Словно кто-то щекотал ее изнутри, водя перышком вперед-назад, вверх-вниз, заставляя дрожать и трепетать, испытывая странный жар. Назойливые ощущения пробуждали желание крепко прижаться к какому-нибудь острому углу, или крепко сжать ноги в коленях, или тереться бедрами об изношенный матрац на постели. Кирстен испытывала при этом чувство вины. Вины, стыда и грязи.

Она и в мыслях не допускала поделиться своими чувствами с матерью. Вопрос о любви, заданный Наталье, был самым откровенным, который она могла позволить себе в разговоре с другим человеком. Иными словами, впервые в жизни Кирстен всерьез задумалась о чем-то помимо музыки. И одна мысль об этом была равносильна богохульству, чем-то вреде святотатства, составляющего суть греха. И избавиться от него можно было только раскаянием, способным очистить тело от коварных ощущений. Необходимость покаяться тяжким бременем лежала на душе Кирстен. И только музыка могла гарантировать что-то вроде необходимого девушке отпущения грехов. Кирстен решила наложить на себя нечто вроде епитимьи.

— Наталья, — произнесла она, собравшись наконец с мыслями, — я бы хотела разучить Второй фортепьянный концерт Брамса.

Самый спорный концерт великого композитора был, по мнению Кирстен, и самым подходящим для смирения предметом.

— Брамс! Это невозможно! Абсолютно невозможно!

Кирстен окончательно смутилась:

— Невозможно? Почему?

— Да потому что ты его изувечишь, — последовал безапелляционный ответ. — Ты слишком молода и неопытна. Тебе недостает глубины и зрелости в работе в том объеме, в каком требует того Брамс. Произведение должно жить и дышать. Ты обманешь слушателей и самого Брамса, если возьмешься за это произведение сейчас.

Первоначальный энтузиазм Кирстен тут же обернулся некоторым замешательством.

— Ты просто еще не готова, Киришка, — уже более мягко продолжала увещевать Наталья. — Ты должна еще пожить, необходимо набраться опыта, а для этого требуется время, много времени. Без опыта, дорогая моя, ты не сможешь сыграть Брамса с уважением, которого он заслуживает.

— Подыщи тогда мне что-нибудь другое, Наталья, — в отчаянии взмолилась Кирстен. — Ну, пожалуйста, подыщи!


Наталья нашла для Кирстен конкурс. Конкурс пианистов имени Вайклиффа Трента был известен во всем мире. Он устраивался в честь великолепного английского пианиста, трагически погибшего в тысяча девятьсот сороковом году в возрасте двадцати восьми лет. Конкурс проводился ежегодно, в апреле, в здании Нью-йоркского университета, его победитель получал приз в тысячу долларов и концертное турне по городам США: Бостон, Кливленд, Филадельфия и Чикаго. По иронии судьбы за десять лет проведения конкурса его не выигрывал ни один американец — печальная традиция, нарушить которую намерилась Кирстен.

В день открытия конкурса Кирстен проснулась в четыре утра, мокрая от пота и трясущаяся от внутреннего озноба. Через двадцать минут озноб сменился волнообразными приступами горячки. К шести часам Кирстен не могла вспомнить ни ноты из приготовленной для первого тура конкурса «Аппассионаты» Бетховена. Девушка встала с постели и проиграла до восьми часов, прервавшись лишь для того, чтобы заставить себя проглотить бутерброд и выпить стакан молока. В девять Кирстен в колючем сине-красном шерстяном платье, стоя посреди гостиной и пытаясь застегнуть пряжку своих новеньких бальных туфелек, мрачно дожидалась появления матери.

— Готова? — поинтересовалась Жанна, открывая входную дверь.

Кирстен сделала шаг и остановилась. Зажав рот руками, она опрометью бросилась по коридору в ванную комнату, где и оставила все содержимое своего чисто символического завтрака.

В автобусе, по пути в Гринвич-Виллидж, Кирстен, положив голову на плечо матери, чувствовала себя ребенком, которого впервые ведут к зубному врачу.

— Если я когда-нибудь еще раз соглашусь участвовать в конкурсе!.. — простонала она Жанне. — Ради Бога, отговори меня!

— А если я и попытаюсь? — с понимающей улыбкой спросила мать. — Неужели ты на самом деле последуешь моему совету?

Кирстен хихикнула:

— Вероятно, нет.

Весь оставшийся путь конкурсантка, то и дело хватаясь за живот пыталась сосредоточиться на Бетховене, мысленно проигрывая нота за нотой все произведение. Но по пути в аудиторию, где проходил конкурс, Кирстен почувствовала новый прилив тошноты. Благо желудок ее был уже пуст, и она отделалась лишь слабой икотой. Взглянув на Жанну, Кирстен поняла, что та встревожена ее состоянием, и попыталась изобразить улыбку. Взявшись за руки, мать и дочь вместе медленно пошли по переполненному коридору.

И снова такое множество претендентов, словно пощечина холодной реальности, напомнило Кирстен ее неудачную попытку в «Карнеги-холл». Согласившись на участие в конкурсе, Кирстен ни на минуту не сомневалась в победе. Но сейчас, озираясь вокруг, она вновь испытала разрушительный приступ неуверенности. Скороговоркой извинившись перед матерью, Кирстен оставила ее у входа в концертный зал и опрометью бросилась в ближайшую дамскую комнату. Вернувшись, она нашла свою мать беседующей с Натальей и присоединилась к ним. И только юная конкурсантка успела обняться и расцеловаться со своей учительницей, как опять собралась бежать в туалет.

— Нет, не ходи, — решила за нее Наталья.

— Нет, пойду.

— Это всего лишь нервы.

— Это всего лишь мой мочевой пузырь.

— И твоя внезапная неуверенность в себе.

— Ерунда! Я абсолютно спокойна, я верю в успех, — стуча зубами, промямлила она.

— Да?

— Да.

— Ну и отлично. — Наталья слегка шлепнула Кирстен по спине. — Тогда расслабься.

Квалификационный тур начинался в час дня, и, согласно расписанию, Кирстен выступала в четыре. В полдень, когда Жанна предложила дочери пойти перекусить, та только отмахнулась.

Она полностью была поглощена разглядыванием и оценкой своих соперников, каждого из которых окружала группа людей с мрачными лицами, что удивительно походило на множество маленьких враждующих военных лагерей. Из тридцати двух конкурсантов только одна девушка была совершенно одинока. Кирстен мгновенно прониклась сочувствием к этой одинокой фигуре, но, как только девушка оглянулась и обнаружила, что за ней наблюдают, она смерила Кирстен таким пронзительно-холодным взглядом, что та невольно вздрогнула. Точно такой же взгляд был у пожилой леди в тот вечер, перед концертом Рубинштейна.

И подобно все той же даме девушка, вероятно, лишь на два-три года старше Кирстен, держала себя с врожденным высокомерием, присущим высшему свету. Не будучи красавицей в общепринятом понимании, незнакомка тем не менее привлекала внимание: стройная и довольно высокая фигура, абсолютно белые волосы, завязанные на затылке широкой черной лентой из вельвета. На девушке было простое узкое черное платье без рукавов; единственное украшение — нитка бус из крупных сверкающих жемчужин; туфли-лодочки с большими черными розочками были покрыты в отличие от туфелек Кирстен настоящим лаком. Девушка казалась такой замкнутой, такой самоуверенной в своем одиночестве, что кружок сочувствующих родственников и друзей вокруг нее выглядел бы совершенно неуместно. Несмотря на очевидный интерес, возбужденный загадочной блондинкой, чувство собственного достоинства Кирстен было жестоко ранено, и она ни за что не хотела отвести взгляд первой. Она решительно продолжала вести эту дуэль взглядов и добилась-таки, что девушка в конце концов отвела глаза и повернулась ко всем спиной. Теперь, совершенно удовлетворенная, Кирстен могла спокойно покинуть зал.


Лоис Элдершоу привыкла к тому, что люди пялятся на нее. Ей было все равно, чем это вызвано — любопытством, восхищением или сочувствием. Привычка выдерживать взгляды пришла с годами. Но взгляд этой нищей девчонки, так открыто изучавшей свою визави, вывел Лоис из состояния равновесия. Претенциозность пустой жеманной дурочки!

Лоис всю передернуло. Что она о себе возомнила? Самонадеянная ничтожность, выдающая себя совсем не за то, что на самом деле представляет.

Как только Кирстен появилась в коридоре, Лоис тут же узнала в ней девушку, пришедшую последней на прослушивание к Эдуарду ван Бейнуму. В груди Лоис защемило. Она не могла понять, чем была вызвана эта боль — воспоминанием ли о том, как грубо тогда ушел ван Бейнум, прослушав лишь первую из приготовленных ею вещей, или же дерзким поведением незнакомой девушки, которого никто до этого себе не позволял с Лоис. Да, Лоис привыкла к тому, что на нее пялятся, но она не привыкла так просто забывать об этом.


В кафе «Шоколад с орехами», чуть вниз по улице от здания университета, Жанна и Наталья заказали себе по сандвичу с плавленым сыром и по чашечке кофе, а Кирстен, нервозность которой исключала малейший намек на аппетит, попросила только стакан воды. Впрочем, это было сделано, так сказать, для соблюдения приличия, поскольку горло Кирстен сжималось при одном только воспоминании о надменной блондинке. Ах, как трудно выдержать такую презрительность! Ах, как невыносимо такое унижение… Во второй раз за день Кирстен вдруг поняла, что не припомнит ни ноты из своей «Аппассионаты»; к четырем часам она была настолько измотана страхами по этому поводу, что Наталье пришлось прийти ей на помощь, после того как в динамиках дважды прозвучало имя Харальд.

Выпрямив спину, на негнущихся ногах Кирстен направилась между рядов к сцене. Одарив шестерых судей самой своей очаровательной улыбкой, она со сдержанным достоинством поднялась по ступенькам. Усевшись за рояль, Кирстен носком правой туфли попробовала упругость педали и тут же встала, чтобы отрегулировать высоту стульчика. После того как все было готово, она положила руки на колени, закрыла глаза и мысленно представила себе первую страницу произведения Бетховена. Кирстен грациозно взмахнула руками и, прежде чем взять первый аккорд «Аппассионаты», подержала их над клавиатурой.