Майкл с наслаждением осушил вторую порцию виски. Боль немного отпустила, и он вновь принялся думать о Кирстен. Он потерял ее, он не смог помочь ей снова заиграть. Его веры в Кирстен было недостаточно. Или, может быть, Кирстен недостаточно верила в него самого?

Майкл чуть не рассмеялся вслух. Он представлял себя всемогущим! Волшебником, способным одним мановением своей палочки расколдовать Кирстен и освободить ее. Он даже представлял себе, как выводит Кирстен на сцену «Карнеги-холл» и лично вновь представляет миру, который его собственная жена украла у Кирстен. Вздохнув, Майкл закрыл глаза и откинул голову на спинку кресла.

«Ты — дурак, — сказал себе Майкл. — Потрепанный, старый дурак. Никакой ты не странствующий рыцарь, способный спасти прекрасную принцессу, ты просто дирижер оркестра. И человек. Простой человек, которого она почему-то сделала своим богом, — вот и все».

34

Эндрю лежал на спине, закинув руки за голову, поперек своей койки, уставившись в кусочек ночного средиземноморского неба, видный в иллюминатор, и боролся с искушением немедленно поднять якорь и уплыть прочь от Тавиры, пока еще темно. Всю дорогу до своей яхты Битон был вне себя от радости, все его существо пело и готово было пуститься в пляс от переполнявших его чувств, которые и до сих пор до конца не покинули его. И все только потому, что он встретил лицо из прошлого. Прошлого, которое он похоронил вместе с женой и двумя дочерьми.

Но это было лицо, которое Эндрю никогда полностью так и не забывал. Лицо, в котором сочеталась красота формы с красотой содержания. Чувствительная артистка и чувственная женщина. Простота в общении и гениальность на сцене. Сочетание столь уникальное, столь редкое — Битону удалось изобразить сто только однажды, в тот единственный сеанс позирования.

Эндрю перевернулся на бок и в мерцающей темноте, словно при свете дня, ясно увидел три лица на обшитой красным деревом стенке каюты. Битон нарисовал портреты жены и дочерей за полгода до катастрофы: Эндрю вставил три отдельных портрета маслом в общую, сделанную им самим раму, украшенную золотом. Результат получился потрясающий. Удивительный триптих, посвященный не Богу, но трем самым любимым в жизни Битона существам: Марианне, Мишель и Андреа. Тогда Эндрю и не подозревал, что чувство собственной вины вскоре превратит этот памятник любви в личный обет на вечную скорбь. В алтарь, перед которым Эндрю будет смиренно молить о прощении.

— Марианна.

Произнеся имя жены вслух, Эндрю вздохнул. В последний раз он виделся с Кирстен Харальд еще до своего предложения Марианне Матисон выйти за него замуж. Битон сделал его сразу же, как только понял, что его первая персональная выставка в Нью-Йорке обещает быть успешной. Марианна. Полюбив ее, Эндрю нарушил свое главное правило — никогда не смешивать искусство с личной жизнью. Марианна только что окончила социологический факультет Колумбийского университета; ее родители заказали Битону написать выпускной портрет дочери, а она наотрез отказалась позировать в головном уборе и мантии выпускницы.

Ах, Марианна, Марианна. Отвернув лицо, Эндрю снова уставился в ночь. Ей было двадцать три, когда он встретил ее, тридцать пять, когда потерял. И то, что уложилось в эти короткие двенадцать лет, было божественно.


После шести дней беспощадной внутренней борьбы Кирстен наконец набралась мужества снова пойти в квартал художников. Чем было вызвано такое ее состояние, Кирстен и сама не могла себе объяснить. Разумеется, Эндрю Битон приехал сюда вовсе не в поисках ее. Более того, он покинул Кирстен в тот вечер слишком уж поспешно. Она, пожалуй, даже и не удивилась бы, если бы узнала, что Эндрю уже уехал из Тавиры. Эта мысль подействовала на Кирстен как ушат холодной воды. Остановившись, чтобы спокойно поразмыслить, Кирстен сказала себе, что еще не поздно и во избежание разочарования можно развернуться и отправиться домой.

— С какой стати? — вслух решительно возразила сама себе Кирстен, чем заставила двух проходивших мимо пожилых женщин обернуться и удивленно посмотреть на нее. В ответ Кирстен одарила женщин дерзким взглядом, расправила плечи, гордо приподняла подбородок и решительно шагнула за угол, из тени прямо под лучи ярко сверкающего солнца.

Даже с расстояния в сотню ярдов нельзя было не заметить его, башней возвышающегося над всеми.

— А я уж стал подумывать, что потерял клиента, — вместо приветствия сказал Эндрю Кирстен, которой вдруг захотелось стать дюймов на шесть повыше. — Вы ведь пришли за картиной?

— Ну за чем я еще могла прийти? — с напускным безразличием ответила Кирстен.

Битон ответил улыбкой, дающей понять, что он сдается.

— Так вы что, изменили свои намерения?

Но Кирстен даже не поняла, о чем ее спросил Эндрю: в этот момент она смотрела на картины.

— Их нет! — воскликнула Кирстен в величайшей досаде. — Только не говорите мне, что все продали!

— А это вас удивило бы? — Скрестив руки на груди, Эндрю задумчиво смотрел на Кирстен.

— Нет, не удивило бы! Вы хороший художник.

— Благодарю вас, я польщен.

— А я расстроена, — нахмурилась Кирстен.

— Не стоит.

— Почему?

— Я просто отнес их на яхту.

— Зверь! — Кирстен изобразила негодование. — Как вы могли так поступить со мной?

— Как поступить? — невинно спросил Битон.

— Дразнить меня.

— А кого мне еще дразнить, если вокруг ни души, способной понять хоть одно мое слово.

— Вы негодяй. — Но Кирстен не могла уже сдержать смеха и шутливо шлепнула Эндрю по щеке.

— За что? — Битон притворно скорчился от боли. — Вы хотите сказать, что ни одна из них больше вас не интересует?

Кирстен пожала плечами, разыгрывая полнейшее равнодушие.

— Как знать? — сварливо заявила она. — Может быть, я выберу одну из этих?

— Ох уж эти женские капризы! — вздохнул Эндрю, закатив глаза. — Не возражаете, если я буду вас сопровождать?

— Ничуть, — бесстрастно ответила Кирстен. Но ей стоило большого труда изобразить безразличие при этих словах к Эндрю. Стоявший рядом Битон лишал Кирстен возможности сосредоточиться. — Вы загораживаете мне свет, — пожаловалась она. — Я ничего не вижу.

Правда же заключалась в том, что у Кирстен просто перехватывало дыхание.

— Простите. — Битон отступил назад.

Это помогло, но лишь отчасти. Его громадная тень нависала над Кирстен, поглощая все окружающее пространство. Пять минут Кирстен слепо смотрела на один и тот же пейзаж.

— А может, вы отложите на некоторое время принятие столь жизненно важного решения? — с надеждой спросил Эндрю. — Ну, хотя бы на после обеда? Видите ли, я ужасно проголодался, а тут неподалеку есть один крошечный ресторанчик, где готовят устриц, каких вы в жизни своей не пробовали.

Битон воспринял нерешительное молчание Кирстен как знак согласия и повлек ее за собой вдоль по улице.

Ресторан действительно оказался очень маленьким, но при этом он имел на удивление просторную мощенную плитами террасу с великолепным видом на Рибейра-де-Аббека. Эндрю заказал обед на двоих. Устрицы и в самом деле были объедение. Но что было еще замечательнее, так это то, что с Эндрю Кирстен чувствовала себя другим, «живым» человеком.

— Знаете, что я теперь люблю в своей жизни? — Кирстен покачала головой. — Море. Для меня оно — бесконечная, непрекращающаяся борьба характеров. С одной стороны — Посейдон, с другой — я, и мы не согласны друг с другом абсолютно во всем. — Кирстен улыбнулась, представив себе двух бородатых титанов, схватившихся в вечной битве. — Он заставляет меня думать, а я не даю ему покоя. Стоит мне впасть в излишнее благодушие, как он тут же насылает на меня шквал, с тем чтобы раздразнить меня. Если я начинаю лениться, он посылает шторм, чтобы занять меня работой. А когда я в отвратительном настроении и готова все отдать за хорошенькую бурю, в воздухе исчезает малейший намек хотя бы на легкий бриз, океан спокоен, как деревенский пруд.

Битон закинул голову и точно рассчитанным броском отправил в рот последнюю устрицу, вслед за чем заказал у официанта еще порцию.

Глядя на горку пустых раковин в своей тарелке, Кирстен осторожно спросила:

— А вы никогда не думали о возвращении?

— Возвращении? — переспросил Эндрю. — Возвращении куда?

— В Штаты.

— О Боже, нет. Зачем? Все, чего я хочу, и все, что мне необходимо, у меня есть. Боюсь, Кирстен, что в этом мы с вами разные. Я здесь — чтобы жить, вы — чтобы ждать.

Кирстен почувствовала, что у нее пропадает аппетит от неприятных воспоминаний. Она как можно скорее постаралась перевести разговор снова на Битона:

— Так вы решили провести остаток жизни в роли летучего голландца?

— А почему бы нет?

— И куда же вы отправитесь после Тавиры?

— А это, дорогая моя леди, в руках Божьих. Я поступлю как обычно: достану штурманскую карту, закрою глаза и ткну пальцем. Мне не важно, как далеко будет следующий пункт моего путешествия, главное, чтобы там было тепло. От одного воспоминания о холоде у меня мороз идет по коже. Ненавижу чикагские зимы, да и нью-йоркский климат немногим лучше. Нет, теперь я предпочитаю жить в вечном лете и оставляю плащи и теплые сапоги другим. И если некоторые называют меня трусом и изгоем, то это только из зависти. — При этих словах зеленые глаза Эндрю гневно сверкнули. — Мне еще не приходилось встречать человека, который распрощался бы со своим состоянием и костюмом-тройкой за возможность наполнить ветром паруса и беззаботно отправиться в какое-нибудь всеми забытое прелестное местечко.

Чем дольше слушала Эндрю Кирстен, тем больше ей казалось, что она вот-вот потеряет своего вновь обретенного друга. Но выпив до половины второй бокал мадеры, она попыталась оттянуть возможный отъезд Битона. Подогреваемая вином, Кирстен нагло пригласила Эндрю поужинать сегодня вечером вдвоем у нее дома.