– Почему это так тебя рассердило? – спрашиваю я, передавая ей тарелку.

– Что?

– Его слова о ребенке. Тебе тридцать с небольшим. В твоем возрасте женщины постоянно рожают.

– Это было так заметно?

– Лично мне – да.

Она со вздохом берет у меня очередную тарелку:

– Я люблю Джека. Тебя я тоже люблю. Мне нравится, как у нас все сложилось, и я, пожалуй, не готова что-то менять, а тем более рожать. Но Джек полон энтузиазма идти вперед.

Я выключаю воду и вытираю руки полотенцем.

– Мама, через несколько недель мне исполнится восемнадцать. Ты хочешь, чтобы все осталось по-прежнему… но этого не будет. После следующего семестра я уеду в колледж, и ты останешься одна. Чем плоха идея, чтобы он, по крайней мере, перебрался к тебе?

Она улыбается мне, но вымученной улыбкой – как всегда, когда я упоминаю колледж.

– Я думаю об этом, Скай. Поверь мне. Это очень важный шаг, который потом нельзя будет отменить.

– А что, если это такой шаг, который ты не захочешь отменить? Что, если это шаг, который заставит тебя сделать еще один, и еще, пока не одолеешь дистанцию?

– Вот этого я и боюсь, – смеется она.

Я вытираю столешницу и споласкиваю тряпку в раковине.

– Иногда я тебя не понимаю.

– Я тоже тебя не понимаю, – потрепав меня по плечу, произносит она. – Никак не пойму, почему тебе так сильно хотелось в школу. Ты говорила, там весело, а как на самом деле?

– Нормально, – пожимаю я плечами.

Это откровенная ложь. Каждый раз побеждает мое упрямство. Ни в коем случае нельзя признаваться ей, как мне не нравится в школе, несмотря даже на то, что она никогда не скажет: «Я же говорила».

Она с улыбкой вытирает руки:

– Рада слышать. Но завтра спрошу еще. Может, выложишь правду.

* * *

Я вытаскиваю из рюкзака книгу, которую дал мне почитать Брекин, и плюхаюсь на кровать. Успеваю прочесть две страницы, когда ко мне через окно залезает Сикс.

– Сначала о школе, потом подарок, – говорит она, устраиваясь рядом на кровати.

– Школа – просто отстой. Из-за того что ты не в состоянии отказывать парням, я унаследовала твою жуткую репутацию. Но благодаря божественному вмешательству меня спас Брекин, новообращенный мормон-гей. Он не умеет ни петь, ни играть на сцене, но любит читать, и теперь он мой самый лучший друг на всем белом свете.

Сикс надувает губы:

– Я еще даже не уехала, а ты уже нашла мне замену. Подлая. И чтоб ты знала: я в силах отказать парню. Я не в состоянии постичь моральные последствия добрачного секса, когда его просто навалом. – Она ставит мне на колени коробочку. Без обертки. – Знаю, о чем ты думаешь, – говорит она. – Могла бы и догадаться, что отсутствие обертки никак не умаляет моих чувств к тебе. Мне просто лень.

Я беру коробку и встряхиваю:

– Ведь уезжаешь-то ты. Это я должна дарить тебе подарок.

– Да, должна. Но ты этого терпеть не можешь, и я не надеюсь, что ты ради меня изменишься.

Она права. Я действительно редко делаю подарки, но в основном потому, что сама ненавижу их принимать. От этого почти так же неловко, как при виде плачущего человека. Я переворачиваю коробку, нахожу клапан и открываю ее. Потом снимаю тонкую оберточную бумагу и вижу сотовый телефон.

– Сикс, – говорю я. – Ты же знаешь, я не могу…

– Заткнись. Нельзя, чтобы я уехала на другой конец света без возможности общаться с тобой. У тебя нет даже электронной почты.

– Знаю, но я не могу… У меня нет работы, и мне нечем платить. А Карен…

– Не волнуйся. Это телефон с предоплатой. Ее хватит, чтобы, пока меня нет, раз в день посылать друг другу эсэмэски. Не могу позволить себе международные разговоры, так что здесь тебе не повезло. И в соответствии с суровыми извращенными принципами твоей мамаши в этой штуковине нет даже Интернета. Только текстограммы.

Она хватает телефон и включает, потом вводит контактную информацию.

– Если в мое отсутствие у тебя наконец появится пылкий дружок, можно будет добавить дополнительные минуты. Но пусть только попробует покуситься на мое время, и я отрежу ему яйца.

Она возвращает мне телефон и нажимает на клавишу «Домашняя страница». Появляется ее контактная информация: «Твоя самая-самая лучшая подруга на всем белом свете».

Я терпеть не могу получать подарки и действительно ненавижу прощания. Я кладу телефон в коробку и беру с пола рюкзак. Потом вынимаю из него книги, складываю на полу и, перевернув рюкзак у нее над головой, смотрю, как к ней на колени падают долларовые бумажки.

– Здесь тридцать семь долларов, – говорю я. – Они помогут тебе продержаться до возвращения. Счастливого дня иностранной валюты!

Сикс хватает пригоршню долларов и подбрасывает их в воздух, после чего валится на кровать.

– Всего один день в школе, и эти сучки осыпали тебя баксами? – смеется она. – Впечатляет.

Я кладу ей на грудь написанную мной прощальную открытку и склоняю голову к ней на плечо:

– Ты считаешь, это впечатляет? Видела бы ты, как я кручусь на шесте в кафетерии.

Она берет открытку и с улыбкой проводит по ней пальцем, даже не пытаясь заглянуть внутрь, поскольку знает, что я не люблю лишних эмоций. Потом засовывает ее на место и тоже кладет голову мне на плечо.

– Какая же ты шлюха, – тихо произносит она, пытаясь сдержать слезы.

Ведь мы обе такие упертые и никогда не плачем.

– Так меня и назвали.


Вторник, 28 августа 2012 года

6 часов 15 минут

Звонит будильник, и я сразу прикидываю, не промотать ли сегодняшнюю пробежку, пока не вспоминаю, кто ждет меня на улице. Я одеваюсь с такой скоростью, как никогда в жизни, и подхожу к окну. К окну изнутри прилеплена открытка со словом «шлюха», написанным рукой Сикс. Я с улыбкой отдираю ее и бросаю на кровать.

Он сидит на обочине и разминает ноги. Хорошо, что ко мне спиной, а иначе заметил бы мой хмурый вид, причина которого в его футболке. Услышав, как я подхожу, он оборачивается:

– Эй, привет!

Он с улыбкой встает, и я замечаю, что футболка успела намокнуть от пота. Он отмотал уже больше двух миль, собирается пробежать со мной еще три, а потом пробежит больше двух до дома. Я, правда, не понимаю, зачем ему все эти хлопоты. И почему я это позволяю.

– Тебе надо размяться? – спрашивает он.

– Уже размялась.

Протянув руку, он дотрагивается большим пальцем до моей щеки.

– Выглядишь неплохо, – говорит он. – Болит что-нибудь?

Я качаю головой. Он действительно думает, будто я в состоянии что-то произнести, когда его пальцы касаются моего лица? Довольно сложно одновременно говорить и сдерживать дыхание.

Он отводит руку и улыбается:

– Ладно. Готова?

– Угу, – выдыхаю я.

И мы бежим. Какое-то время – рядом, пока дорожка не сужается, и вот он несется следом за мной, отчего я начинаю ужасно смущаться. Обычно во время бега я совершенно забываю о себе, но на этот раз отдаю отчет в каждой мелочи – волосы, длина шортов, капли пота, стекающие по спине. И только когда дорожка расширяется и мы снова бежим бок о бок, я с облегчением вздыхаю.

– Тебе надо осваивать беговую дорожку. – Голос его звучит твердо, и совершенно не похоже, что с утра он уже одолел четыре мили. – У тебя выносливости больше, чем у большинства парней из прошлогодней команды.

– Не знаю, хочется ли мне этого, – тяжело дыша, отвечаю я. – Я никого не знаю. Хотела попробовать, но до сих пор мне попадались какие-то злыдни. Не хочется общаться с ними еще и в команде.

– Ты пробыла в школе всего один день. Пусть пройдет время. Нельзя ожидать, что после домашнего обучения ты мигом заведешь кучу друзей.

Я останавливаюсь на месте как вкопанная. Он не сразу замечает, что меня нет рядом. Обернувшись, он видит, что я стою на месте, бросается ко мне и хватает за плечи:

– Ты в порядке? Голова кружится?

Я качаю головой и сбрасываю с плеч его руки.

– Все нормально, – произношу я, не скрывая раздражения.

Он наклоняет голову:

– Я что-то не то сказал?

Я поворачиваю в сторону дома, он идет следом.

– В каком-то смысле, – отвечаю я, скосив на него глаза. – Вчера я пошутила насчет слежки, но ты признался, что искал меня в Facebook сразу после знакомства. Потом настоял на совместных пробежках, хотя тебе это не по пути. Теперь ты каким-то образом узнал, когда я поступила в школу. И что я получила домашнее образование. Не стану врать, это слегка настораживает.

Я жду объяснения, но он лишь рассматривает меня прищуренными глазами. Мы оба все так же идем вперед, а он молча смотрит на меня, пока мы не сворачиваем за угол. Тяжело вздохнув, он наконец заговаривает.

– Я расспрашивал народ, – признается он. – Я живу здесь с десяти лет, и у меня куча друзей. Ты меня заинтриговала.

Несколько мгновений я пялюсь на него, потом опускаю взгляд на тротуар. Интересно, что еще порассказали ему обо мне его «друзья». Я знаю, что с тех пор, как мы с Сикс подружились, о нас пошли сплетни, но сейчас впервые почувствовала себя немного обиженной и смущенной. То, что он решил бегать со мной, означает лишь одно. Он слышал их и, возможно, рассчитывает, что это правда.

Он догадывается, что мне неловко, и останавливает меня, придержав за локоть:

– Скай.

Мы оказываемся лицом к лицу, но я не отрываю взгляда от асфальта. Сегодня на мне не только спортивный бюстгальтер, но и футболка, однако я обхватываю себя руками, будто совершенно голая.

– Пожалуй, вчера в магазине мы взяли неверный тон, – говорит он. – А разговор о слежке – клянусь, это шутка. Не хочу, чтобы со мной было неловко. Тебе полегчает, если ты узнаешь обо мне больше? Спрашивай, и я отвечу. О чем угодно.

Я очень надеюсь, что он говорит искренне. Ведь я уже догадалась, что он не тот парень, которым девушка просто увлекается. Он из тех, в кого влюбляешься намертво, и эта мысль меня ужасает. Я не хочу влюбляться намертво, особенно в человека, который клеится ко мне лишь потому, что считает доступной. Не хочу влюбляться в парня, заклеймившего себя как «безнадежный». Но я любопытна. Очень любопытна!