Эстер Росмэн - Без покаяния. Книга вторая

— Слишком много моих друзей превратилось в противников, — с грустью проговорил он. — Многое теряется по пути, когда сам выбираешь свою дорогу.

Она прижала его руку к своему лицу и поцеловала ее.

— Но у тебя есть я, Энтони. И миллионы по всей стране, которые тебя поддержат. Думаю, даже у Харрисона не было столько сторонников.

— Да, я знаю, родная моя. — Энтони грустно улыбнулся. — Просто чувствую себя немного виноватым, вот и все. Но поговорим о другом. Знаешь, я много думал о том, что случилось с Харрисоном. И вот вчера, набрасывая заметки для речи на сегодняшней церемонии, будто прозрел. Я не мог простить ему того, как он поступил с Эвелин. А когда он умер на руках той девицы, я увидел в этом акт небесного возмездия. Но потом понял: никто из нас, людей, не имеет права судить бессмертную душу Харрисона. Тем более я, его брат. Я должен был принимать его таким, как он есть, а об остальном предоставить судить Господу Богу.

Помня о собственном грехе, она не осмелилась ничего ответить, но сказанное им растрогало ее виноватую душу. Теперь, когда Энтони явил такую способность к состраданию, она, глядя ему в глаза, подумала, что, наверное, он смог бы и ее простить. И все же у нее оставалась уверенность, что она правильно делает, сохраняя свой грех в тайне от него. Она просто получила сейчас утешение, поняв из его слов, что если она однажды сознается ему во всем, то может рассчитывать на его великодушие. Она воспитает бэби так, что ее дитя станет по духу ребенком Энтони…

В эту минуту дверь слегка приоткрылась, и в образовавшуюся щель заглянула Эвелин.

— Время, Энтони, — сказала она. — Сейчас они начинают.

— Ты уверена, дорогая, что не хочешь остаться здесь, в холодке? — спросил он.

— Нет, — ответила Бритт, собираясь выбраться из кресла. — Я хочу пойти с тобой.

Энтони помог ей встать. Почувствовав легкое головокружение, она покачнулась и схватилась за его руку. Эвелин вошла в кабинет.

— Вы действительно чувствуете себя достаточно хорошо, чтобы выстоять всю эту церемонию? — спросила она у Бритт. — Ваше присутствие там едва ли важнее для нас, чем ваше самочувствие.

Бритт перевела дыхание. Ей не хотелось ни в чем проявлять слабость. Во все время своей нелегкой беременности она старалась держаться стойко, делала гимнастику и выполняла все предписания врача.

— Со мной все в порядке, не беспокойтесь.

— Подожди минутку, — сказал Энтони, направляясь к окну. — Посмотри-ка, отсюда все так хорошо видно. Ты можешь остаться здесь, у окна, и видеть все происходящее. Нет никакой нужды в твоем непосредственном присутствии.

— Но я хочу быть с тобой, — проговорила она, но уже не так уверенно. Перспектива остаться в помещении с кондиционированным воздухом, имея к тому же возможность все видеть, весьма соблазняла ее.

— Я думаю, вы должны остаться, — сказала Эвелин.

— Ну хорошо, так и быть. Идите, а я посмотрю отсюда.

— Садись, родная. — Энтони подвинул кресло к окну и помог ей устроиться в нем. Потом легонько поцеловал ее в губы: — Самая важная вещь на свете, — шепнул он ей на ухо, — это наш бэби.

Когда они вышли, Бритт, закрыв глаза, молилась Богу, чтобы он дал ей сил. Затем, вздохнув, стала смотреть в окно.

Народу было действительно очень много. Ряды складных стульев, подготовленных для гостей, были полностью заняты, еще больше людей стояло сзади и по бокам. Глядя на то, как многие энергично обмахиваются газетами и всем, чем придется, Бритт будто сама ощущала уличный зной…

Но вот появился ректор университета, Эндрю Макнотон, дородный человек лет пятидесяти с небольшим. За ним следом шли Энтони, Эвелин и еще несколько человек. Когда эта группа прошла на помост, до слуха Бритт донесся звук аплодисментов. Макнотон первым поднялся на трибуну, снабженную микрофоном. Она услышала его громкий голос, обращенный к публике. Он говорил о Харрисоне и его карьере политического деятеля.

Потом ректор представил Эвелин Мэтленд, и она сменила его на трибуне. Она говорила о Харрисоне с почтительным уважением, не просто как о муже, а как о деятеле, много сделавшем для людей. И говорила об этом просто, без показного пафоса, но весьма убедительно.

Затем ректор вернулся на трибуну и представил судью Мэтленда. Послышались аплодисменты, но не успел Энтони сказать нескольких слов, как группа людей в задних рядах начала прерывать оратора выкриками. Бритт не слышала, что именно они выкрикивали, но, несомненно, это было нечто оскорбительное. Люди поворачивались и смотрели на крикунов. Она тоже всматривалась в эту группу и видела, как какой-то краснолицый молодой человек потрясал кулаками.

Несколько полицейских офицеров направились в сторону трибуны. В этот момент Бритт увидела небрежно одетого человека лет тридцати, вдруг побежавшего от задних рядов к помосту. Энтони не замечал его, пока тот не оказался на расстоянии нескольких футов, но и тогда Энтони Мэтленд никак не прореагировал. Между тем человек вскочил на помост и поднял руку. Бритт увидела вспышку огня и услышала звук выстрела. Энтони упал на землю. Задыхаясь, Бритт вскочила с кресла и прильнула к самому стеклу. Человек выстрелил в ее мужа второй раз, затем повернулся и спрыгнул с помоста. Беспомощная, она всматривалась в неподвижно лежащее на земле тело Энтони. А все люди вокруг него, казалось, навеки застыли в неподвижности. Наконец Эвелин и ректор бросились к судье.

— О нет, Господи, нет! — кричала Бритт снова и снова. — Нет! Не-ет!..

Еще какое-то время она видела серебряную голову Энтони, проглядывавшую сквозь лес ног окруживших его людей, но вот его уже совсем закрыли от нее, и тогда, переведя взгляд на Эвелин, она увидела, как та зажала рот рукой и, будто что-то вспомнив, подняла глаза на окно, за которым стояла Бритт. Ее лицо окаменело от ужаса.

Бритт бросилась было к двери, как вдруг ощутила резкую боль, пронзившую все ее существо. Колени ее предательски подломились, комната поплыла перед глазами, потом все вокруг погрузилось в черноту.

Когда носилки, на которых лежала ее свояченица, погрузили в машину, Эвелин тоже забралась в машину и села рядом, неотрывно глядя на ее бледное лицо. Бритт, находившаяся в полубессознательном состоянии, лишь стонала, но не вымолвила ни слова с тех пор, как Эвелин нашла ее на полу приемной со всеми признаками начинающихся родов.

— Когда у нее срок? — спросил врач «скорой помощи».

— В конце месяца.

— Ну, этому бэби надоело ждать, он решил выбраться на волю поскорей, не глядя на то, готов он или нет, — благодушно заметил врач.

Машина с сиреной пробивалась сквозь бойкое уличное движение начавшегося понедельника. Бритт застонала, потом вскрикнула от боли. Она открыла глаза и впервые, казалось, осознала, что происходит. Какое-то время она напряженно смотрела в потолок, потом перевела взгляд на Эвелин. И вдруг ужас исказил ее лицо.

— Энтони… Как он? — спросила она хриплым шепотом.

— Его увезли в больницу. — Эвелин взяла ее руку. — Он очень серьезно ранен, Бритт. Очень серьезно.

Бритт заглянула ей прямо в глаза и тихо спросила:

— Он мертв? Скажи мне, Эвелин, он мертв?

Эвелин попыталась ответить, но голос ее сорвался. Заговорить она смогла лишь со второй попытки.

— Я не знаю. Ему оказывали помощь и сразу увезли. Я просто не знаю.

Вдруг словно что-то прорвалось в горле Бритт, и она закричала:

— А я знаю, почему все это случилось, знаю! Это моя вина!..

Затем она сморщилась и закричала опять, но теперь уже от боли новой схватки.

— Простите, мэм, — сказал врач, жестом прося Эвелин пересесть. — Позвольте мне подобраться к ней поближе, надо измерить давление.

Бритт продолжала плакать, сквозь слезы выкрикивая ужасные слова:

— Мой ребенок тоже умирает, тоже! Я теряю его, моего бэби!..

— Ну, я бы этого не сказал, — спокойно заметил врач. — Для умирающего он слишком резко брыкается.

Бритт будто не слышала его слов. Она всхлипывала и вскрикивала, все чаще и глубже погружаясь в пучину боли. Эвелин отвернулась, совершенно вымотанная и истощенная. Слезы катились по ее щекам, на шелковом платье отчетливо выделялись кровавые пятна. Когда они увозили Энтони, он уже не дышал, пульс не прослушивался. Дорогой ей человек умер, вероятно, еще до того, как она подняла его голову и положила себе на колени.

Они выехали из Вашингтона утром, и вот уже миновали Аннаполис и по чесапикскому мосту переехали через залив. Теперь Эвелин и Элиот, которого она подхватила возле отеля «Мэйфлауэр» на Коннектикут-авеню, пересекали изумрудный плоский ландшафт Тэлбот Каунти, украшенный перелесками и отражающими небо озерцами.

Большую часть поездки они говорили о политике и зарубежных делах, и, только достигнув Истона, Элиот спросил Эвелин о Бритт. В июле он приезжал в Штаты на похороны Энтони, но ее так и не видел тогда. Все эти переживания, связанные с гибелью мужа и тяжелые роды… Словом, она слишком плохо себя чувствовала, чтобы принимать визитеров.

Энтони хоронили в Истоне, штат Мэриленд, рядом с родителями. Особого шума ни в прессе, ни на ТВ не было, на похоронах присутствовало лишь несколько дюжин людей. В том числе они с Эвелин — единственные члены семейства.

Утро похорон выдалось на редкость ясным, солнечным и теплым. Элиот стоял над могилой в тени огромного дерева, сосредоточенно слушая, как священник читал двадцать третий псалом. Его отчим, великолепный человеческий экземпляр, прожил безукоризненно честную жизнь. Элиот с мальчишеских лет помнил его неизменную доброту к себе. И все же он испытывал к Энтони противоречивые чувства, ведь этот человек был сначала мужем его матери, а потом мужем возлюбленной. Известие о гибели Энтони принесло ему даже некоторое облегчение. Это единственное, что заставляло Элиота чувствовать себя виноватым, поскольку никаких раскаяний в свой любви к Бритт он не испытывал.