Вот это новость! Он удивленно посмотрел на нее.

– Ты это всерьез?

– Более чем. Когда мои родители ссорились, то мать швыряла в отца все, что попадало ей под руку. Отец превращался в холодную сосульку и уходил, иногда не бывал дома неделями. Мне же больше по душе честность и откровенность во всем.

Однако сегодня, мелькнуло в голове Гриффина, она была не совсем откровенна. Ладно, это не так уж важно.

– Особенно когда разговор на высоких тонах перерастает в столь захватывающее и увлекательное действо.

Розамунда рассмеялась и сделала несколько шагов вперед. Разбросанные по полу шпильки заставили их обоих вернуться к реальности. Гриффин помог ей собрать шпильки.

Розамунда заколола рассыпавшиеся волосы и поправила прическу. Помогая ей, Гриффин больше мешал ей приводить себя в порядок.

Подойдя к зеркалу над камином, она взглянула на свое отражение, все ли в порядке. Любуясь собой в зеркале, она задала все тот же вопрос:

– Так что насчет Жаклин? – И тут же поняла бесполезность вопроса.

Лицо Гриффина сразу стало жестким и суровым.

– Мы немедленно уезжаем в Лондон.

Глава 20

«Я знаю, ты не убивал Олбрайта».

Скомкав клочок бумаги, Гриффин уставился в окно, выходившее в сад. Долгие годы сад выглядел заброшенным и диким, но теперь изменился, стал опрятнее, чище, красивее, как в далеком прошлом, когда жива была его мать.

Теперь в саду трудились садовники, следившие за цветниками, оранжереями, газонами и деревьями. Сад словно воскрес и все благодаря ее усилиям.

Почему Розамунде удавалось так легко сходиться с людьми? Почему так легко она завоевывала их доверие?

Гриффин покачал головой. Довольно глупые вопросы! Точно так же, как и он, прислуга Пендон-Плейс поддалась ее неотразимому очарованию. Медленно, но осязаемо, Пендон-Плейс превращался из музея в жилой дом.

Он скорее согласился бы умереть, чем признаться, что ему очень нравятся перемены. Он предпочитал ничего не замечать. Более того, даже делал вид, будто не знает, что прислуга получает двойное жалованье.

Осторожно, вернее, неуверенно, он развернул скомканную записку и вгляделся в написанное.

Видел ли он раньше этот почерк?

Раньше он получил несколько анонимных писем с обвинениями его в убийстве Олбрайта, но все они были написаны полуграмотно и не очень хорошим почерком. Однако в последнее время местные жители стали увлекаться новыми сплетнями, дававшими недоброжелателям новую пищу для удовлетворения их желчи и злобы.

Неутихающие слухи о свидетеле убийства Олбрайта занимали мысли Гриффина. В самых грустных видениях он представлял себя в кандалах, бредущим вместе с другими заключенными, и Розамунду, с презрением отворачивавшуюся от него.

Он слегка повернул голову в сторону Розамунды, чьи пальцы ласково касались его щеки, вторая рука лежала на его груди. В ответ на это движение она прошептала что-то тихо и ласково – так мать шепчет сквозь сон зашевелившемуся спящему ребенку, успокаивая его.

Он нежно обнял ее, любя больше своей жизни, он искал и находил в тепле ее тела, в тепле души свое убежище.

Она ни разу не спрашивала его о снах, возможно, многое знала и о многом догадывалась, прислушиваясь к его сонному бормотанию или шепоту.

Внезапно страх охватил его. Неужели он проговорился во сне о том, что его больше всего волновало и тревожило?

Нет, скорее всего нет. Если бы Розамунда знала правду, вряд ли она молчала бы.

Занимаясь с ней любовью, он отгонял тревожные мысли на время в сторону, но они неизменно возвращались, когда он засыпал или, вернее, пытался заснуть. Гриффин лежал, наслаждаясь близостью ее теплого тела и мерного тихого дыхания.

В предрассветной тишине лежать вот так рядом с ней было неизъяснимое блаженство. Сделав усилие, он попытался отогнать прочь мрачные мысли, как вдруг холодный липкий страх проник в его душу. Неужели он может все это потерять? Потерять ее?

Никто не смог доказать, что он убил Олбрайта, но ведь его невиновность отнюдь не была похожа на высокую крепкую стену, за которой можно было бы спрятаться от обвинений. Гриффин не доверял местным жителям. Разве можно было поручиться, что среди них не найдется хотя бы одного-двух недоброжелателей, которые дадут ложные показания против него?

Как было бы хорошо, если бы удалось найти мотив, намерение, стоявшие за этим слухом о свидетеле, мнимом или настоящем. Гриффин не сомневался: хороший адвокат камня на камне не оставит от лжесвидетельства, если только дело дойдет до суда.

Думать о другой противоположной возможности совсем не хотелось. Мерное дыхание Розамунды по-прежнему успокаивало его.

Вдруг она зашевелилась и с глубоким вздохом проснулась.

– Гриффин?

– Да?

– Ты не спишь? – Она улыбнулась. – Это совсем не похоже на тебя.

Он ласково провел рукой по ее плечу.

– Мне что-то не спится.

– Может, я смогу тебе чем-то помочь? – От одного лишь звука грудного голоса Розамунды у него поползли мурашки по коже.

– Давай я попробую тебя успокоить, и ты уснешь, – предложила она.

У него перехватило дыхание, когда ее длинные нежные пальцы заскользили по его коже. Вслед за ними пришла очередь поцелуям и ласкам.

«Успокоить?» – Он застонал. Скорее всего она доведет его раньше времени до могилы.

Она правильно расценила его нетерпение. Усевшись сверху, она с новой силой принялась гладить и ласкать его. Ее обнаженные груди касались его тела, сводя с ума. Обхватив его ногами и упершись руками в широкие плечи, она то приникала к нему, целуя в шею или в глаза, то слегка приподнималась, чтобы, отдышавшись, опять припасть к его груди.

У него перехватило дыхание. Невероятно, но он снова был возбужден, несмотря на бурные любовные игры, закончившиеся всего несколько часов назад. Она действовала на него, как никакая другая женщина.

Он обхватил ее за бока, но она отвела его руки.

– Нет, предоставь мне все сделать самой.

Она поцеловала его – долго, сладострастно. Ее груди терлись о его кожу – это было восхитительно.

– Лежи, не двигайся и наслаждайся.

Прерывистый стон – это все, на что был способен Гриффин. Было мучительно приятно думать, что божественно прекрасная и в то же время смертная женщина принадлежит ему. Ее ласки возбудили его до такой степени, что ему уже хотелось непосредственной близости.

– Позволь мне взять тебя, – простонал он. – У меня нет сил больше терпеть.

Она промолчала и, откинувшись назад мокрым от пота телом, привстала над ним. Изменив положение, она прицелилась и обхватила своей сладкой плотью его фаллос, затем чуть присела, так что тот проник внутрь, и, наконец, плотно уселась на его бедрах.

Обхватив ее за бедра, Гриффин укрепил их взаимное положение, но на этот раз ведущую роль играл не он, а она, доказав на деле, что является удивительно способной и прилежной ученицей. Она двигалась все быстрее, позволяя его копью проникать все глубже и заставляя его подчиняться старому как мир ритму. Она была изобретательна и находчива, ее хриплый чувственный смех возбуждал его еще больше.

Гриффин принялся гладить ее грудь и играть сосками. От его ласк у Розамунды перехватило дыхание.

– Давай, еще сильнее, – хрипло выдохнула она. Откинувшись назад, шумно и тяжело дыша, она двигалась все быстрее и быстрее. Она была сладострастна и распутна и не скрывала этого, может быть, поэтому казалась ему еще восхитительнее и прекраснее. Она не только самозабвенно наслаждалась сама, но не менее щедро одаривала его наслаждением. Ничего более чудесного Гриффин не испытывал в своей жизни.

– Покажи мне, насколько сильно тебе этого хочется. Гриффин взял ее руки и приложил ладонями к ее собственной груди.

Розамунда была в таком сладострастном состоянии, что не могла отказать ему в столь маленькой просьбе. Ее покорность не только приносила Гриффину невероятное удовольствие, но и безмерно удивляла его.

От вида Розамунды, играющей своими высокими округ-лыми прелестями, у Гриффина пересохло во рту. Его возбуждение достигло еще большего градуса. Крепко обхватив ее за бедра, он энергично начал приподниматься навстречу ее движениям, тем самым приводя ее в еще больший экстаз.

Вдруг она задрожала, ее тело обмякло под его руками. Стиснув зубы, он удерживал себя до тех пор, пока у него еще хватало сил. Наконец, перед самой кульминацией, когда их близость стала максимальной, он вдруг с отчетливой ясностью понял, что готов умереть ради этой женщины, что не может без нее жить.


Щипчики опять сорвались и третий или четвертый раз больно прикусили палец Розамунды.

– Черт! – с досадой воскликнула она и облизнула языком придавленный палец.

– Дорогая Розамунда, держите себя в руках. Чертыхаться неприлично, – не без издевки сказала Жаклин, как раз в этот момент вошедшая в комнату и услышавшая восклицание, неприличное для леди.

– Черт побери. – Она пососала палец, затем взглянула на него: кроме покраснения, больше ничего не было.

– Какое шокирующее поведение, – по-прежнему с насмешкой сказала Жаклин. – А что ты делаешь?

– Чиню свой медальон, – объяснила Розамунда. – Но со мной нет моих обычных инструментов. Диккон нашел подходящие щипчики, но они чуть великоваты. Я кое-как соединила звенья, но лучше всего, для большей надежности, их следует спаять, однако сейчас, увы, это невозможно.

– Ну что ж, вот так. Еще чуть-чуть. Готово. – Она взглянула на Жаклин. – А ты готова к завтрашнему отъезду?

Несмотря на стремление Гриффина как можно скорее ехать в Лондон, прошло больше недели, прежде чем все приготовления к отъезду были завершены. Диккон был произведен в дворецкие в качестве награды за ловкость и умение держать язык за зубами.

Кроме того, Розамунда нашла экономку, очень приятную даму. Миссис Фейтфул вдова викария, предпочла вести хозяйство и получать за это жалованье, чем быть в услужении у своих многочисленных родственников в обмен лишь на стол, кров, да еще покровительственный тон.