Клодии не вернуть. Эрик умер. Из троих осталась лишь одна.

Улыбаясь, Кирстен встала и оделась. Вовсе она и не одна здесь. Весь дом вертелся вокруг нее: прислуга нянчилась с ней, готовая в любую минуту исполнить любое желание, заботилась о ней, сдувала с нее пылинки. И Кирстен это нравилось. Она знала, что все слуги считают ее дамой «со странностями». Мыслимое ли дело? Их хозяйка практически не выходила из дома. Разве только однажды, когда приспичило съездить в музыкальный магазин. После это Кирстен целыми днями сидела за роялем и пыталась заставить волшебство заработать.

Пока, увы, безрезультатно. Но Кирстен решила уехать из Лондона, лишь добившись своего.

В это утро Кирстен из спальни отправилась прямиком к роялю, не зайдя даже в столовую, чтобы позавтракать. Она все еще находилась под впечатлением только что увиденного кошмарного сна. Кирстен со смехом относилась к толкованиям снов, но тем не менее надеялась, что в только что увиденном может скрываться какое-то тайное указание.

Сидя за роялем, она собралась с мыслями и постаралась припомнить весь сон и разобрать его в мельчайших деталях. Затем перешла к свободным ассоциациям. Тут мысли ее спутались, тело задрожало, голова наполнилась шумом. Истина мерцающими бликами засветилась прямо под ногами, Кирстен оставалось лишь наклониться и поднять ее.

Истина была в любви.

Разум Кирстен упорствовал: не эту истину искала она. Но было поздно, то, что так ярко открылось лишь мгновение назад, исчезло. Исчезло бесследно.

Кирстен услышала голос Натальи, некогда предостерегавшей ее: «Держись подальше от любви. Любовь отвлекает от музыки, осушает ее и истощает. Любовь разжижает мечту. Держись подальше от любви». И Кирстен услышала.

В своей погоне за мечтой Кирстен совершенно растеряла любовь.

Джеффри за все время их брака ни разу не сказал Кирстен, что любит ее. Даже Майкл за все годы, что она его знала, никогда не говорил о любви. И Эндрю, все еще страдавший по своей покойной жене, не хотел любить Кирстен.

Но в таком случае и сама она никогда не позволяла себе любить. Всю свою жизнь она, считавшая, что имеет все, на самом деле никогда не имела главного. Всю свою жизнь она казнила себя за то, что тоскует. Точно так же, как казнила себя за смерть Мередит. Музыкой она пыталась защищаться от страсти. Смертью дочери она защищалась от музыки.

Кирстен рыдала во весь голос. Впервые в жизни она наконец поняла истинное значение слова «все».

И «все» было именно тем, что Кирстен намеревалась получить в один прекрасный день.

Сквозь рыдания Кирстен услышала какой-то посторонний звук. Очевидно, кто-то из слуг включил радио. Мельком, как-то невзначай, она взглянула на свои руки… На крик Кирстен сбежался весь дом. Ее руки — эти окаменевшие лапы, столько лет державшие Кирстен в заточении, — двигались. Они были живыми, они порхали по клавишам.

— Американка, — фыркнул дворецкий.

— Артистка, — вздохнула повариха.

И чего было так орать? Пианино оно и есть для того, чтобы па нем играть. А для чего же еще?

41

Кирстен родилась заново.

Следующие полтора месяца она провела в добровольном заточении в своем лондонском доме, заново открывая для себя свою музыку. Пользуясь нотами, купленными для нее Эриком, и теми, что она приобретала сама, Кирстен снова учила произведения, которые знала прежде и успела забыть: каждую прелюдию, сонату, мазурку, скерцо, вальс, этюд, фантазию, гавот и полонез. Добившись совершенства в малых формах, она принялась за концерты и начала со Второго концерта Рахманинова.

Кирстен прерывала свои занятия только для того, чтобы поесть и немного поспать. Весь день она думала только о музыке и ни о чем больше не мечтала по ночам. Позанимавшись первые две недели в одиночестве, Кирстен начала привлекать прислугу в качестве своих слушателей — первых своих слушателей за десять лет. Все они считали такую обязанность за честь и удовольствие. Поначалу она страшно нервничала в их присутствии, но нервозность быстро прошла. Ее ежедневные семичасовые занятия стали неотъемлемой частью повседневной жизни обитателей дома: слуги увлеклись музыкой настолько, что порой отказывались от выходных с тем только, чтобы присутствовать на очередном представлении.

Кирстен дала задание Хьюго объехать все музыкальные магазины города и разыскать любые старые записи ее выступлений. Но задача оказалась невыполнимой: записи Кирстен давно превратились в коллекционную редкость. Ей не с чем было сравнить свою игру, узнать, как она играла прежде и что у нее получается теперь. В конце концов Кирстен отказалась от поисков и положилась на то, что никогда в жизни ее не подводило, — па собственный инстинкт.

Дни становились холоднее, а с ними становилось холоднее и на душе у Кирстен. Близилось время ее отъезда: через неделю — Рождество. Оно напоминало Кирстен об Эндрю. Три Рождества назад они повстречались вновь. А как будет этим Рождеством? Все, что знала Кирстен, — Эндрю Битон навсегда покинул Тавиру.

Кирстен заказала Хьюго купить маленький чемоданчик специально для нот и тщательно его упаковала. В день отъезда, наутро, она совершила краткое путешествие по дому, с тем чтобы попрощаться с каждой комнатой персонально. В парадном холле выстроилась вся прислуга, собравшаяся попрощаться со своей хозяйкой, и у всех на глазах стояли слезы. Кирстен медленно прошла вдоль ряда, обмениваясь рукопожатиями и поцелуями в щеку.

— Надеюсь, не забудешь поливать фиалки, Жан? Но только от дна и подкармливай их раз в три недели.

— Не забуду, мэм.

— Тобин, помни, что рояль необходимо настраивать раз в месяц.

— Сделаем, мэм.

— Нелли, за тобой проветривание комнат и борьба с пылью.

— Все будет в порядке, мэм.

— Следи за влажностью воздуха в музыкальной зале, Патриция. Это очень важно.

— Хорошо, мэм.

— Ивонна, не забудь наготовить мне запеканок, о которых я тебя просила, и храни их в холодильнике.

— Я уже начала, мэм.

— Хорошо, хорошо. — Кирстен рассеянно покивала головой, мысли ее были уже заняты совсем другим.

Наблюдая, как Хьюго выносит ее багаж и укладывает его в автомобиль, Кирстен почувствовала, как к горлу подступает комок. Ей вдруг расхотелось уезжать. Она боялась уезжать. Лондон был ее Страной чудес: здесь волшебство срабатывало. Здесь воплощались чудеса.

А что, если волшебство в Тавире кончится? Что, если, приехав туда, Кирстен снова не сможет играть?

— Лучше бы нам поторопиться, мадам, — озадаченно поглядывая на Кирстен, заметил Хьюго.

— Еще минутку.

Кирстен знала, что должна сделать. Стремительно промчавшись через парадный вестибюль, она ворвалась в музыкальную залу и бросилась прямо к стеклянной коробочке, в которой лежала палочка Майкла. Положив на коробочку ладонь правой руки, подобно тому как кладут руку на Библию, принося присягу, Кирстен тихим, но твердым голосом пообещала:

— Теперь уже недолго, Майкл. Клянусь тебе в этом.


Несмотря на все страхи Кирстен, волшебство срабатывало и в Тавире — она могла играть. И, так же как в Лондоне, Кирстен проводила все дни за пианино. Рождество пришло и ушло — Битон не появился. Приподнятое настроение постепенно улетучивалось. Кирстен ужасно скучала по нему. Он стал ей сниться по ночам, в краткие перерывы между занятиями музыкой Кирстен ловила себя на том, что не отрываясь смотрит на акварели, подаренные ей Эндрю. Так где же он?

Кирстен решила встретить новый, тысяча девятьсот восемьдесят первый год с большой пышностью. Она даже надела по случаю длинное белое, вышитое серебром крестьянское платье с глубоким вырезом, расшитую шапочку и серебряные сандалии. В уши она вставила серебряные сережки, а на запястье надела два серебряных браслета. В дополнение к наряду Кирстен посеребрила ресницы, покрыла веки пурпурным цветом и подкрасила лиловато-розовой помадой губы.

— Эх, какая красотка пропадает! — сетовала она, глядя па себя в зеркало. — Ну да ладно.

Кирстен кокетливо пожала плечами и, послав себе самой воздушный поцелуй, отправилась на кухню, где открыла бутылку шампанского, купленного в аэропорту Хитроу.

Она вышла в залитый светом сад и села с бокалом шампанского в руке в деревянное кресло. Воздух был мягким, слегка влажным, звезды в безоблачном ночном небе сияли тем же серебром, что и украшения. Неторопливо потягивая шампанское, Кирстен смотрела на звезды и думала только о хорошем. Восемьдесят первый должен стать для нее счастливым годом. Кирстен это чувствовала. К ней вернулась музыка. Совсем немного, и она вернет себе сына. Закрывшиеся перед Кирстен двери снова приоткрылись. Отворить их настежь — вопрос времени, и только. Она вернет себе все, что потеряла.

От выпитого шампанского у Кирстен кружилась голова: на душе было светло и ясно. Кирстен чувствовала себя богиней луны, как там ее звали? Кирстен собралась с мыслями и попыталась вспомнить. Как же греки звали богиню луны?

— Селена.

Кирстен вздрогнула. Бокал выскользнул из ее руки. Она даже не поняла, что задала свой вопрос вслух.

— Эндрю!

Эндрю появился несколько минут назад, но какое-то время он не в силах был сделать ни шагу, а лишь зачарованно смотрел на Кирстен. Ее серебристая красота была как бы частицей ночи, и Битон не осмеливался пошевелиться, чтобы не разрушить бесподобную по своей прелести картину. Так продолжалось до тех пор, пока она не заговорила. Эндрю шагнул было к Кирстен, но тут же остановился, впервые за это время увидев ясно ее черты. Боль, которую почувствовал Битон, была короткой, но сокрушительной. Он увидел в лице Кирстен то же выражение, что уловил в нем много лет назад, рисуя свой первый портрет Кирстен. И он понял в какое-то леденящее душу мгновение, что потерял свою Кирстен.