Эстер Росмэн - Без покаяния. Книга вторая

В это время к ним подошла Барбара Буш.

— Судья Мэтленд, — сказала она, — вы, конечно, обладатель самой прелестной юной леди на этом приеме, но это еще не дает вам права неотлучно держать ее при себе. Могу я просить вас разрешить мне представить ее другим гостям, что и ей, несомненно, доставит радость?

Энтони отвесил первой леди галантный полупоклон:

— Мне трудно отпустить ее от себя, но еще труднее отказать вам в этом невинном удовольствии.

— Не беспокойтесь, господин судья. — Барбара похлопала его по руке. — Я непременно верну вам ваше бесценное сокровище.

Энтони буквально сиял, когда первая леди взяла Бритт под руку и начала представлять ее гостям. Но он сам недолго пребывал в одиночестве, в этот момент к нему подошла Эвелин. Она спросила, где его жена, он объяснил, и они оглядели зал, отыскивая Бритт. Та как раз пересекала зал, сопровождаемая с одной стороны кем-то из штатных сотрудников Белого дома, а с другой — сенатором, и была увлечена беседой с этими господами.

— У меня такое впечатление, что Бритт прирожденный политик, — сказала Эвелин.

— У меня тоже, потому что это так и есть. Если мне удастся прожить на свете подольше, то как знать, не стану ли я первым джентльменом нации.

Эвелин улыбнулась.

— Вас это огорчает?

— Силы небесные! С какой стати? Я желаю ей всяческого успеха.

— Думаю, такое ваше отношение придаст ей сил. Бритт нуждается в ком-то, кто всегда готов поддержать ее. И я не могу представить в роли такого человека никого, кроме вас.

— Эви, вы слишком великодушны ко мне.

Они продолжали наблюдать за передвижениями Бритт по залу.

— Я так рада, что у вас будет ребенок, — сказала Эвелин. — Понимаю, конечно, что для карьеры Бритт это немного не ко времени, но у вашей фамилии действительно не осталось других шансов. Один Бог знает, как омрачило мою жизнь, да и жизнь Харрисона тоже, что у нас не было детей.

Видный сенатор-республиканец из Комиссии по судебным делам подошел к Энтони и, взяв его под руку, спросил:

— Когда же мы дождемся наконец решения суда по вопросу абортов, господин судья?

— Потерпите еще несколько недель, — ответил Энтони и с сожалением посмотрел вслед Эвелин, которая, воспользовавшись минутой, понимающе кивнула ему и ушла.

На Вашингтон опустилась ночь. Эвелин стояла у окна, вглядываясь в ночной город и думая о словах Мэджин Тьернан. Та сказала, что Харрисон ее, Эвелин, любил до конца, до последнего своего дня. Странно слышать о подобном от любовницы мужа. И все же, как это похоже на него — подобным образом объясниться жене в любви…

— Отсюда прекрасный вид, не правда ли?

Эвелин обернулась и увидела подошедшую к ней Бритт, раскрасневшуюся и возбужденную.

— Да, действительно. Ну как вы, дорогая? Немножко развлеклись? — Бритт кивнула. — Знаете, мы с Энтони сплетничали тут о вас и решили, что в один прекрасный день вы сами станете устраивать здесь приемы.

— Что вы, Эвелин! Думаю, мой муж ни на что не променяет свой Верховный суд.

Эвелин хитровато взглянула на нее и сказала:

— Ну-ну, детка! Вы ведь прекрасно понимаете, что я хотела сказать.

Щеки Бритт зарумянились.

— Должна признаться, Эвелин, что все эти разговоры о политике действительно волнуют меня.

— Так же как материнство?

— Да, похоже, что не меньше. Но как более далекая перспектива. — Она положила руку на живот, и несколько минут они постояли молча. Потом Эвелин спросила:

— Вы знаете, что Элиот уехал во Францию? — Бритт удивленно взглянула на нее. — Как-то вдруг, весьма неожиданно, взял и уехал. Неделю назад. Он звонил мне в день отъезда.

Бритт краем уха слышала, что он передал Моник опеку над Дженифер — известие об этом страшно удивило ее, — но его отъезд из страны был для нее полной неожиданностью.

— Как он мог решиться на подобное, Эвелин? Ведь Дженифер значила для него так много.

— Моник, очевидно, сумела его убедить, что образ ее жизни сильно переменился. Он сам говорил мне, что будет чувствовать себя спокойнее, если Дженифер останется жить с ней.

— Но почему Париж?

— Жених Моник получил должность в лондонском посольстве, вот Элиот и решил перебраться в Европу, чтобы быть поближе к дочери. Ох, как я сочувствую Элиоту! Такой добрый, любящий отец. Нет, он не заслужил столь горькой участи.

Бритт смотрела в окно, всеми силами стараясь не показать, какая скорбь охватила ее. Ее так поглотила собственная вина, что о личной ситуации Элиота она особенно и не думала. Но сейчас, услышав о его потере, почувствовала боль в сердце. Она впервые осознала, что Элиот не только разрушитель ее жизни, а тоже, как и она, жертва. Бедный Элиот!..

— Вот уже шесть месяцев мрачные тучи нависают над кланом Мэтлендов, — грустно проговорила Эвелин. — Но сейчас, кажется, появился просвет. — Она взглянула на живот свояченицы. — Возможно, этот бэби утешит нас и исцелит наши раны.

Слезы набежали на глаза Бритт, но Эвелин их не заметила, поскольку в этот момент прозвучал зычный голос президента, перекрывший общий гул в зале:

— Они там говорят, что суп уже перекипел. Прошу дорогих гостей присоединиться к нам с Барбарой и отобедать.

Бритт сидела в большом кожаном кресле в офисе ректора университета Эндрю Макнотона и пила воду, которую ей принесли. Энтони хотел остаться с ней, но она настояла на том, чтобы он пошел и взглянул на витрину с документами и другими достопримечательностями, связанными с деятельностью Харрисона. Эту витрину подготовила Эвелин с помощью Энтони.

Последний месяц беременности Бритт переносила с трудом. Она мечтала, чтобы ребенок скорее родился и все наконец осталось бы позади. Сегодня самочувствие ее отнюдь не улучшилось от того, что температура на улице под девяносто [8] и воздух перенасыщен влагой. Энтони настаивал на том, чтобы она осталась дома, но ей очень хотелось принять участие в церемонии. Энтони и Эвелин предстояло сказать небольшие речи.

— Это будет для меня, — настаивала она, — хорошей разрядкой и позволит разделить с тобой хоть какие-то приятные впечатления после целой недели всех этих неприятностей.

Неприятности — это, конечно, мягко сказано, очень мягко. Последние пять дней были сущим адом. В понедельник суд огласил свое решение по делу «Руссо против Клосона». И, поскольку заключение составлял Энтони, вся ярость сил, выступающих против абортов, обрушилась на него. Решение было принято пятью голосами, но публика не хотела этого знать, воплощением зла для нее была единственная персона — судья Мэтленд. Некоторые программы новостей так и звучали, будто решение суда — это решение Энтони Мэтленда, единолично разрешившего аборты по всей стране.

Бритт с содроганием смотрела телевизионные новости, сообщение о волнах протеста, местами достигающих невероятной мощи. Демонстрации протеста возле здания Верховного суда продолжались всю неделю, а некоторые доходили даже до Чеви-Чейз. На следующее после оглашения решения суда утро парадная дверь оказалась вымазанной кровавыми пятнами, хотя их дом находился под охраной федеральной полиции.

Эта акция повлекла за собой несколько арестов, но это не могло, конечно, успокоить нервы Бритт. Она боялась — не за себя, а за Энтони, — и боялась очень сильно. Сам же он стойко переносил все нападки, говоря, что подобного рода неприятности неизбежны при его работе. Все же Бритт было трудно смириться с мыслью о такой ненависти.

— Можно подумать, что суд, приставив нож к их горлу, требует, чтобы они немедленно бежали делать аборты, — говорила она Энтони. — Никто не пытается навязать им, что им делать со своими телами. Это они навязывают свое мнение другим.

Энтони не разделял ее пафоса. Ирония ситуации заключалась в том, что морально он сам был на стороне противников абортов. Но его личное мнение не могло отразиться на решении суда, поскольку, считал он, закон не должен лишать человека свободы выбора. Выбор в данном случае остается за совестью человека, и только за ней.

Когда этим утром они приехали в университетский городок, их встретило здесь несколько сотен протестующих. Среди них были наиболее ярые сторонники запрета, которых Бритт видела и раньше. Два плаката особенно резали ей глаза и заставляли ее сердце сжиматься от страха: «Неправедный Мэтленд — мертвец!» и «Убить судью, который убивает младенцев».

Несмотря на кондиционеры, Бритт то и дело бросало в жар. Она прикладывала стакан с водой к щекам и лбу. К несчастью, памятную церемонию решили провести в залитом солнцем сквере перед фасадом административного здания, а не во внутреннем дворе, где была хоть какая-то тень, так что придется ей жариться на солнцепеке. Энтони и Эвелин в один голос заявили, что она должна остаться в помещении, из окна которого можно все хорошо видеть. Но Бритт все же считала себя способной перенести эту тяжкую церемонию.

Дверь кабинета открылась, вошел озабоченный Энтони.

— Как ты себя чувствуешь, дорогая?

— Много лучше. Думаю, меня просто укачало, пока мы ехали сюда в нагретой солнцем машине. Послушай, там, кажется, собралась огромная толпа, — сказала она, беря его за руку.

— Сотни две-три примерно будет.

— А что за люди?

— Друзья Харрисона.

Бритт заглянула мужу в глаза, он действительно был сильно озабочен, если не сказать — встревожен. Она знала, он рад тому, что суд наконец утвердил и огласил свое решение, поскольку все эти месяцы его томила неопределенность. Но после этого возникла новая причина для тревоги.

— Я счастлива, что вы с Эвелин решили почтить память Харрисона, — сказала она. — Именно теперь, когда нам всем необходимо видеть поддержку друзей.