– У-у-у, милая… Ты набралась, похоже? – с ноткой сердитой брезгливости тихо проговорил Сосновский. – Мы ж с тобой вроде договаривались… Давай отойдем на минутку, я тебе шепну пару ласковых…

Цепко ухватив за предплечье, Сосновский быстро повел жену в сторону террасы. Павел усмехнулся, прошептал Лине на ухо:

– Ну все, пропала бедная Динка… А ты чего такая кислая? Тебя никто не обидел?

– Нет. Никто меня не обидел. Просто… Я домой хочу. Давай отсюда уедем, а? Прямо сейчас? Ну пожалуйста…

Видимо, присутствовало у нее в голосе что-то такое – до крайности отчаянное. Внимательно посмотрев Лине в глаза, Павел тихо произнес:

– Что ж, давай уедем… Только уйдем по-английски, не прощаясь. Пошли, пока Ленька не вернулся… Я ему из машины позвоню, скажу, что у тебя голова заболела.

Коля устроился на заднем сиденье, свернувшись калачиком. Перебравшись на водительское место, проговорил, позевывая:

– Чего-то вы рано отстрелялись, Пал Сергеич, еще и мотор не остыл… А я думал, спать сейчас залягу!

Лина начала извиняться, но Павел остановил ее. Машина тронулась.

– Ну что случилось, рассказывай! – повернулся к Лине Павел, когда миновали ворота и автомобиль помчался по улицам спящей деревни. – Я же вижу, с тобой что-то не так!

– Ничего себе – что-то не так! Да ты хоть знаешь, что вытворил твой Сосновский? – проговорила Лина.

– А что он такое успел вытворить? Мы вроде вместе уехали…

– Да нет, не сегодня! Вообще! Представляешь, он, чтобы себе на участке красивый пруд устроить, речку Серебрянку плотиной перекрыл! И теперь вся деревня осталась без реки! Всегда была с рекой, а сейчас – без реки! Ни огород полить, ни искупаться, ни баню истопить! Одна колонка на всех! А если и там воды не будет, когда упадет уровень подземных вод? Представляешь, целую деревню практически уничтожил!

– Ну так уж и уничтожил…

– Ты… – не поверила услышанному Лина. – Ты что, оправдываешь его, что ли?

– Да нет, зачем… Я ж не судья, чтобы обвинять или оправдывать. Просто… Это его дело, личное. Его дача, его территория, его менталитет.

– Менталитет?! Это что значит? Что ему все можно, так, что ли?

– Да нет… Ну понимаешь, Ленька, он вообще такой… У него чувство собственности оказалось слишком открытым, незащищенным. Это его беда.

– Не поняла, объясни…

– А чего тут объяснять? В каждом из нас живет болевая кнопка чувства собственности, только не до каждой кнопки может черт дотянуться. Или ты сам на нее нажимаешь, или черту это право отдаешь – есть разница… А черт особенно любит таких, которые ни умом, ни интеллектом, ни способностями не блещут. Раз – и нажал на кнопку! И все, пропал человек, понесло его на всякие дикости. Таких людей жалеть надо, а не осуждать.

– Значит, и ты… не осуждаешь?

– Ну да. Он же мой друг детства… Куда его теперь девать-то?

– И что? И ты бы так смог?

– Я – нет. Я, знаешь ли, сам своей кнопке хозяин. И никогда ни у кого ничего не отнимал. Я только давал. Людям жилье строил, причем такое, какое они хотели, рабочим зарплату давал, и не самую маленькую. Но это – я, понимаешь? Я сам за себя отвечаю. А за Леньку я отвечать не буду. И тебе не советую. Ты же не за него замуж выходишь, а за меня.

Притянув Лину к себе, Павел прижался губами к виску, ласково провел ладонью по затылку, успокаивая:

– Экая ж ты у меня трепетная оказалась. Чужую беду близко к сердцу берешь. На свете много всяких бед, милая моя, а сердечко беречь надо. Успокойся…

– Как интересно вы про кнопку-то, Павел Сергеич… – вдруг тихо проговорил со своего места Коля, и Лина с Павлом посмотрели на него удивленно. – И где ж эта кнопка располагается, не подскажете? Это я к тому, чтобы случаем для того черта не открыться… Я тут недавно на дачку одну позарился, прикупить хочу. А вдруг и меня тоже на дикости понесет?

– Где, где! На пузе, где! – крепко обхватив Лину за талию и слегка тряхнув, громко расхохотался Павел. – Так что береги пузо, Коля! Никому свой пупок особо не показывай!

Мягко высвободившись из его рук, Лина лишь вяло улыбнулась, отвернулась к окну, замолчала грустно. Потом тихо проговорила:

– Ты меня сейчас домой отвези, ладно? Ко мне – домой…

– Да что с тобой, Малина? Обиделась, да?

– Нет, не обиделась. Просто за Женьку переживаю. Оставила ее там одну, совсем растерянную. У нее жених куда-то пропал, она нервничает.

– Так позвони!

– Нет, я лучше так, без звонка. Что-то на сердце неспокойно.

– Ну хорошо…

Дальше ехали молча. Машина уже бежала по вечернему шоссе, быстро промелькнули за окнами городские улицы. Когда остановились у подъезда, Павел взял Линину ладонь, прижал тыльной стороной к губам.

– Все будет хорошо, Малина… Все устроится со временем, поверь мне. Иди. А завтра утром я за тобой Колю пришлю. Завтра у меня выходной, завтра Егор приедет… Иди, спокойной ночи тебе. Женьке привет передавай…

– Хорошо, передам. Пока…

Выскочив из машины, она торопливо скрылась за дверью подъезда. Очень хотелось домой – как в собственное спасительное жизненное пространство. Закрыть дверь, включить свет в прихожей, в комнате стянуть с себя тесную одежду вместе с эмоциональной переполненностью утра, дня и вечера. Потом посидеть с Женькой на кухне за чашкой чая… Хорошото как!

– Жень, ты дома? – крикнула Лина в темноту, открыв дверь своим ключом.

– Да, мам… – послышался из комнаты надтреснутый слезный голосок. – А ты почему вернулась? – тут же появилась в прихожей дочка, смахивая со щеки слезу.

– Ну вот… А обещала не плакать! Как же я не вернусь, если ты плачешь? Что, Денис так и не объявлялся?

– Нет, мам…

– Ну и ладно. Сейчас я переоденусь, чаю попьем.

Однако ни до переодевания, ни да чая дело не дошло – обе они, войдя в комнату, вздрогнули от дверного звонка.

– Это Денис! Мам, я сама открою! – бросилась Женька к двери, чуть не сбив Лину с ног.

Она тихо опустилась на диван, прислушиваясь к происходящему в прихожей действу. Говорок оттуда слышался странный, вовсе не мужской. Скорее женский, торопливый, нервно булькающий. Вот и Женька в дверном проеме появилась, пятясь назад. За ней вошла незнакомая женщина. Ступила на ковер, огляделась кругом, будто прицениваясь.

– Да уж, не Версаль… Впрочем, как я и ожидала.

Узрев наконец Лину, сидящую на диване, гневливым жестом вскинула в сторону растерянной Женьки руку:

– А вы, стало быть, мать этой девицы, так я полагаю?

– Да, я ее мама… А вы, собственно, кто?

– Хороший, очень хороший вопрос вы сейчас задали, милая! Что ж вы так плохо свою дочь воспитали, интересно мне знать? Вы посмотрите, посмотрите, что творится!

Она нервно закопошилась в сумочке, выудила оттуда мобильник, потом быстрым жестом подсунула Лине к самому носу, так, что пришлось слегка отпрянуть.

– Нет, вы только посмотрите – сорок вызовов за день! Неужели ваша дочь думает, что таким образом можно приличному парню на шею сесть? Это что еще за наглость такая?

– Так вы мама Дениса, что ли? – запоздало догадалась Лина, почему-то виновато улыбнувшись.

И впрямь, черт его знает – почему вдруг виновато? Может, слишком уж напористо себя гостья повела, ворвалась, как штурмовик-бомбардировщик средь ясного неба, полоснула пулеметной очередью. Хотя с виду вполне себе интеллигентная женщина. И очень даже симпатичная. Ухоженная, красиво причесанная, одета дорого. Не вписывается хамоватый тон в ее облик, хоть убей. С толку сбивает. Вот и выползла на Линино лицо эта растерянная улыбка, да еще и, видимо, дополнительной смелости гостье придала. Ишь, как подбоченилась в боевой стойке.

– Да, именно так, я мама Дениса! И я не намерена терпеть неудобства из-за наглости вашей дочери! У мальчика сессия на носу, а мы вынуждены его к бабушке отправлять, целые детективные истории сочинять о ее тяжкой болезни! Да еще и телефон у него тайно экспроприировать!

– Так значит, Денис уехал… – тихим эхом проговорила Женька, прижав ладони ко рту. – Значит, его в городе нет…

– Да, милая, нет! – быстро развернулась дама к Женьке, зло сверкнув очами. – А как ты хотела, хитренькая моя девочка? Чтобы я для тебя и впрямь обеденный стол накрывала и умилялась твоей пронырливости? Замуж захотела пристроиться за перспективного мальчика, да? Надоело в убогости жить? Одним прыжком в приличную жизнь проскочить захотелось? Нет, дорогая, не выйдет! Не на тех нарвалась!

Выбросив заряд ярости, дама устало бросилась в кресло, втянула в себя воздух, нервно трепеща крыльями носа и воинственно взглядывая на онемевших Лину и Женьку.

Онемение было таким сильным, что, казалось, ни одно слово не сможет проскочить через застывшее горло. Да и слова нужные как-то не находились, всплывали в голове удивленным ответным гневом и тут же лопались, как мыльные пузыри.

– Погодите, что вы… Да как вы… Да что вы такое говорите… – выскочило наконец у Лины первое хрипловатое возмущение.

– Да! И что я такое говорю, интересно! – сузив глаза и скорчив злую гримаску, подалась вперед из кресла гостья. – А вы думали, я свои объятия распахнуть пришла, что ли? Да вы… Да если б вы знали, чего мне… Чего нам с мужем стоила такая жизнь, в которую теперь ваша дочь вот так, за здорово живешь, впрыгнуть хочет! Через какие мы унижения прошли, сколько чужих задниц лизали, чтобы в этой жизни как-то устроиться! Поверьте, и мы когда-то в таком же убожестве жили, – энергично взмахнула она рукой, обводя пространство вокруг себя, – но при этом не свешивали свои проблемы на чужие головы! Все, все сами! Ой, да что с вами говорить… Разве объяснишь…