели. И у нее больше не было желания загонять их обратно. Свершилось наконец то, чего она так долго ждала, — настало время действовать. Она подошла к платяному шкафу и открыла его.

Толстая коричневая папка лежала на своем обычном месте — на верхней полке среди коробок с обувью. Кирстен чувствовала себя на удивление спокойно, сдувая с папки пыль и усаживаясь с ней на коленях прямо на полу. Но, как бы ни была она внутренне спокойна, руки Кирстен, развязывавшие тесемки папки и срывавшие красную восковую печать, все же дрожали. Кирстен готовилась положить конец одиннадцатилетнему ожиданию.


— Кто такой Эф Эс Дьюкс? — спросил у Кирстен Эндрю, помахивая перед ее лицом большим коричневым конвертом.

Кирстен едва не уронила стакан, который мыла над раковиной.

— Че-человек. — От смущения Кирстен вдруг начала заикаться.

— В принципе я об этом догадывался.

— Он делал кое-что для меня в Нью-Йорке.

— В Нью-Йорке? — Эндрю взглянул на почтовой штемпель. — Точно — в Нью-Йорке. — Он передал конверт Кирстен. — У вас с Эф Эс Дьюксом какие-то секреты или кое о чем все-таки можно рассказать?

Но Кирстен уже выбежала из комнаты.

Эндрю решил было пойти за ней, но раздумал. Совершенно очевидно, что Дьюкс, кем бы он там ни был, имел к состоянию Кирстен самое прямое отношение. Эндрю попытался выбросить из головы дурные предчувствия — и не смог.

Когда Кирстен села вечером за стол, накрытый к ужину, глаза ее были припухшими и красными от слез. Эндрю и Маркос обменялись быстрым взглядом, но ничего не сказали. Во время ужина за столом царило непривычное молчание. Увидев, что мужчины почти не притрагиваются к еде, Кирстен решила положить конец их тревогам. Посмотрев сперва на Маркоса, потом — на Эндрю, она вытянула руки и наклонилась вперед на своем стуле.

— Прошу у вас прощения за то, что выглядела чем-то очень занятой эти последние недели, — нервно начала Кирстен, — но мне надо было подумать об очень важных вещах. — Она облизнула губы. — Послезавтра я улетаю в Нью-Йорк.

— Что? — одновременно воскликнули Эндрю и Маркос.

— Пока я не могу сказать вам, почему все так получилось… Но это очень для меня важно… В общем, я возвращаюсь, чтобы встретиться со своим сыном, встретиться с Джеффом. В июне ему исполнится восемнадцать, вы знаете. Это означает, что он станет совершеннолетним и будет в полном праве самостоятельно решить, хочет ли он встречаться со мной или нет.