Я понял, что разница заключалась в том, что они разделили свое горе между собой. Теперь они даже могли шутить о периоде наибольших страданий в умиротворяющем свете угольков теплоты их отношений.

Эд и Вилли, куда более дружные, чем я, провели много дней после маминой смерти вместе с отцом. Они были рядом с ним, когда папу сразил удар. Он как раз писал открытки десяткам людей, посетившим похороны его жены. Папа сидел в глубоком и мягком цветастом кресле, в котором мама часто читала. Он молчал, пристально уставившись в одну точку на заднем дворе. Позже Эд рассказал мне, что отец внезапно опустил голову вниз на стол. Они с братом решили, что папа плачет, пока его неподвижность не навела их на мысль, что здесь что-то не так.

Я был один у себя дома. Морально я еще не подготовился к возвращению на работу, но и мысль, что придется вот так сидеть дни напролет, погрузившись в собственные воспоминания, была мне нестерпима. Я сказал остальным, что слишком занят и не могу взять отгул, что я буду присоединяться к ним только вечером. Я зашел так далеко, что каждый день надевал костюм, чтобы никто не смог вывести меня на чистую воду. Кажется, я смотрел по телевизору марафон, когда раздался звонок.

Не знаю, сожалел ли я когда-либо о том, что предпочел держаться в стороне. Если бы я решил провести последние часы жизни отца рядом с ним, это было бы предпочтительней во всех отношениях, однако же намного больнее для меня. Я помню его за ужином накануне вечером. Папа был печален, подавлен, но он был жив.

Эд всхлипывал, когда позвонил мне вскоре после приезда скорой помощи. Парамедики все еще не оставили попыток реанимировать папу. Я всегда воображал себе, что, когда Эд и Вилли наблюдали за суетой парамедиков, они стояли, крепко обнявшись: два близнеца, чья братская любовь намного превосходила то, что они чувствовали по отношению ко мне. После похорон отца и поминок Эд и Вилли просили меня вернуться с ними в дом и пропустить по стаканчику. Поминки мы справляли в любимом пабе отца, располагавшемся в соседнем квартале. Сюда он каждую пятницу ходил выпить пива с приятелями.

На поминки я, конечно, остался, но затем поехал домой. Потом я сидел в своей квартире, ощущая всю тяжесть одиночества, на которое сам же себя и обрек. На следующий день я отправился на работу. Это стало одновременно спасением и наказанием.

– Каллум!

Лайла стояла в дверях. На лице ее застыло вопросительное выражение. Я привстал и поднял руку с бокалом.

– Просто захотелось свежего воздуха. Вы и без меня неплохо справляетесь.

– Нет. Мы без твоей помощи не сможем водрузить менору[21] на верхушку елки.

– Ты собираешься водружать менору на рождественское дерево?

– А разве не все так поступают? – Она приподняла брови и улыбнулась. – В Нью-Йорке напротив нас по коридору жила еврейская семья. Они, конечно, не праздновали Рождество, но мы праздновали с ними Хануку[22]. Мама решила, что будет удобно пригласить их на рождественский обед. Угадай, чем мы их угощали?

– Только, пожалуйста, не говори, что жареной свининой.

– Ой, Лайла! Ты такая бестактная! – донесся из гостиной голос Петы. – Я очень старалась, Каллум, честно, старалась. Я запекла курицу и немного свинины. На верхушке рождественского дерева я водрузила менору в знак того, что уважаю их культуру. Свинину они, конечно, есть не стали, но курица им пришлась по вкусу, и они хорошо провели время.

– Вышло все нелепо, – сказала мне Лайла, – но после этого менора стала в нашей семье частью традиции. Возможно, это весьма неучтиво, но без меноры наверху ничего не получится, а ты единственный, кто может туда дотянуться.

Менора оказалась сделана из пластика. Золотистую краску разбрызгали поверх пластмассы, а снизу кто-то неуклюже приклеил воронкообразную картонку, на которую менору ставили на вершину елки. Мне даже не пришлось вставать на цыпочки, чтобы нахлобучить ее сверху. Я отступил на шаг, желая полюбоваться своей работой. Лайла обняла меня за талию и прижалась ко мне.

– Красиво. Правда же?

Я уже лет двадцать не наряжал рождественское дерево. Хаос украшений, неравномерно развешенных на ветвях, безумные сочетания цветов оскорбляли мое чувство стиля и прекрасного. Гирлянды были настолько старыми, что я видел довольно длинные участки, на которых не осталось ничего, кроме хлопчатобумажной нити. Они украшали не только елку, но висели повсюду в комнате, обрамляя каждую дверь и большинство фотографий в рамочках.

Но самой нелепой казалась здесь менора.

Я обнял Лайлу за плечо и слегка сжал его.

– Красиво. Вы обе совершенно рехнулись, но елка красивая.

* * *

Мы с Лайлой оба не умели выбирать подарки. После неудачи с туфлями я больше не осмеливался ничего ей дарить. Лайла тоже ничего мне не покупала.

Это делало Рождество еще более трудным и интересным мероприятием.

Мы не обсуждали предстоящий праздник. Учитывая то, как Лайла не любит всяческое расточительство, я надеялся, что это обстоятельство избавит меня от лишней головной боли, но по мере того, как на протяжении первых дней нашего пребывания в Госфорде тема Рождества становилась все более популярной, я понял, что увильнуть не удастся. При этом я понятия не имел, что ей подарить.

Заехала Пета. Ей понадобились фрукты для подарков своим ученикам, последним в этом году. Лайла как раз работала у себя в кабинете. Пока мы складывали плоды в сплетенные из лозы корзинки, я спросил у Петы, что она думает насчет этого, но пожилая женщина и сама не знала, что мне посоветовать.

– Лично я купила ей шарф из ангоры, – сообщила она мне.

– А разве это не шерсть животного?

– Конечно, да. Эти красивые кролики происходят из Китая, – начала рассказывать мне Пета. – Иногда их ощипывают живьем, а они пищат, моля о пощаде. Но шерсть безумно мягкая. Из нее делают замечательную одежду.

– Но… зачем вы тогда купили этот шарф? Даже если это шутка, не думаю, что Лайла оценит ее по достоинству.

– Лайла собирается подарить мне набор кулинарных книг для вегетарианцев, или соковыжималку для овощей, или крупное пожертвование какой-нибудь экологической благотворительной организации…

– Ну и что?

– Мы проделываем такое каждый год: покупаем друг другу тщательно подобранные дорогие подарки, которые не прочь были бы получить сами, вручаем их, разыгрываем радость, а потом тихонько меняемся ими до наступления ночи.

– Вы самые странные мать и дочь из всех, которые попадались мне в жизни.

– Вы привыкнете к нам. Купите ей обручальное кольцо. Ей понравится.

– Да. – Я почти рассмеялся, но эта мысль уже проскальзывала в моем мозгу примерно миллион раз. – Уверен, она будет в восторге.

Я уже видел, как Лайла рождественским утром запускает коробочку с кольцом с террасы прямиком в море.

– А если какие-нибудь другие драгоценности? Может, серьги или ожерелье?

– Просто великолепно! – с явным сарказмом в голосе воскликнула Пета. – Грандиозная идея, Каллум! Подарить на первое совместное Рождество женщине, которая полжизни провела, борясь с горнопромышленными компаниями, изделие, появившееся на свет благодаря деятельности одной из этих компаний! С таким же успехом можно завернуть подарок в шкуру носорога из Красной книги. Драгоценности, которые она носит, изготовлены из возобновляемого сырья. Если нет, то, будьте уверены, она их унаследовала от моей матери.

– Да уж, бог миловал, Пета. А что ей все-таки нравится?

– Ну… Не уверена, что смогу помочь. Я давно сдалась и больше не пытаюсь придумать, чем бы ее порадовать. Каждый год я вкладывала массу усилий, и каждый раз заканчивалось тем, что дочери не нравилось то, что я ей покупала. То, как мы теперь обмениваемся подарками, значительно упрощает дело. – Заметив мой умоляющий взгляд, Пета вздохнула. – Она не оценит большинство из обычных гаджетов или новинок. Нет, мне кажется, вам надо подойти к выбору подарка очень тщательно.

– То есть?

– Это вам надо пораскинуть мозгами и решить.

– Спасибо, Пета. Вы мне очень помогли.

Услышанное сюрпризом не было, вот только до Рождества осталось всего несколько дней. Выбор был невелик. Мне придется или съездить на день в Сидней, или попытаться найти что-нибудь в Госфорде.

* * *

– Прокачусь немного!

На следующий день после полудня я стоял у двери, уже сжимая в руке ключи.

– Ты куда? – окликнула меня из кабинета Лайла.

Я пробурчал что-то насчет покупки продуктов и устремился к своей машине. Отъезжая от дома, я не имел какого-либо четкого плана. Я надеялся на то, что сейчас, когда время поджимает, у меня в голове сама собой возникнет замечательная идея.

Я остановился в Госфорде и несколько часов бродил по торговому центру в поисках чего-то подходящего. Пытаться предугадать, что скажет Лайла на тот или иной подарок, было ужасно трудно. Я прямо-таки слышал, как она отпускает колкие замечания: «Безрассудное растранжиривание денег! Не хочу поддерживать корпоративную машину! Ужас!» В то же время, замечая мечтательные ностальгические огоньки, вспыхивавшие в глазах Лайлы всякий раз, когда она проходила мимо рождественского дерева, я понимал, что праздник для нее до сих пор не утратил своего значения.

Я должен был что-то найти.

Я чувствовал: Лайла вскоре заметит, что мое отсутствие слишком затянулось. В свое оправдание я купил кокосового молока и сказал себе, что вернусь сюда еще раз, но завтра. Чувствуя себя проигравшим, я направился к машине, скользя взглядом по выставленным в витринах товарам. Сверкающие драгоценности в одной из них привлекли мое внимание. Я задумался, как Лайла воспримет подобный подарок.

«Как ты мог мне такое подарить? Ты вообще меня не знаешь!» – запротестовала внутренняя Лайла.

«Я хотел подарить тебе что-то красивое. К тому времени как я нашел это украшение, оно уже давным-давно не являлось частью природы, – мысленно попытался я спорить. – Я хочу тебя немножко побаловать. Разве ты не можешь просто любоваться им? Тогда вред от разработки недр будет хотя бы чем-то оправдан».