— Кирстен, не здесь. — Горячими и влажными губами Эндрю поцеловал Кирстен в шею.

— Да, Эндрю, здесь.

Поцелуем Эндрю заставил ее замолчать.

— Нет.

Языком он обезмолвил ее протест, а его руки сломали последние попытки сопротивления Кирстен.

В конце концов Эндрю отвел Кирстен домой и занялся с ней любовью там: сначала прямо на не расстеленном еще ковре, в гостиной, потом в душе, под пульсирующим каскадом тепловатой воды, и еще раз в постели, приведенной их безумными шалостями в совершенный беспорядок.


Несмотря на все предпринимаемые ими предосторожности, стена, разделявшая Кирстен и Эндрю, с каждым месяцем, проведенным ими вместе, становилась все тоньше. И хотя Эндрю продолжал время от времени совершать свои одиночные плавания, Кирстен наконец научилась верить его обещаниям вернуться. Она даже приветствовала его отлучки, дававшие возможность целиком заняться поисками путей, которыми она могла бы совладать со своими непокорными руками. Когда Эндрю покидал на время город, Кирстен все чаще обращалась к мыслям о нем и все реже — к воспоминаниям о Майкле. Теперь бывали моменты, когда она с грустным удивлением обнаруживала, что с трудом может вспомнить, как точно выглядит Майкл.

Кирстен и Эндрю воспринимали себя как пару и потому и оставались оба в Тавире, и все же они несколько отличались от обычной пары. Они считали себя совершенно независимыми людьми, намерившимися спастись за счет друг друга. И еще они всегда были очень добросердечны с окружающими, но любому встретившемуся с ними, несмотря на самое искреннее радушие, становилось ясно, что Кирстен и Эндрю абсолютно не нуждаются в чьей-либо компании. И потому жители города деликатно оставили их в покое.

В конце мая Кирстен стало казаться, что Эндрю что-то от нее скрывает. Они оба давно научились распознавать настроения друг друга, и, как только Кирстен замечала, что Эндрю начинал замыкаться в себе, она, уважая его право на личную жизнь, никогда не вмешивалась в дела Битона. Но на этот раз Кирстен решила отступить от своего принципа: слишком уж долго Эндрю пребывал в состоянии замкнутости. И вероятно, он нуждался в помощи, чтобы разрешить свои сомнения. Наконец Кирстен решилась нарушить давнее обещание не вмешиваться в дела друг друга и в один из дней пригласила Эндрю на ужин.

Кирстен приготовила любимое блюдо Эндрю, «паста примавера», которому научила ее мать. Поужинав и выпив два кувшина «Сангрии», они занялись любовью. Умиротворенные наслаждением друг от друга, они тихо лежали на кушетке в гостиной, когда Кирстен потянулась к Эндрю и прошептала, едва касаясь губами его уха:

— Признавайтесь, Эндрю Битон, что вы от меня скрываете?

Эндрю вздрогнул так, словно от шепота Кирстен по его телу пробежала раскаленная ртуть.

— Скажи же мне, Эндрю. — Рука Кирстен медленно поглаживала грудь Битона. Он вновь вздрогнул. Рука возлюбленной, совершая кругообразные движения, медленно спустилась на его живот, потом скользнула за спину и принялась поглаживать ягодицы. — Скажи, а то…

— Что «а то»? — хрипло спросил Эндрю.

— А то я перестану.

Битон положил свою руку на руку Кирстен, призывая не прекращать приятные ласки.

— Не надо. Я расскажу тебе все, что захочешь.

— Тогда признавайся.

Эндрю облизнул губы:

— На прошлой неделе агент «Кастильо Галери» из Лиссабона приезжал ко мне и спрашивал, не хочу ли я выставлять свои акварели в их галерее в июле.

— И? — нетерпеливо спросила Кирстен.

— И — ничего.

— Ничего? — Кирстен внезапно прервала свои ласки. — Ты хочешь сказать, что отказался?

— Я сказал ему, что подумаю.

— Эндрю, да о чем же тут думать? Прекрасное предложение и прекрасная возможность для тебя. Как ты мог сказать такое агенту?

— Очень просто, все, что я сказал…

— Он «подумает»! Да это ужасно. — Кирстен не ожидала, что в ближайшее время Битон вернется в большое искусство. — Я отказываюсь что-либо понимать. Тебя приглашают выставиться в самой престижной галерее Лиссабона, а ты ведешь себя так, словно это тебя нисколько не волнует.

Эндрю приподнялся на кушетке.

— Волнует, поверь мне, Кирстен, волнует, но я думаю, что пока не готов выставляться. Ты же знаешь, что такое выставка. Выставка — это прежде всего уйма работы, затем — необходимость появления на публике, многочасовые стояния в зале и постоянная болтовня с незнакомыми людьми, которые, возможно, по-английски и двух слов сказать не могут. — Кирстен сделала круглые глаза. — Все это то же самое, что я так счастливо когда-то оставил в Нью-Йорке. Прости, Кирстен, но для меня все это попахивает вонючей цивилизацией.

— А ты мнишь себя эдаким Тарзаном, который за долгое время, проведенное в джунглях, совершенно разучился держать в руках ложку и вести себя в обществе воспитанных людей? Но ведь ты ничего не забыл. Ах, Эндрю, Эндрю! — Кирстен обняла Битона за плечи и слегка встряхнула его. — Не смей упускать такой шанс лишь потому, что это напомнит тебе обо всем, что ты оставил много лет назад в Нью-Йорке. Ведь мы живем в настоящем, и это — Лиссабон, и ты все еще божественно одаренный художник. Радуйся этому, черт тебя побери, гордись. Такие люди, как Луис Кастильо, не устраивают выставок забавы ради, они организовывают их, чтобы забрать денежек. И он-то не стал бы приглашать тебя выставиться в своей галерее, если бы не был уверен в том, что ты принесешь ей доход.

— Я буду чувствовать себя уродом, — пожаловался Битон, — придурком. Что же это за художник, который больше не пишет портретов, не может работать в масле, а только рисует какие-то миниатюрные акварели.

Самоистязания Эндрю наполнили сердце Кирстен такой горечью и жалостью, что ей захотелось заплакать, но для того чтобы не расстроить любимого еще больше, она ничем не выказала своего состояния.

— Если ты действительно так чувствуешь, может быть, пришло время снова попробовать писать маслом?

Кирстен почувствовала, как Эндрю напрягся.

— Я еще не готов, и ты об этом знаешь.

— Я об этом ничего не знаю, — ворчливо заметила Кирстен, — только с твоих слов.

Какое-то время они сидели молча. Наконец Эндрю тихо, но решительно сказал:

— Возможно, я и соглашусь, но при условии, что ты поедешь в Лиссабон вместе со мной.

Кирстен аж подскочила:

— Ну, конечно же, я поеду с тобой!

Она набросилась на Битона и принялась, обнимая его, покрывать все тело любимого поцелуями. Но как только Кирстен вспомнила о дате проведения выставки, сердце ее упало. Эндрю, заметив замешательство Кирстен, приготовился услышать нечто ужасное.

— Что случилось? — выдавил он из себя.

— Я не смогу поехать, Эндрю. В это время у меня будет Маркос.

Эндрю застонал:

— А ты не можешь попросить его приехать в другое время?

— Слишком поздно. У Маркоса уже куплен билет, а после того как он погостит у меня, он с родителями на месяц поедет на Крит.

— Ну, вот все и устроилось: я не выставляюсь.

— Нет, ты выставляешься. Со мной ли, без меня ли, но ты сделаешь эту выставку.

— Хочешь избавиться от меня и сбагрить подальше? — Эндрю сгреб Кирстен в объятия и принялся целовать ее шею.

Кирстен начала извиваться.

— Я хочу избавиться от тебя? — хихикая, возмутилась она. — А чем же я занимаюсь теперь?

— Не знаю, — пробормотал Эндрю, впиваясь губами в ямку у ключицы. — Расскажи мне об этом.

Счастливый смех не дал Кирстен ответить.

Кирстен потребовалась еще неделя домашних посиделок, кулинарных изысков и провокационных занятий любовью, чтобы добиться согласия Битона позвонить в Лиссабон Луису Кастильо и заключить договор на проведение выставки.

38

Кирстен поразилась переменам, происшедшим за последний год в приехавшем к ней на неделю Маркосе.

— Да чего же ты вырос! — восклицала она, поворачивая подростка из стороны в сторону и тщательно его разглядывая. — Что стало с мальчиком, которого я видела прошлым летом?

— Весь вышел, — засмеялся Маркос, наслаждаясь удивлением Кирстен. Мальчик страшно гордился девятью сантиметрами роста, набранными им за год, прошедший со дня их последней встречи: рост позволял Маркосу наконец чувствовать себя взрослым мужчиной, стать которым он так стремился. — Теперь мы еще поглядим, кто из нас босс, — сообщил он Кирстен, широко и самодовольно ухмыляясь.

— Что, что! — притворно закричала на Маркоса Кирстен. — Несмотря на ваш великолепный рост, мой юный друг, в этом учреждении привилегией все же пользуется возраст.

— Но теперь, когда я стал выше тебя, мне будет легче заботиться о тебе.

Маркос выглядел таким серьезным и искренним, что Кирстен расхохоталась.

— А что, я и в самом деле выгляжу такой беспомощной? — Кирстен шутливо хлопнула Маркоса по щеке. — Может, я и маленького роста, но ты помнишь поговорку о золотнике, а?

— Нет, не помню.

— Мал золотник, да дорог.

— Вы, американцы, — поморщился Маркос, — все любите обратить в шутку.

— Ну ты преувеличиваешь! Это относится лишь к некоторым случаям.

— Ну вот видишь, ты опять подкалываешь.

— «Опять подкалываешь», — передразнила Кирстен, игриво взъерошивая пальцами волосы Маркоса. Подросток резко откинул голову назад. — Ох-ох-ох! — Кирстен насмешливо изобразила на лице испуг. — Все признаки налицо.

— Какие признаки?

— Возмужания. — Маркос страшно нахмурился. — Знаешь, в это время мальчики, прости, молодые люди, не терпят, когда прикасаются к их волосам.

— Правда?

— Так мне говорили.

Маркос заметил тень, пробежавшую по лицу Кирстен, и тут же понял, о чем она подумала. Маркос поспешил переменить тему разговора: